Почему вы до сих пор психологически не повзрослели? В свои 30–40–50 лет?
Если задать этот вопрос двум нашим современникам, то привыкший к честности с собою человек ответит ровно то же, что прописано в его системе убеждений в бессознательном: «Взрослость — это тяжело, рутинно, скучно. Взрослая жизнь — сплошные обязательства, проблемы. Это ответственность, она тяжелая, я с ней не справлюсь. Во взрослости нет места детской радости и легкости».
Тот человек, у кого навык честности с собою не развит, будет говорить: «Да я уже перевзрослел! Я состарился! Я с детства был родителем своих родителей! У меня детства не было, я с малолетства исполнял все взрослые обязанности. Посмотрите, сколько я тащу один! За всех один несу ответственность!»
Доводы второго могут сбить вас с толку, ведь труд и помощь людям — социально одобряемые качества. Но не спешите с выводами. Если различает этих двоих уровень честности с собой, то роднит их — одинаково негативное отношение ко взрослости. Просто первый признает, что не повзрослел, а второй отрицает свою незрелость. Один — чистый психологически-ребенок, сбросивший ответственность, второй — психологически-родитель, взявший на себя гиперответственность за других, чтобы не брать ответственности за себя.
Причина того, что мы не взрослеем, — роковая подмена: в бессознательном нашего современника место Взрослого прочно занимает фигура Родителя
Свои представления и убеждения о взрослости, о взрослых людяхи о взрослой жизни мы перенимаем в раннем детстве, «скачивая по вай-фай» модели поведения значимых старших: матери, отца, дедушек-бабушек, дядь-теть. Их проекции — «моментальные снимки», запечатленные в бессознательном, — и формируют представления ребенка о том, каковы все взрослые на земле.
Проблема в том, что по отношению к биологически ребенку эти близкие старшие реализуют не взрослое, а родительское поведение: заботу, опеку, надзор, воспитание или же — критику, обесценивание, унижение. Ребенок не видит значимых старших вне их родительских ролей. И в его бессознательном под грифом «взрослые» прописывается полный спектр родительских моделей поведения. Так все «взрослые» в бессознательном ребенка подменяются «родителями».
Часто на сессиях эта подмена проявляется до ужаса буквально: «Проявите образ взрослых людей», — предлагаю я клиенту, подразумевая обобщенный образ. «Появилась мама», — говорит клиент. Что означает: фигура мамы стала тем обобщением, на котором заканчиваются все попытки бессознательного человека постичь феномен взрослости.
«Взрослость — это вот так», — давным-давно «решило» бессознательное, зафиксировало образ мамы под грифом «взрослые» и стало все запросы, касающиеся взрослости, переадресовывать на него. Бывает, что под тегом «взрослые» проявляются образы всего ближнего круга старших значимых людей из детства: мама, папа, бабушки-дедушки, дяди-тети, «учительница первая моя». Или же, как альтернатива, по запросу «взрослые» мы видим образ «серой массы» — толпу уставших и безрадостных людей. Такими ребенок видит прохожих на улицах, незнакомцев в очереди, пассажиров в транспорте в час пик.
Между образом серой массы незнакомцев, от которых неизвестно чего ожидать, и образом значимого старшего, который, пусть и неблагополучен, зато свой, бессознательное биологически-ребенка, конечно же, выбирает значимого старшего. И когда наш Недоросль, не взрослея психологически, вырастает физически, его бессознательное начинает убедительно симулировать взрослость по образцу запечатленной проекции этого старшего.
Образно говоря, наш Недоросль начинает «косплеить» Взрослого, имея на руках только «костюм» Родителя
Образ псевдовзрослости, срисованный бессознательным в детстве со значимых старших, всегда отталкивающий:
цвет фигур — неизменно серый (по Люшеру, серым цветом бессознательное маркирует страх, желание спрятаться, быть как все);
состояние фигур — всегда усталое, тяжелое, тоскливое;
энергия на нуле, счастливости нет и в помине.
Рваться в такую будущность никто в здравом уме не станет. Рождается протест, желание «не быть как все они». И бессознательное биологически-ребенка «решает»: лучше не взрослеть. Идентичности останавливают свое психологическое развитие и замирают в разных, но рáвно детских возрастах, которые редко превышают подростковые 12–16 лет.
Остановка идентичностей в развитии — это:
отказ от приобретения новых знаний и взращивания в себе новых навыков и добродетелей
детская идентичность ни с одной задачей не сможет справиться так хорошо, как взрослая;
застревание в парадигме и мышлении того возраста, в котором остановилось взросление, отказ от критического переосмысления исходной, как правило, весьма неблагополучной картины мира и системы убеждений, ригидность мышления;
остановка в росте внутренних ресурсов; представьте уровень, к примеру, усидчивости маленького ребенка, а затем вообразите, что человек вырос, а его способность к усидчивости осталась детской; перенесите этот принцип на любой другой ресурс (радость, уверенность в себе, терпение, спокойствие и др.) — и вам станет понятно, что я имею в виду, когда говорю, что попытки Недоросля справляться со взрослыми задачами на ресурсах ребенка заведомо обречены на провал: у него попросту не хватит психической энергии;
отказ от приобретения тех ресурсов и качеств, которых в принципе не может быть у ребенка (любовь, мудрость, интуиция и др.), так как для их формирования требуется мышление Взрослого.
И если во времена моего обучения провозглашалось, что самостоятельная единица сознания (в нашем случае — идентичность) останавливает свое взросление из-за травматического опыта, убежденческого импринта или принятия неудачного решения (хотя и опыт травматичен, главным образом, принятыми решениями), то сегодня можно смело утверждать, что для нашего современника сама взрослость уже стала травмой.
Он видит «неудачных» взрослых, ужасается увиденному и бессознательно решает любой ценой не взрослеть
Биологически-ребенок боится не справиться с «ужасной» взрослой жизнью, потому что меряет ее своими детскими силенками, ошибочно считая, что всегда будет таким же слабым, как сейчас, а вырастут только обязанности.
Яркий пример тому помню из собственного детства, где меня пугали два вопроса: как я буду носить тяжелую сумку с продуктами, как моя мать, когда вырасту, и как я смогу запомнить все номера трамвайных маршрутов. Парадокс в том, что сейчас мне в принципе не нужно носить тяжелые сумки с продуктами и ездить на трамваях. Я могу делать это легко, но для удобства пользуюсь доставкой и такси. Но если бы психологически не повзрослела через психотерапию, я бы не умела взросло зарабатывать, поэтому таскала бы тяжелые сумки с продуктами и ездила на трамваях с ощущением невыносимой тяжести бытия, потому что все, что сверх трамвая, — непозволительная роскошь, которая не укладывается в рамки «взрослости», заданные проекцией мамы.
Теперь экстраполируем логику этого смешного трамвайного примера на другие сферы жизни и получим портрет нашего современника — человека, который, оставаясь внутренне ребенком, боится жить, работать и общаться с людьми. Да, он живет, работает и общается, но — преодолевая тяжесть, через «не хочу», с большим трудом. Если бы повзрослел психологически, он понял и почувствовал бы, что взрослая жизнь не тяжела, задачи посильны, он способен справляться, а главное — волен жить, как хочет, а не только так, как заповедали родители.
Этого не происходит, биологически-ребенок не знает, что подлинное взросление — это приобретение и наращивание ресурсов, навыков, возможностей и способностей
Решая не взрослеть, «внутренние дети» ампутируют у себя ценные взрослые качества: интуицию, адаптивность, умение общаться с людьми на равных, быстроту мышления, решительность, способность брать ответственность, уверенность и пр. А в результате они и вправду не справляются с «тяжелой взрослой жизнью», как и опасались. Так убеждения становятся самореализующимися пророчествами.
Взрослость видится нашему Недорослю антиподом детскости — такой формой существования, где отнимается все хорошее, что было в детстве, — легкость, радость, беззаботность и веселость, — а взамен обретается лишь плохое — проблемы, рутина, скука, обязательства, ответственность.
Детские идентичности в бессознательном Недоросля стоят как вкопанные на рубеже меж детством и взрослением, словно на берегу Стикса, и мыслят: «Там, за рекой, — неизвестная земля, где меня морально и физически изнасилуют, где меня будут использовать, где от меня отсекут все лучшее и трепетное, что есть во мне, все то, чем я дорожу; где я буду обречен тяжело, а главное — бессмысленно — трудиться; где меня заставят взвалить на себя обязанности, польза которых мне неясна, и нести ответственность, с которой я заведомо не в силах справиться, потому что мне уже дали понять, какое я ничтожество». И ни в какую не хотят взрослеть.
На практике тест идентичностей на их психологический возраст неизменно подтверждает исходное предположение об их невзрослости, которое создается с первых мгновений при появлении образа — уже от самой его манеры общения, пронизанной страхом, неуверенностью, капризностью, обидами или категоричностью и догматизмом. Часто еще до того, как я на сессии поднимаю вопрос о возрасте той или иной идентичности, клиент замечает: «Она ведет себя как ребенок!» или «Она превращается в маленького ребенка».
Состарившийся ребенок
Видя растущее засилье таких «внутренних детей-дикарей», которые не соответствуют биологическому возрасту человека, бессознательное создает компенсаторный лагерь «внутренних надсмотрщиков», чтобы найти управу на детей. Ведь их не удастся урезонить взрослыми доводами о ценности благополучия, развития и труда на пути к поставленным в реальности целям, их можно только пристыдить, обвинить и запугать, чтобы они не развалили жизнь человека своими капризами, чтобы хоть как-то заставить их работать и соответствовать требованиям реальной жизни.
Так бессознательное создает огромное количество родительствующих идентичностей. Но, поскольку «взрослых дома никого», приходится вербовать «надсмотрщиков» из числа детей, состаривая их до состояния тех образцов реальных значимых старших, которые были запечатлены. Но вот беда: значимые старшие и сами были точно такими же состарившимися детьми. А значит, их модели родительского поведения далеки от благополучных.
Так бегство, начавшееся с желания «во что бы то ни стало не быть как все они», приводит Недоросля ровно к тому, чего он так хотел избежать, когда был ребенком. Для самого себя и окружающих он становится неприятным родителем из собственного детства: ворчливым, надоедливо опекающим или, наоборот, холодным, равнодушным, отстраненным. Эта роль неприятного родителя полностью заменяет ему подлинно Взрослого, который так и останется несформированным.
«Я всю жизнь старалась не быть, как моя мать, а теперь с ужасом вижу, что стала точь-в-точь как она», — вот дежурная жалоба моих клиентов
Состарившиеся детские идентичности, берущие на себя родительскую роль, чтобы обуздать лагерь «внутренних детей» и позволить индивиду хоть как-то адаптироваться к реальной жизни, справляются с этой задачей так же плохо, как с любыми другими задачами: вместо того чтобы стать любящими, мудрыми и поддерживающими, они критикуют, пугают, обесценивают, унижают и т. д. — в точном соответствии с запечатленными неудачными проекциями значимых старших. И обеспечивают Недорослю постоянную фоновую невротизацию чересчур жесткими и догматичными, а часто — взаимоисключающими требованиями.
В фильме «Барби» есть великолепный монолог одной из героинь — матери, — иллюстрирующий, как сегодня выглядит в бессознательном моего типичного клиента свод требований к самому себе: «Нет, ну просто невозможно быть женщиной. Ты такая красивая, такая умная, и мне больно от того, что ты думаешь, будто недостаточно хороша. От нас всегда требуют быть исключительными. Но почему-то наших усилий всегда недостаточно. Быть худой, но не слишком, и нельзя признаваться, что хочешь быть худой, нужно говорить, что хочешь быть здоровой, но при этом ты все равно должна быть худой. У тебя должны быть деньги, но просить денег нельзя, ведь это меркантильно. Будь лидером, но не будь жесткой. Направляй людей, но не критикуй чужие идеи.
Материнство должно быть тебе в радость, но поменьше болтай о детях, ведь это скучно
Ты должна построить карьеру, но часики-то тикают, а ты до сих пор без мужа и без семьи. Ты ответственная за все неудачи мужчин, что просто безумие, но попробуй упрекнуть их — тебе скажут, что ты много ноешь. Будь привлекательной для мужчин, но не слишком, чтобы случайно не соблазнить их и не представлять угрозу для других женщин, ведь все они — твои сестры. Но ты должна выделяться и всегда быть благодарной. Нельзя стареть, нельзя быть грубой, нельзя хвастаться, нельзя быть эгоисткой, нельзя уставать, нельзя ошибаться, нельзя бояться, нельзя выходить за рамки. Это слишком сложно, но никто даже не отметит, как ты стараешься. Вместо этого окажется, что ты не просто все делаешь неправильно, но и вообще все это — твоя вина».
При желании мы могли бы составить такой же монолог и от лица героя-мужчины. Однако мужчинам наше общество пока еще не позволяет выглядеть детьми — мужчина, вышедший всерьез с подобным монологом на большой экран, будет нам жалок, и поэтому пока такие монологи от лица мужчин звучат только в стендапе. Этот монолог — отчаянный крик Недоросля-родителя, который безуспешно пытается выжить в мире взрослых и не справляется. Он априори справиться не может, потому что не способен чувствовать золотую середину между крайностями и соответствовать ей.
Тот, кто был бы на это способен, видится Недорослю небожителем, поскольку сам он умеет мыслить, чувствовать и действовать только в крайностях «или — или»
Это обусловлено тем, что в бессознательном Недоросля идентичности функционируют попарно, и в паре с каждым «внутренним ребенком» работает дополняющая идентичность-родитель либо проекция значимого старшего.
Проекции значимых старших выполняют ту же задачу, что и родительствующие идентичности, — контролируют «дикарей». В своей повседневной жизни эти проекции вы ощущаете как «голоса мамы и папы в голове». На сессиях мы воочию видим фигуры, ответственные за эти «голоса», когда я предлагаю клиенту проявить, например, образ «хозяина проблемы» или негативного убеждения и выходит фигура мамы, папы, бабушки-дедушки и других значимых старших, которые до той поры буквально «сидели в теле» клиента как его самостоятельные единицы сознания, принявшие облик реальных близких. Такие проекции тоже всегда связаны с кем-либо из «внутренних детей»: они следят за ним, контролируют, воспитывают его. И не уйдут из головы, пока не убедятся, что ребенок повзрослел.
Страдая в повседневной жизни от неприятных родительских черт и эмоций в собственном поведении, индивид пытается улучшить свое эго-состояние Родителя, опираясь на представления о социально одобряемых качествах — стать более заботливым, любящим, опекающим, поддерживающим. Ему кажется, что именно этих качеств недостает ему для благополучия во взрослой жизни, он стремится «быть для всех хорошим» и не задумывается о том, что даже самый лучший Родитель никогда не справится с задачами подлинно Взрослого.
