Ответ кроется в понимании психологии предубеждения и процесса, через который радикальные идеи нацистов не только проникли в германское общество, но и были нормализованы. Трагедия не начиналась с огромной надписи «трагедия», никто не говорил и даже не мыслил о грандиозных актах насилия, концлагерях и дыме над крематориями. Ужас был в постепенной эрозии моральных и этических норм, когда настоящий экстремизм стал восприниматься как часть обыденности и, более того, «безопасной нормальности».
Эта статья — еще одна попытка экспертов Центра толерантности Еврейского музея разобраться, как вещи, казалось бы, не связанные с политикой (от образования и культуры до бытовых разговоров в кафе, кино и трамваях) стали основой самых трагических глав в истории человечества.
Не вина, а беда
Дисклеймер первый
Когда мы говорим о виновности общества в той или иной социальной трагедии, очень важно не сосредоточиться на риторике массовой ответственности. Вопросы морали и этики, стоящие перед людьми в условиях тоталитарного режима, куда сложнее, чем любая метафора выбора между сопротивлением и приспособлением.
Дисклеймер второй
Тот факт, что общество, воспитанное на идеалах Просвещения, так легко смогло погрузиться в мрак тоталитаризма и преступлений против человечности, — это не повод разочароваться в человеческой природе. Необходим не пессимизм, а погружение в темные уголки человеческой психики, где предубеждения и страхи могут подорвать основы любого цивилизованного общества.
Дисклеймер третий
Причин Холокоста и в целом появления нацистского режима в Германии не одна и не две, но обзор «мыслей и дел» Германии в период после Первой Мировой войны сделал бы эту статью не психологической, но исторической. Сколько причин вы бы мы не нашли, ни одного оправдания обнаружить не получится.
Как предубеждения под гнетом толпы становятся смертельными
Если нам необходимо понять, как идеологии, особенно экстремистские, находят отклик в цивилизованном обществе, требуется обратиться к психологии масс. Дело в том, что в момент соотнесения себя с категорией «мы», в условиях массовости, люди поддаются внешнему воздействию больше, чем в момент определения «я».
Под влиянием пропаганды, лидеров мнений и под общественным давлением люди могут принимать на веру и как руководство к действию идеи, которые в других обстоятельствах казались бы им неприемлемыми.
1. Групповое мышление
Групповое мышление — это психологический феномен, когда стремление к единодушию в группе приводит к иррациональным или даже неэффективным решениям. Этот эффект не только снижает уровень критического мышления каждого отдельного человека в группе, но и может привести к моральному скольжению — это когда нормы и ценности коллектива начинают доминировать над индивидуальным суждением.
Мы, люди, — гиперсоциальные существа. Для нас жизненно важным является ощущение группового единства. Это безусловный приоритет нашей психики. И ради этого мы порой готовы заплатить дорогую цену.
В Германии эффект группового мышления сыграл одну из ключевых ролей. Когда соседи сдавали полиции еврейские семьи, живущие по соседству, многие просто следовали их примеру, даже если самолично не разделяли ярых антисемитских убеждений.
Так было проще, безопаснее и понятнее: «плыть по течению», чем оспаривать общепринятые нормы или рисковать быть исключенным из своей группы
Тот же феномен проявлялся в рабочих коллективах и на уровне государственной администрации. Сотрудники, которые могли внутренне сопротивляться нацистской идеологии, предпочитали скрывать свои истинные чувства и действовали в соответствии с линией партии, опасаясь последствий для своей карьеры и личной безопасности.
Когда радио и газеты ежедневно транслировали одно и то же сообщение о превосходстве арийской расы и угрозе, исходящей от евреев, это создавало ложное впечатление, что так думают все. «А разве может большинство ошибаться?» Это не только риторический вопрос, но и сугубо математический: если какая-то группа кричит громче всех — не значит, что она представляет большинство.
Массовые собрания, такие как собрания партии НСДАП или митинги в поддержку Гитлера, создавали иллюзию единодушия и поддержки нацистской политики. О них писали газеты, их снимали фотографы, их массовость, яркость и громкость поражали. В таких условиях индивидуальные сомнения и возражения очень легко подавляются, а эмоциональное возбуждение и энтузиазм толпы только усиливали конформистские настроения.
К сожалению, этот психологический механизм не ограничивается историческими примерами. Когда мы теряем способность мыслить самостоятельно и поддаемся групповому давлению, мы рискуем стать частью чего-то ужасного, даже если наши первоначальные намерения было совсем иными.
2. Социальная психология послушания
Мы склонны подчиняться авторитетам, даже если это противоречит нашим личным убеждениям или моральным принципам. Нигде это явление не проявилось столь ярко (и ужасно), как в нацистской Германии, где обычные люди становились исполнителями или бездействующими свидетелями преступлений против человечности.
Полицейские и военные, многие из которых выросли рядом с евреями, учились с ними в одной школе, покупали у них продукты и лечили своих детей, выполняли приказы о задержании и депортации. Многие из них, возможно, внутренне не соглашались с этими действиями, но чувство долга и страх перед последствиями (которые, как показывает практика, не наступали незамедлительно, а могли и вовсе не наступить) за неповиновение властям побудили их следовать приказам.
Феномен послушания авторитету был самым драматическим образом продемонстрирован в знаменитом эксперименте Стэнли Милгрэма в 1960-х годах
В ходе эксперимента испытуемым было предложено наносить, как они полагали, болезненные электрические удары другому человеку, если тот ошибается в заданиях.
Несмотря на сомнения и дискомфорт, большинство участников продолжали подчиняться указаниям экспериментатора, даже когда полагали, что наносят серьезный вред другому человеку. Этот эксперимент продемонстрировал, что желание выполнять правила и подчиняться авторитету может пересиливать личную моральную ответственность.
В нацистской Германии социальное давление и пропаганда только усиливали этот эффект.
3. Предубеждения, стереотипы и пропаганда
Стереотипы («все они — вот такие») становятся основой для предрассудков. А вот предрассудки («все они — вот такие, а значит поступают вот так») — это уже первый шаг на пути к дискриминации.
Эти инструменты в нацистской Германии с успехом использовались для создания и поддержания динамики «мы против других», а иногда и «мы против всех», что привело к разжиганию националистических чувств и отсечению целых групп населения от общественного тела.
4. Динамика «Мы и Они»
Создание дихотомии «мы и они» — это классический прием, который высвечивает различия между «своими» и «чужими». В нацистской Германии «мы» представляли арийскую расу, а «они» — евреев, коммунистов, цыган, людей с ментальными особенностями и другие маргинализированные группы. Эта дихотомия создавала ощущение единства и солидарности внутри группы «мы», одновременно оправдывая враждебное отношение к «они» в терминах понятности и безопасности.
5. Огонь для националистических чувств
Превратить патриотизм в инструмент насилия не так-то просто, поскольку основа патриотизма — это уважение к себе, а насилие — это ненависть к другим. Разница принципиальна и очень заметна.
Нацистская пропаганда использовала изначально патриотические чувства, чтобы мобилизовать общество. Делалось это через акцентирование на темах национальной гордости, исторических достижениях и мифологии «чистой» нации.
Именно сосредоточившись на идее национального величия и обещание вернуться к «лучшим временам» (до болезненной и унизительной Первой мировой войны как минимум) нацисты смогли получить широкую поддержку населения. А уже после этого можно было переходить к формировании образа тех, кто мешает этого величия достигнуть.
6. Конструирование образа врага
Стереотипы и предубеждения о евреях хорошо подходили для создания образа «врага». Через кино, печатные СМИ и публичные речи распространялись изображения евреев, где те выступали в образе тотальной угрозы для общества. Пропаганда демонизировала «врага», представляя его как морально падших нелюдей, что создавало «логическое» обоснование для их преследования.
На одних плакатах изображались жадные, хитрые финансисты или капиталисты, которые эксплуатируют честных немцев. На других было изображение евреев как коварных заговорщиков, стремящихся контролировать или подорвать государственную целостность.
Могли использоваться изображения евреев с преувеличенными, карикатурными чертами лица, чтобы подчеркнуть идею о «расовой неполноценности»
Здесь и представления о физической непривлекательности, и ассоциации с грязью или болезнями. Но самым «бьющим» в принципы работы массовой психологии было изображение евреев как моральной угрозы, как демонов-насильников, развратников, преступников, подрывающих семейные и социальные ценности. В объятиях такого персонажа обязательно оказывалась страдающая белокурая женщина, которую рядовой немец просто обязан был спасти.
Но и этого недостаточно для того, чтобы запустить геноцид. Чтобы общество получило индульгенцию на несоблюдение норм человечности по отношению к «иным», нужен последний шаг — дегуманизация или «расчеловечивание», то есть исключение одной категории из широкого круга людей.
Евреи изображались в виде крыс, кровососущих насекомых, змей. А раз так, то человеческие законы на них уже не распространяются. Такая извращенная логика приводит к страшным выводам: их можно содержать, как скот, и убивать, как скот. И не испытывать при этом никаких моральных дилемм.
7. Нормализация радикального в быту
Процесс нормализации радикальных идей в нацистской Германии не был мгновенным. Это был постепенный, почти десятилетний, переход, который по капле менял повседневную жизнь немцев, превращая экстремистские взгляды в «новую норму».
Изменения коснулись образовательной системы. В школьных учебниках начали появляться антисемитские и националистические идеи. Уроки истории и литературы были скорректированы таким образом, чтобы подчеркнуть превосходство арийской расы и демонизировать евреев.
Повседневная риторика нормализовала распространение антисемитских шуток и агрессивных выражений в обычных разговорах
Радиопередачи и газеты постоянно транслировали нацистскую идеологию, даже обычные развлекательные программы включали антисемитские и националистические элементы, делая их частью «привычного домашнего досуга». Так что очень быстро фразы, унижающие евреев, стали обыденными. А, как мы знаем, обидная шутка, повторенная 10 000 раз, становится истиной.
Наглядные изменения произошли в местах массового присутствия.
Знаки «Только для арийцев» появились в парках, кафе и на даже на скамейках. Евреи стали изгоями в собственных сообществах: их исключали из спортивных клубов, культурных организаций, студенческих книжных клубов и других привычных социальных групп. Простые действия, как, например, покупка продуктов или лекарств у евреев, стали политическим заявлением.
«В этой открытке я дам вам важные инструкции относительно официальных постановлений. Будьте внимательны: никто из вас не должен заходить в кафе, ходить в кино или появляться в общественных местах; дети, и особенно дорогая Эстер, никогда не должны пренебрегать ношением знаков отличия, потому что это может привести к беде», — Рафаэль Эскенази в письме к своей семье из транзитного лагеря для евреев во Франции, август 1942 года. В сентябре 1942 года Рафаэля депортировали в Освенцим-Биркенау, где он был убит вскоре после прибытия.
Евреям было запрещено посещать определенные общественные места, и постепенно это стало восприниматься как норма. К сожалению, в том числе самими евреями.
Основная идея
Так как цель и фокус нашей статьи не на исторической стороне вопроса, а психологической, важно зафиксировать главное.
Нормализация радикальных идей всегда происходит на множестве уровней, но принимается и становится частью семейного, личного, общественного, понятного и безопасного — в момент совершения микродействий и выборов.
Страшное, но обыденное, получает объяснение и оправдание внутри. Так психика защищает нас от моральной травмы.
Выбор есть, но выбора нет
Из позиции современности и находясь в безопасности, осуждать немцев, которые безмолвно наблюдали, как их соседей-евреев увозят в гетто, легко. Но любая картина массовой ответственности пугающе проста, а значит, в корне неправильна.
Моральным вопросом уже становится «вопрос о вопросе». Сколько было выборов? Два — следовать потоку или бороться против него? Или три — поддерживать насилие, не поддерживать насилие, бороться против насилия? Является ли средний вариант причиной, по которой Холокост случился, или причиной, благодаря которой многие все же выжили?
С одной стороны — выбор сопротивляться. Действие, требующее мужества и жертвенности.
Сопротивление могло проявляться в самых различных формах, от открытой борьбы до помощи жертвам нацистского режима
Любой такой выбор нередко влек за собой серьезные последствия, вплоть до потери жизни, свободы или социального положения. Психологически это выбор между личной безопасностью и моральным долгом, между страхом и сочувствием.
С другой стороны — выбор исполнять, молчаливо соглашаться или пассивно наблюдать. Многие предпочли закрыть глаза на происходящее, оправдывая свое бездействие страхом перед последствиями, обязанностью защищать свои семьи или убеждением «я всего лишь человек, я ничего не могу».
Для многих людей представление о сохранении «нормальной» жизни и защите своей семьи оказалось более важным, чем защита моральных и изменяемых уже с течением долгого времени принципов.
Какие факторы побудили людей к сопротивлению, несмотря на риски?
1. Сильные личные принципы и убеждения
Особенно те, что стояли на фундаменте гуманизма, становились движущей силой сопротивления. Люди, убежденные в несправедливости и бесчеловечности нацизма, считали своим долгом действовать вопреки режиму.
Для многих религиозных и политически активных людей, будь то христиане, коммунисты или социалисты, сопротивление нацизму было частью их идеологической или религиозной идентичности.
2. Наблюдение или личный опыт
Оказаться свидетелем насильственных действий нацистов — это было, пожалуй, одной из самых ярких причин изменить свою позицию. То, что происходит в далеком Аушвице, — почти нереально. То, что происходит у дверей твоего собственного дома и с человеком, которого ты знал всю жизнь, — к реальности возвращает.
Семьи, друзья и иные авторитеты, уже вовлеченные в сопротивление, оказывали значительное влияние на принятие решения присоединиться к борьбе
3. Историческое и культурное наследие
Парадоксально, учитывая, как громогласно Гитлер апеллировал именно к наследию, но факт. Любовь и приверженность реальным историческим и культурным ценностям своей страны, которые нацизм уничтожал на глазах многих поколений, также становились мотивацией.
4. Чувство ответственности и солидарности
Схожий с пятым пунктом паттерн поведения. Осознание ответственности за будущее своей страны и чувство солидарности с преследуемым меньшинством запускали механизм «я — это больше чем я».
И самым простым, но при этом самым распространенным фактором был опыт личного близкого общения. Если мой друг, одноклассник, муж или невеста — евреи, то я не смогу вычеркнуть его из круга людей. Простая человеческая связь не даст закрыться окну эмпатии.
Психологические механизмы, которые позволяют принимать насилие как норму
Люди естественным образом стремятся соответствовать нормам своей социальной группы. В условиях, когда насилие и дискриминация становятся желаемыми и поощряемыми, личность перенимает эти нормы, даже если они противоречат ее личным убеждениям.
Пропаганда и стереотипы, используемые нацистами, деперсонализировали и дегуманизировали жертв, что позволяло людям воспринимать насилие против них как менее значимое или вовсе оправданное.
В больших группах или при выполнении приказов человек может чувствовать многократное уменьшение личной ответственности за свои действия. Это явление известно как «эффект разделения ответственности». Одним из его примеров, кстати, является эффект свидетеля или синдром Дженовезе.
Постепенное введение насилия и его представление как часть повседневности могут привести к тому, что люди воспринимают его сначала как неизбежное зло, а потом как норму.
Страх перед наказанием или негативными последствиями за отказ принять насилие подталкивает к соучастию или бездействию.
Когнитивный диссонанс. Чтобы справиться с болезненным противоречием между своими убеждениями и своим поведением, люди могут изменять свое восприятие ситуации ИЛИ свои убеждения, чтобы оправдать действия или бездействие.
О первых пяти пунктах уже было сказано выше, а вот на финальном необходимо сосредоточиться подробнее.
Когнитивный диссонанс: моральный компромисс, которого нет
Когнитивный диссонанс — это психологическое состояние, возникающее у человека, когда его убеждения, идеи, ценности или действия оказываются в противоречии друг с другом. Это концепция, которая стала одной из ключевых в социальной психологии, была введена уже после Холокоста — в 1957 году.
Когда человек действует вопреки своим убеждениям или ценностям, он испытывает дискомфорт и напряжение. Они могут быть такими сильными, что мозг воспринимает их как угрозу для психики и жизнедеятельности.
Представим себе преподавателя Берлинского университета Йоханнеса Вебера. Йоханнес не верит в расовую теорию и считает всех людей равными. Однако, сталкиваясь с требованиями государственной политики, он вынужден удалять еврейских студентов из своих групп и игнорировать издевательства над ними со стороны других студентов. Это создает внутренний конфликт и когнитивный диссонанс.
Сначала идут попытки уменьшить дискомфорт
Вебер начинает искать оправдания своим действиям. Например, он может убеждать себя в том, что если он не выполнит требования, его место займет кто-то другой, кто будет к евреям еще более жесток. Издевательства на уроке? Оскорбления? Ничего, зато эти студенты получат образование.
После наступает этап рационализации действий
Вебер взвесит «за и против» и придет к идее, что его собственная карьера и безопасность важнее, чем судьба студентов, ведь у тех есть их собственные семьи. Или (не будем делать из Йоханнеса пособника режима сразу же), что он не имеет достаточно власти, чтобы изменить политику университета.
В игру вступает социальное окружение
Коллеги, которые поддерживают нацистскую идеологию, постоянно говорят об этом в коридорах: читают газеты, устраивают митинги в поддержку Гитлера и в кулуарах даже делают Веберу замечания, что он возится «с этими». У преподавателя появляется страх перед возможными последствиями, но важно сейчас не это. «Вокруг меня 27 человек, умнейших человек. Неужели все они неправы, а я — один — прав?». Беда в том, что из 27 преподавателей еще 12 могут быть не согласны с нацистской идеологией, но приняли для себя то же решение — быть как все ради безопасности.
За ним следует этап изменения убеждений
Через год Йоханнес начинает как-то незаметно для себя, но с большим спокойствием, изменять свои убеждения, принимая расовую теорию. «Если бы это не было правдой, власти бы не поддерживали это», — говорит он. «Для большего блага иногда необходимы жертвы», — кивает он головой, читая газету. «Возможно, есть что-то, чего я не знаю или не понимаю полностью», — осторожно отвечает он коллеге, который показывает ему листовки с евреями, пьющими кровь из немецких детей. «Нет дыма без огня, надо подумать о детях, милая», — обнимает он жену вечером, выключая радио.
Когнитивного диссонанса больше нет.
Вместо вывода
Историческая память непостоянна. Но понимание массовой психологии, принципов работы пропаганды и оснований своих собственных убеждений может стать противоядием от ксенофобии. А значит, и от трагедий.
Что еще почитать? Список от экспертов Центра толерантности
Это пронзительная история о дружбе, предательстве и потере, разворачивающаяся за семь лет до начала Второй Мировой войны. Книга, которую вы прочитаете за один вечер, рассказывает о двух школьных друзьях — Конрадине и Гансе.
Конрадин, потомок аристократического рода, и Ганс, сын врача-еврея и героя Первой мировой, находят в своей дружбе убежище от мира, который явно сходит с ума. Но с течением времени их единство подвергается испытанию, а их пути разделяются трагическим образом. «Воссоединение» — трогательная повесть о невинности и любви, потерянной в тени трагедии.
Глубоко личный рассказ о жизни обычного немца в период роста и укрепления нацистской идеологии. Книга описывает, как бурлящий вихрь политических событий и растущий террор изменили каждый день, превратив привычное в пепел, а страшное — в нормальное, если не смешное.
Сочетая исторический анализ с личными воспоминаниями, Хафнер исследует, как радикальные идеи, казавшиеся немыслимыми, становятся частью обыденности, что в будущем приведет к Холокосту и войне. Это личный рассказ о потере и обретении невинности, о разрушении морали и о том, как легко человечество может сбиться с пути, если поддастся массовым иллюзиям и страху.
История о жизни, рассказанная Смертью. Автор переносит нас в сердце нацистской Германии, где юная Лизель открывает для себя утешение и силу в литературе во времена, когда слова использовались как орудия пропаганды и ненависти. Зусак виртуозно сочетает болезненную историческую правду с личным рассказом о потере, дружбе и юной смелости.
«Танцующая в Аушвице» Паула Гласера
Книга рассказывает историю Розы Гласер, еврейской танцовщицы из Нидерландов, чья жизнь кардинально изменилась во время Второй мировой войны. В ужасной реальности концентрационного лагеря Освенцим (Аушвиц), Роза находит в себе силы не только выжить, но и сохранить человеческое достоинство, используя танец как способ противостоять безысходности.
Автор, внучатый племянник Розы, ведет читателя через путь отчаяния и страха к несгибаемому духу и надежде.
Две сестры из еврейской семьи — Штеффи и Нелли — отправлены из Вены в безопасное место в Швеции. Разлученные с родителями и с привычным миром, они оказываются на удаленном острове, где им предстоит не только приспособиться к новой жизни, но и преодолеть барьеры языка, культуры и предубеждений.
Анника Тор с удивительной чуткостью и вниманием к деталям описывает внутренний мир героинь, их страхи, надежды и мечты. Книга пронизана семейными узами и темой роста и самоопределения, показывая, как важно сохранять человечность и надежду даже в самые трудные времена.
Разрывающая сердце история, рассказанная глазами девятилетнего Бруно, сына нацистского коменданта.
Переехав с семьей из Берлина в дом у концентрационного лагеря, Бруно обнаруживает странный новый мир, где дружба и невинность сталкиваются с жестокостью и предрассудками. Он знакомится с Шмуэлем — мальчиком в полосатой пижаме по ту сторону забора. Их неожиданная дружба раскрывает безразличие и невежество взрослых, стоящие за страшными событиями войны и Холокоста.
«Я должна рассказать» Маши Рольникайте
Потрясающий документальный рассказ о выживании и несгибаемости духа в условиях Холокоста. Автор делится дневниковыми записями о жизни в Вильнюсском гетто, а затем в трудовых концентрационных лагерях Штразденгоф и Штуттгоф.
Сильная и вдохновляющая, Маша с детской непосредственностью и откровенностью описывает ужасы, которые она и ее семья пережили во время Второй мировой войны. Ее история — это свидетельство бесчеловечности и зверств, но также и невероятного мужества, веры в человечность и надежды.
кандидат психологических наук, директор федерального научно-методического Центра толерантности Еврейского музея
Страница ВК
Эксперт Центра толерантности Еврейского музея, педагог-психолог
