«Слишком неусидчив», «постоянно отвлекается», «делает все чересчур медленно», «плохо соображает на уроках»... Не очень приятно услышать такое от учителя про своего ребенка. Однако уж лучше пусть это услышат родители, чем сам ребенок. Тем более что упреки, которые ему адресуют в школе, почти наверняка гораздо тяжелее: «ты безнадежный», «посредственность», «дурак», «пойдешь в дворники».
Место, где дети должны получать знания от мудрых и заботливых наставников, нередко становится школой беспощадности и угнетения. И одно дело — обиды и насмешки со стороны равных, одноклассников. Но совсем другое — убийственные фразы учителей, авторитетных взрослых, чьи обобщения ставят под сомнение саму личность ребенка.
Первый приговор
Самую печальную и безрадостную главу в своем достаточно идиллическом романе «Будденброки» Томас Манн посвятил одному дню, который его герой проводит в школе. Подросток в какой-то момент даже испытывает сострадание к обругавшему его учителю и мысленно обращается к нему: «Я не травлю вас, не издеваюсь над вами, кандидат Модерзон, потому что считаю это грубым, безобразным, пошлым. А чем вы платите мне?»
Разумеется, с XIX века в школе многое изменилось. Хотя бы потому, что в прошлое ушли физические наказания. Но и сегодняшние школьники страдают. Едва ли не у каждого в памяти остается обидный комментарий учителя. Почему же эти фразы так влияют на нас, подчас надолго лишая веры в себя?
Психотерапевт Альфред Адлер объясняет в своей работе «Воспитание детей. Взаимодействие полов», насколько «тяжелы для душевного состояния ребенка постоянные плохие оценки в дневниках или репутация двоечника».
Ребенок и так чувствует свою неполноценность из-за того, что он пока «уступает взрослым в росте и силе», у него есть «впечатление, что он находится в неблагоприятном положении». Это ощущение неполноценности усиливается, когда кто-то из преподавателей оценивает его отрицательно.
Обманутое доверие
О том, как устроена жизнь и как нужно в ней себя вести, мы изначально узнаем от взрослых.
«Вырастая, мы даже не всегда можем осознать, откуда у нас тот или иной взгляд на вещи, — объясняет семейный психотерапевт Оксана Орлова. — Эти некритически воспринятые, рано усвоенные, но «непереваренные» знания психологи называют интроектами.
В самом начале жизни каждый ребенок учится выстраивать здоровую привязанность к значимому взрослому, обычно к матери. По мере социализации он начинает искать других значимых взрослых. И такими людьми становятся учителя, которым ребенок априори доверяет».
Ребенок убежден: если это увидел преподаватель, значит, все вокруг это замечают
Ученику кажется, что преподаватель знает о нем больше, чем он сам, и даже что тому ведома истина, которая самому ученику недоступна.
Когда неодобрительные замечания учителя касаются не той области, где он вправе оценивать ученика, они еще более разрушительно действуют на ребенка, потому что представляются тому мыслями целой группы, утверждает философ и психотерапевт Николь Приер в работе «Наши дети, эти маленькие философы».
«Если речь идет о чертах характера или внешнем виде ученика, ребенок убежден: если это увидел преподаватель, значит, все вокруг это замечают, — подчеркивает Николь Приер. — И ему придется, забившись в угол, бороться с этим, как ему кажется, всеобщим представлением о нем».
Личный опыт
«Только годы терапии позволили мне освободиться от этого наследства»
«В девятом классе классная руководительница на какой-то внеурочной беседе вдруг повернулась ко мне и сказала: «А из тебя, похоже, в жизни ничего путного не получится», — вспоминает психолог Ирина Млодик. — Это было неожиданно. Мы не говорили обо мне, я не спрашивала ее мнения. Но я собралась с духом и спросила: «Почему?» Она ответила: «Ты не умеешь приспосабливаться, как твоя подруга». Для меня это в ту пору значило — не умеешь хитрить, манипулировать или даже быть наглой.
Тогда это «предсказание» меня возмутило. Но потом я еще не раз встречалась с разочарованием во мне других людей. Много лет мне казалось, что со мной что-то не так, что я не могу конкурировать с «правильными» людьми. Не верила в себя даже тогда, когда появились первые успехи: книги, статьи, диссертация.
Я удивлялась, что меня ценят коллеги и руководители, не могла присвоить себе ни свои достижения, ни их признание. Ощущение, что меня непременно разоблачат, не покидало меня много лет. Ведь в глубине души я не представляю из себя «ничего путного» и... будто бы всех «дурю».
Годы терапии позволили мне освободиться от этого наследства, и теперь я могу сказать той учительнице: «Вы ошибались. Вероятно, вы не так хорошо разбирались в людях, как вам казалось. И вообще нарушили этим высказыванием и этические границы, и мои личные».
Учителя — это родительские фигуры, мы им верим, потому что во многом через их мнение создаем представление о себе. Подростки, конечно, сбрасывают взрослых с пьедестала, но они только входят во взрослую жизнь и очень тревожатся, не зная, смогут ли с ней справиться. Будущее так неопределенно, что хочется на что-то опереться. Поэтому подростки любят запрашивать мнение о себе через анкеты и в соцсетях, любят тесты и вообще хотят узнать о себе как можно больше.
Учитель, как и родители, может заложить в ребенке крепкую основу его веры в себя или пробить дыру, в которую будут проваливаться любые достижения. Жаль, что не все ответственно относятся к тому, какое знание оставляют в душе ребенка».
Покушение на идеал
В свои 36 лет Мария, руководитель PR-отдела крупного оператора связи, все еще краснеет, когда приходится выступать на публике: «В 12 лет я перешла в новую школу, где никого не знала, и опоздала на урок химии. Все ученики уже сидели на местах. Учительница встретила меня громким: «Хорошенькое начало! Опоздала на целых десять минут! Правильно делаешь, что краснеешь!»
С тех пор я постоянно краснею. Каждый раз в стрессовой ситуации я чувствую, что на меня все смотрят, и меня охватывает острое чувство стыда».
Обидные замечания ранят, по мнению Николь Приер, одновременно нарциссическое начало и самоуважение ребенка. Слово преподавателя затрагивает идеальное «Я» (то, чем мы мечтаем стать) и начинает играть роль «сверх-Я», нашей совести, внутреннего судьи.
Именно поэтому оно особенно сильно выбивает из колеи в том возрасте, который соответствует важным фазам формирования психики — например, при поступлении в школу и в период пубертата. В первые годы жизни мы «наш собственный идеал», как утверждает Зигмунд Фрейд в своей книге «О нарциссизме. Очерки по теории сексуальности», но к шести-семи годам ситуация меняется.
«В школе ребенка начинают оценивать гораздо активнее, чем в детском саду, и главное, он выходит из состояния, когда быть собой — нечто само собой разумеющееся, — объясняет Николь Приер. — Ребенок становится уязвим для внешнего суждения, которое уже не так доброжелательно, как раньше».
Он замечает, что не наделен всеми совершенствами, и переносит любовь, которую больше не может направить на свое «Я», на идеал, к которому будет отныне стремиться. «Но именно это стремление к идеалу, — продолжает Николь Приер, — можно погубить ранящим замечанием преподавателя».
Слабости воспитателей
Другая сторона вопроса — почему педагоги позволяют себе такую несдержанность, почему оценивают человека, а не только его школьные успехи.
«Учителю необходимо выработать качество, которое позволит ему выжить в профессии, — объясняет Оксана Орлова. — Часто это личностное свойство — властность. Без власти учителю сложно удержать экспертную позицию. А обладая властью, мы теряем критическое отношение к себе и легко смешиваем личное и профессиональное».
Проблема усугубляется тем, что у учителей тоже есть свои нарциссические комплексы и свое «сверх-Я».
Некоторые взрослые считают, что своими резкими высказываниями закаляют детей
«Вешать на ребенка ярлыки и рассуждать о его способностях в целом более свойственно «нарциссичным» учителям, для которых невыносимы собственный провал или профессиональная беспомощность, — считает гештальт-терапевт Виталий Сонькин. — Им нужна «объективная» констатация, что этот школьник необучаем. Только в таком случае они не будут ощущать собственной вины за его неудовлетворительную учебу.
Средств для такого перекладывания вины достаточно: можно вызывать к доске таким тоном, чтобы ребенок испугался и подтвердил статус неудачника. Можно потребовать от самого ребенка и его родителей признания, что он не способен ничего усвоить. Очень быстро в результате этих манипуляций нарциссически травмированных педагогов дети сами оказываются травмированы».
Но есть один секрет, который помогает взаимодействовать с педагогами этого типа.
«Как люди отзывчивые и ответственные — а именно ответственность сделала непереносимым для них педагогический провал — они нуждаются в признании и благодарности, — объясняет Виталий Сонькин. — И если такому учителю сказать, что вы цените его вклад в развитие ребенка и просите помочь — скорее всего, он откликнется и смягчится».
Внушать надежду ради лучшего будущего
И все же главное, что могут сделать заинтересованные взрослые, — поддерживать ребенка и верить в него, учить его видеть свои сильные стороны и опираться на свои успехи. Как говорил Альфред Адлер, «внушать надежду и радость перед лицом будущего» — вот что должно быть основной задачей близких и педагогов.
Возможно, некоторые учителя считают, что своими резкими высказываниями психологически закаляют детей, готовя их к будущим вызовам: «В жизни все будет гораздо суровее», «Мир сейчас очень жесткий».
Что ж, мир и в самом деле обходится с нами не слишком мягко. Но он и дальше будет таким — суровым и неприветливым, — если мы будем именно к этому готовить детей. От них зависит то, каким будет будущий мир.
И если дети, которых мы учим и воспитываем, будут постоянно испытывать стресс, то неизбежно стрессовым будет и наше общее будущее. Если же мы стремимся к чему-то другому, то и растить детей всем нам предстоит для этого другого, лучшего, будущего.
«Ты, Солдатов, ни рыба ни мясо!»
Антон, 29 лет, историк
«На меня в свое время (в классе седьмом или восьмом) сильно повлияла одна фраза, которую сказала на уроке преподавательница биологии. Она попросила одну девочку принести из учительской журнал. Та долго не возвращалась, и тогда учительница решила послать меня. Я немного наивно спросил: «Но вы ведь уже послали Машу за журналом». На это она раздраженно говорит: «Ты, Солдатов, ни рыба ни мясо».
Меня эта фраза очень уязвила. В школе я был не слишком контактным, и мне иногда казалось, что, может быть, что-то со мной не так или я себя неправильно веду. Утешала мысль, что, может быть, я просто такой особенный. Были учителя, которые помогали мне поддерживать это самоощущение. А тут вдруг биологичка непонятно с чего бросила такую фразу, как будто почувствовала мои самые глубокие сомнения в себе.
Эта фраза, как шальная пуля, попала мне в самое сердце. Я тогда промолчал, но ее слова запали мне на всю жизнь. Может быть, именно обида побудила меня через пару лет создать себе образ, который бы показывал: «Я плюю на ваши мнения и оценки».
Я сделал себе ирокез, старался эпатировать окружающих, и когда они подтверждали, что эпатаж удался, мне это льстило: значит, у меня есть собственное лицо. Пожалуй, я до сих нахожусь в поиске себя, но сейчас понимаю, что не должен привязывать свои внутренние поиски к чужим оценкам».
«Все сделано небрежно, кое-как. Это работа дебила»
Александра, 45 лет, журналист
«Я была «домашним» ребенком, и школа стала первым опытом социализации. К первому классу я уже прочитала Дюма, Стивенсона, Бианки, Паустовского, «Детство» Толстого... Наверное, мое поведение отличалось от поведения других детей, мне было скучновато на уроках. Я не баловалась, сидела как мышь, казалось бы, учителям легче — но я их раздражала.
Когда я впервые пришла на урок труда, нас попросили сделать «осенний альбом»: наклеить на бумагу опавшие листья. Я составила композицию, а на следующий день меня с родителями вызывают к учительнице, где она говорит: «Вы посмотрите, как небрежно все сделано, кое-как. Это работа дебила».
Учительница долго убеждала родителей, что «поведение вашей дочери нуждается в серьезной коррекции, ей будет трудно в коллективе». Для меня это означало, что я не как все, я хуже всех. В школьные годы я старалась, как мне теперь кажется, как можно меньше отличаться от других детей. Очень много душевных сил тратила на эту мимикрию. Училась подыгрывать, искала расположения учителей и одноклассников...
Был момент, когда я решила не получать пятерок, чтобы быть как одна из девочек — слабая ученица, но неформальный лидер класса. А потом, когда я выбрала себе профессию — творческую, требующую проявления индивидуальности, — оказалось, что мне нужно работать уже в противоположном направлении, раскрывать свое «Я», возвращаться к себе».
«Ты не можешь решить, ужас! Как ты будешь дальше жить?»
Екатерина, 34 года, специалист по рекламе
«В школе у меня дружба с точными науками не задалась. Хотя я старалась: зубрила, писала доклады, чтобы тройки перекрыть пятеркой и в четверти получить четыре. Но учительница алгебры моих стараний словно не замечала. И умудрялась придираться даже там, где речи о математике вообще не было. Как-то, когда я участвовала в конкурсе самодеятельности и мне дали выучить слова, она подошла и спросила с насмешкой, смогу ли я запомнить такой большой текст.
Однажды она вызвала меня к доске и попросила решить задачу с помощью теоремы, которую мы прошли на этом же уроке. Я знала решение, но запнулась — думаю, не все могут решать молниеносно. Мне всегда на математике требовалось чуть больше времени. Учительница сорвалась: «Я же только что объясняла, как ты не поняла? Ты не можешь решить! Ужас. Как ты будешь дальше учиться, как жить?» Я была готова сквозь землю провалиться. При всех меня оскорбили, унизили. Помню это ощущение и до сих пор ненавижу себя за это.
Эта фраза что-то во мне сломала. Каждый раз, когда у меня что-нибудь не получается сразу, я впадаю в панику. А смогу ли я вообще? А стоило ли браться? Вдруг я сделаю не так и все об этом узнают? Всего лишь фраза, но она живет со мной столько лет. Сейчас я работаю в IT-компании, где сотрудники на «ты» с точными науками. Но математику не люблю до сих пор. И часто повторяю себе: «Я могу, я смогу, я никому не должна!»
