«Первобытный страх»: почему нужно говорить о смерти

«В самом раннем возрасте у ребенка нет представления ни о времени, ни о причинно-следственных связях и, естественно, нет страха смерти, — объясняет Инна Хамитова. — Но уже года в четыре он может понимать, что кто-то из близких умер. Хотя и не осознает, что это уход навсегда».

Очень важно, как в этот момент поведут себя родители, подчеркивает психотерапевт. Например, многие взрослые не берут детей на похороны, чтобы не испугать… и напрасно. На самом деле страшно как раз взрослым, и свой страх они невольно транслируют ребенку, приписывая ему свое отношение к смерти.

Точно так же действует на детей и замалчивание этой темы. Ребенок считывает послание: мы об этом не говорим, это слишком страшно. Так может возникнуть болезненное, невротическое отношение к смерти. И наоборот, если в семье соблюдают какие-то ритуалы, например вспоминают покойную бабушку в день ее рождения, это помогает детям справляться со страхом.

Поначалу дети боятся смерти родителей и других близких. О своей смертности ребенок тоже знает, но осознает ее уже позже — ближе к подростковому возрасту. «У подростков возникает повышенный интерес к смерти, — отмечает Инна Хамитова. — Для них это способ понять себя, почувствовать свои границы, ощутить себя живым. И в то же время способ переключить тревогу. Они как бы доказывают себе: я не боюсь, смерть — моя сестра».

С годами этот страх отступает перед основными жизненными задачами молодых взрослых людей: освоить профессию, создать семью. «Но три десятилетия спустя… разражается кризис среднего возраста, и страх смерти обрушивается на нас с новой силой, — напоминает Ирвин Ялом. — Достигая вершины жизни, мы смотрим на тропу перед собой и понимаем, что теперь эта тропа ведет не наверх, а вниз, к закату и исчезновению. С этой минуты беспокойство о смерти уже не покидает нас».

С широко закрытыми глазами

«Сегодня только в маленьких городах или в деревне сохраняется традиция хоронить всем миром. Дети присутствуют на похоронах, слышат разговоры взрослых — тот умер, или этот скоро умрет, и воспринимают смерть как естественную вещь, часть вечного круговорота, — говорит юнгианский аналитик Станислав Раевский. — А в большом городе смерти как будто нет, она изгнана с глаз долой. Здесь уже не увидишь похороны во дворе, не услышишь похоронный оркестр, как это было еще 25–30 лет назад.

Мы близко видим смерть тогда, когда умирает кто-то из близких. То есть можем не сталкиваться с ней долгие годы. Интересно, что это компенсируется обилием смертей, которые мы видим по телевизору, не говоря уж о компьютерных играх, где у героя множество жизней. Но это выхолощенная, искусственная, сконструированная смерть, которая в наших фантазиях как будто подконтрольна нашей власти».

«Умираю — хочу спать», «ты меня в гроб вгонишь», «устала до смерти» — наша речь пересыпана упоминаниями о смерти, хотя при этом мы вовсе не имеем ее в виду. Зато «настоящая» смерть в нашем языке остается табу — мы предпочитаем говорить возвышенным слогом («ушел из жизни», «покинул этот мир», «окончил свои дни», «уснул вечным сном») или, наоборот, нарочито-пренебрежительно («отдал концы», «сыграл в ящик», «дал дуба») — лишь бы не называть вещи своими именами.

И все же иногда мы поневоле осознаем этот страх, говорит Инна Хамитова: «Похороны, серьезные болезни, несчастные случаи, любые расставания вновь возвращают нас к мыслям о смерти и связанным с ней страхам».

Чего мы боимся на самом деле?

«На самом дне наших чувств по поводу смерти лежит чисто биологический страх, на уровне инстинкта, — признает Ирвин Ялом. — Это первобытный страх, и я тоже испытывал его. Словами его не выразить».

Но в отличие от других живых существ, человек знает, что когда-нибудь умрет. Отсюда следуют страхи более высокого порядка, и прежде всего — страх небытия (для верующих — инобытия), постичь которое мы не можем. Об этом «после» — монолог Гамлета: «Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят?»

Как говорит Ирвин Ялом: «В смерти человек всегда одинок, одинок более, чем когда-либо в жизни. Смерть не только отделяет нас от других, но и обрекает на вторую, более пугающую форму одиночества — на отделение от самого мира».

Наконец, с каждым из нас уходит и наш неповторимый внутренний мир, который существует только в нашем сознании. «Смерть личности, пожалуй, еще страшней, чем смерть физическая, — размышляет Инна Хамитова. — По сути, мы боимся исчезновения. Такова же природа страха немощи, тяжелой болезни или деменции, которые могут предшествовать смерти. Это страх перестать быть собой, утратить свою идентичность».

Как мы с этим справляемся

«Научаясь понимать смерть других людей, ее действие в них, ее действие в нас через переживание чужой смерти, мы сумеем глядеть в лицо смерти, в конечном итоге — встретить лицом к лицу собственную смерть — сначала как возможность, вернее неизбежность, но неизбежность часто как будто настолько далекую, что мы с ней не считаемся, — а затем и как самую реальность, грядущую на нас», — объясняет митрополит Антоний Сурожский в «Жизнь, болезнь, смерть».

И все-таки мы до самого конца боимся этого «лицом к лицу». За тысячелетия человечество придумало множество способов облегчать страдания, причиняемые этим страхом. Мощнейший из них — религия, дающая надежду на вечную жизнь, на воссоединение с теми, кого мы любили и потеряли, на воздаяние за праведную жизнь.

Мы пытаемся противостоять этому страху, символически обеспечивая свое бессмертие через детей или достижения. Формула «построить дом, посадить дерево, вырастить сына» закрепляет именно это стремление оставить след, не быть забытым, продолжить себя и за порогом смерти.

Хотя, казалось бы, какая нам разница, оставим мы след или нет, раз нас все равно не будет? «Весь вопрос, что мы считаем своим „Я“, — говорит Станислав Раевский. — Где мы проводим границу между собой и не-собой? Только ли это границы нашего тела? Мое „Я“ — только ли во внутреннем моем пространстве?»

Есть упражнение, которое помогает справиться со страхом смерти, продолжает юнгианский аналитик: «Нужно выйти, допустим, на улицу, оглянуться вокруг и сказать себе: „Вот эта машина — это я! Цветок — это я! Небо — это я!“ И так раз за разом тренируется понимание, что наше „Я“ — не только внутри, но и вовне. Да, внутреннее умирает, но внешнее-то остается…»

Последний критерий

Наши эксперты согласны в том, что страх смерти тем сильней, чем меньше человек сумел реализовать себя. «Пожилые люди, которые довольны прожитой жизнью и сознают, что сделали в ней все, что могли, намного спокойнее относятся к смерти, — отмечает Инна Хамитова. — И совсем иное, когда человек понимает, что прожил не свою жизнь, когда его одолевают сожаления об упущенных возможностях».

«О чем думает человек перед смертью? — продолжает Станислав Раевский. — О своих финансах, о своем автомобиле? О странах, которые хотел, но не успел посетить? Нет, гораздо больше его волнуют сущностные вопросы: а действительно ли я любил других людей? Думал ли о них? Простил ли своих врагов? Чем больше мы любим других, тем меньше наша привязанность к себе, тем менее болезненна для нас тема смерти. И как жалко, что эти вопросы возникают слишком поздно. А что, если начать задавать их себе лет за 40 до смертного часа?»

Впрочем, во многих странах есть такая возможность. В рамках проекта Before I Die на специальной грифельной доске все желающие дописывают фразу: «Прежде чем я умру, я хочу…» И разных желаний оказывается столько, сколько пишущих: выйти замуж, переплыть Ла-Манш, завести лысого кота, заняться сексом втроем…

Именно поэтому психологи предлагают своим клиентам представить, что им осталось жить недолго — скажем, год. Что бы они изменили в своей жизни? По сути, это размышление о своих ценностях, приоритетах, о смысле.

«Мы задумываемся о том, что пора заняться чем-то настоящим, тем, что мы всегда откладывали, к чему звала наша душа. Ощущение близости смерти заставляет нас развиваться и проживать свою жизнь более полно, интересно, глубоко, — говорит Станислав Раевский. — И наоборот, избегая мыслей о смерти, мы отсекаем от себя большую часть жизни».

Взглянуть страхам в лицо

Взрослый человек пытается идти навстречу своему страху и разобраться в нем. Однако многие предпочитают вести себя как дети, отрицая свой страх, сбегая от него. «Но то, чего мы избегаем, все равно догонит нас. Если мы избегаем темы смерти, тревога будет только нарастать», — предупреждает Станислав Раевский. Она может проявляться в кошмарных снах или маскироваться под другую психологическую проблему. А у кого-то перерастает в ужас и отравляет существование.

Похоже, единственное, что имеет смысл, — взглянуть своему страху в лицо. Значит ли это, что мы от него избавимся? Нет, отвечает Ирвин Ялом: «Конфронтация со смертью всегда будет сопровождаться страхом. Такова цена самосознания». И все же игра стоит свеч: «Поняв условия человеческого существования, мы сможем не только сполна наслаждаться каждой минутой жизни и ценить уже сам факт своего бытия, но и относиться к себе и к другим людям с подлинным сочувствием».