Помнить, чтобы забыть: что такое постпамять и зачем она нам

Постпамять и постпоколение

Эва Хоффман, писательница и редактор The New York Times, эмигрировала из послевоенной Польши в Канаду в 1949 году. В книге «После такого знания» она исследует механизмы формирования постпамяти в своей семье: «В нашей маленькой квартире царил хаос эмоций, возникших из воспоминаний моих родителей. Воспоминания о военном опыте продолжали прорываться вспышками образов, резкими, отрывистыми фразами, повторяющимися, прерывистыми рефренами. Прошлое прорывалось в звуках кошмаров, вздохах и болезнях, слезах и острых болях, которые были наследием сырого чердака и условий, которые терпели мои родители, когда прятались».

Будучи представительницей постпоколения, Эва Хоффман описывает не только конкретные переживания, переданные родителями второму поколению, но и способы присваивания травматического опыта других. Не переживая его лично, могут ли дети вписать этот опыт в свою психику и остаться лишь свидетелем?

Для ответа на эти вопросы Хоффман предлагает провести черту, разделяющую постпоколение в целом и «второе поколение» в буквальном смысле. Понятие термину постпоколение дает культуролог и исследовательница Марианна Хирш. Это поколение:

• выросло после крупных исторических событий (Вторая мировая война, Холокост, репрессии);

• осознает травмы прошлого, но воспринимает их через призму дистанции и исторического осознания, не будучи непосредственными свидетелями этих событий;
  — переосмысляет и реконструирует семейную память;

• живет с памятью о прошлом, но воспринимает ее дистанцированно.

Постпамять — это позиция второго/третьего поколения, которые непосредственно не помнит опыт исторических катастроф, но случившиеся события все равно становятся воспоминанием.

Механизмы передачи

В книге «Поколение постпамяти. Письмо и визуальная культура после Холокоста» Марианна Хирш пишет, что «постпамять описывает отношения, которые „поколение после“ выстраивает с личной, коллективной и культурной травмой тех, кто жил до них, — с теми переживаниями и опытом, что они „помнят“ только посредством историй, изображений и поступков, среди которых они выросли. Но этот опыт был передан им так глубоко и эмоционально, что казался определяющим их воспоминания. Таким образом связь постпамяти с прошлым в действительности опосредована не воспоминаниями, но работой воображения, проекцией и творчеством».

При этом главным инструментом передачи она называет фотографию. Опираясь на понятие рunctum, введенное Роланом Бартом, Маринна Хирш объясняет, каким образом изучение семейных фотографий помогает не травматизироваться опытом предков.

В последние годы интерес к изучению генеалогического древа и своих корней приобретает новый виток популярности. Интернет-сервисы предлагают сделать генетический тест и узнать свои корни. Но что делать с полученной информацией и как ее обрабатывать? Мы можем фантазировать о том, как на нас влияют новые данные о себе, и строить предположения, но не всегда они способны правильно встроиться в привычное понимание себя. При этом мы рискуем вытеснить собственные истории и заменить их историями предков. Рассматривание реальных семейных архивов работает по-другому. Ценность фотографий не только в визуальной, но эмоциональной связи с прошлым. Таким образом они становятся инструментом и символом процесса передачи прошлого.

Сьюзен Сонтаг в эссе «Смотрим на чужие страдания» осмысляет то, как мы воспринимаем страдания других через фотографии и медиа. По ее мнению, чем чаще трагедия изображается, тем больше в ней эстетического, а не содержательного. Наблюдая чужие страдания, зритель перестает воспринимать их как реальные переживания людей. Они становятся образами, вроде распятия Христа или последних дней Помпеи.

Травматическое созерцание, при котором изображение сначала воспринимается эмоционально, и уже потом содержательно, приобретает смысл со временем. Работа памяти — процесс длительный, и попытки осмысления прошлого своей семьи могут быть вытеснены психикой, но все же воздействие на постпоколение остается. По словам философа Эрнста Блоха «будущее нуждается в предыстории» — воспоминания о трагедиях приводит к выработке ориентира для будущего, в котором трагедий можно избежать.

Другие исследователи темы постпамяти называют главным средством передачи постпамяти литературный язык, а главным визуальным выражением — метки на теле, шрамы и татуировки. Самый жуткий пример памяти, локализованной в теле, — шрамы от номеров, которые узники концлагерей были вынуждены «носить» на себе после возвращения к жизни вне лагеря.

Художница Татана Келльнер, дочь родителей, переживших опыт пребывания в концлагере Аушвиц, в 1992 году создала альбом «Пятьдесят лет молчания». В центре каждой страницы с текстом, который написали сами родители на родном чешском языке, помещены слепки их рук с вытатуированными номерами. В предисловии к альбому Татана написала: «Я с детства знала, что мои родители выжили в концентрационном лагере, поскольку у обоих на левой руке был вытатуирован номер. Я провела много времени, рассматривая их татуировки и думая о том, как все это могло выглядеть. Мама никогда не говорила о пережитом. Отец говорил, только когда отчитывал нас, особенно за то, что мы оставляем в тарелке несъеденную еду».

В контексте постпамяти литературный и визуальный язык нашли отражение в графическом романе «Маус» Арта Шпигельмана. Герои этого автобиографического текста — отец и сын. Отец — еврей, пережившем Вторую мировую войну в Польше и концентрационный лагерь Освенцим. Сын — сам Арт Шпигельман, рассказывающий историю отца. С точки зрения визуального оформления автор показывает представителей разных наций животными: евреи — мыши, немцы — кошки, поляки — свиньи, а американцы — собаки. Персонажи изображены в виде животных, чтобы отразить дегуманизацию, вызванную войной и геноцидом. Опубликованный в 1980 году, «Маус» сыграл важную роль в пробуждении постпамяти у поколения выросших детей: тех, чьи родители прошли через мясорубку истории. Семейные аспекты постпамяти служат своеобразным экраном, принимающим на себя шок, фильтрующим воздействие травмы и снижающим ущерб.

Постпамять и психология

Потомки людей, переживших трагедии и потрясения, часто ощущают на себе влияние событий, случившихся еще до их рождения. Эти события входят в жизнь как постпамять и влияют на личность. В отличие от посттравматического расстройства, след от постпамяти хранится не в теле, а находится в глубинных слоях психики. Наличие таких воспоминаний может грозить вытеснением воспоминаний собственных и появлением такого симптома, как парамнезия — нарушение памяти, выражающиеся в ложных воспоминаниях.

Психологи, работающие с концепцией постпамяти, фокусируются на исследовании того, как травматические события прошлого влияют на психику и поведение следующих поколений. Это может проявляться в виде бессознательных воспоминаний, транслируемых через семейные истории, образы, традиции и даже физиологические реакции, которые дети и внуки переживших травму могут не осознавать.

В книге Марианны Хирш «Поколение постпамяти. Письмо и визуальная культура после Холокоста» описываются ее собственные переживания относительно изучения фотографии родителей, евреев, которые пережили немецкую оккупацию в Румынии. Рассматривая фото мамы и отца она ищет доказательство ужаса, известного нам по историями о геноциде. Но родители на фото улыбаются и выглядят нормально. Это расстраивает исследовательницу. Она испытывает вину и стыд: за то, что ожидает соответствия своим представлениям о жизни родителей.

Стыд и вина — основные симптомы, с которыми сталкивается постпоколение. Психотерапия в таких случаях базируется на процессе отделения своего личного опыта от опыта семейного, работе с переносом и выстраиванием дистанции.