В августе школа писательского мастерства Creative Writing School совместно с журналом Psychologies запустили прием работ на опен-колл, приуроченный к сентябрьскому запуску вебинарного курса «Память, говори!». Его темой стали семейные воспоминания.
Сегодня представляем одну из лучших присланных историй — «Земля», автор — Наташа Быкова.
Земля
Весной мы с мамой достаем перчатки, лопатки, черную, липкую краску, заказываем такси и едем на северное кладбище.
За окном мелькают пятиэтажки и киоски с сигаретами; вот южный рынок, где продают певчих птиц, часы на улице Гончарова, парк Победы, а затем, возле трамвайных рельсов, — серо-желтые поля и редкие дачные участки. Трава прорастает, готовится встречать весну, но Пасха в поволжских краях — время холодное, переходное. Такое путешествие — дань уважение мертвым, добрая традиция. Спешить некуда. Горя больше нет, как нет и сожаления — время циклично, с этим ничего не поделать.
Мир мертвых — пространство покоя и тишины
Но кладбища бывают разные — например, в Переделкине, у могилы Пастернака, было холодно и одиноко. Сталин называл резиденцию «писательским колхозом». В закоулках старых зданий, таких красивых и живых, прячутся истории о боли и сопротивлении — здесь умирали поэты. А вот в Калининграде, у Кафедрального собора, напротив, светло и радостно. Сюда приезжают невесты, чтобы сделать праздничные фотосессии и, если повезет, — услышать звуки органа.
Ульяновская земля другая. На северном кладбище я навещаю родных. Когда я расчищаю пространство, блуждаю по дорожкам, разглядываю чужие кресты и мраморные монументы, то приближаюсь к святости. Это смирение и остановка, попытка выбраться из привычной рутины. Здесь я соприкасаюсь с памятью и работаю — руками и сердцем, — чтобы создать порядок.
На входе нас встречает бабушка-привратница с прилавками ярких, жестких цветов. Я выбираю красные розы, ромашки, герберы — по букету для каждого. Мы идем вперед.
Иногда я вижу имена тех, кто ушел слишком рано, — от выстрела или неосторожного удара, в драке или поножовщине.
Девяностые никуда не исчезли. Просто мы научились приспосабливаться
Для многих кладбище — место грязное, хотя кладбище проглатывает и переваривает любые тела и предметы — пластиковые пакеты с обертками от конфет; вандалы разбивают памятники, непрочные деревянные кресты сносит ветер. Но это место все стерпит — текучее и медленное, оно поглощает любую грязь.
У нас с мамой есть маршрут, и мы его соблюдаем. Сначала идем к прадедушкам и прабабушкам, двигаемся по старшинству. Мое генеалогическое древо расписано до конца XIX века — лихолетье эпох и судеб. Если задуматься, из какого материала состоят мои клетки, то можно предположить, почему мне трудно наслаждаться жизнью. Моя семья испытала много боли, физической и душевной, и груз этой боли порой отзывается в сердце. Это эмоциональный опыт предыдущих поколений, который ниточкой связывает меня с Клавдией, с Евстолией, Варварой — женщинами моего рода.
Я сажусь на корточки, подставляю непокрытую голову неяркому солнцу, собираю мусор, ветки, протираю мрамор тряпками. От прадеда я унаследовала интерес к чтению, от прабабушки — походку и пальцы, которые никогда не мерзнут.
Я думаю о том, сколько моим родным пришлось испытать — и как они умудрились выжить
Мои предки пережили холеру, преодолевали сотни километров, сталкивались с телесными ограничениями — гангреной, параличом, раком. Их тела выскабливали и зашивали, прижигали и лечили. У деда медленно чернели ноги, дядя остался без голоса, с трубкой, торчащей из горла. Одна бабушка рожала в лесу, без помощи и поддержки, другая похоронила семилетнюю сестру, погибшую от воспаления легких, третья собирала траву в блокаду.
Они привыкли прятать вещи на антресолях, штопать одежду, ставить заплатки на рукавах, создавать хранилища на балконах — ведь никогда не знаешь, что произойдет завтра. Они тревожились и не умели отдыхать. Как их внучка я всегда готова к ядерному взрыву, войне и агонии.
Так случилось, что женщины моего рода сталкивались с осуждением. Они не заботились о своем теле, а использовали его для труда.
Сила — мое наследство, но я не знаю, как быть счастливой женщиной, потому что удовольствие — понятие, которое мне только предстоит освоить
Пройдя половину пути, мама устает. Ей сложно дышать. Она привыкла все делать самостоятельно. Мы тащим пакеты, достаем воду из рюкзаков, чистим могильные камни от белых разводов и грязи, трогаем землю, выравниваем ее, гладим. Опереться мы можем только друг на друга. Это не много и не мало — в самый раз.
Участок 364 — конец пути. Мама идет к могиле своих родителей, останавливается, плачет. Я не вмешиваюсь (плакать может только кто-то один), открываю банку с краской и приступаю к труду. Полчаса — и ограда блестит в лучах солнца. Орудовать кисточкой приятно и несложно; запах щекочет ноздри, мышцы гудят от напряжения. На обратной стороне надгробия строчки Есенина — эпитафия, которую выбрала я.
Наша поездка закончилась. Мы возвращаемся домой, предвкушая сытный борщ и чай, идем к блестящей церкви, к остановке рядом с крестами и оградами — они свалены в ровные линии, чтобы легче было выбирать.
Близость к смерти делает жизнь острой, влажной, осязаемой. Так мы чувствуем ритм, дорожим временем. Я тоже однажды закончусь, но не сегодня.
