«В подоле принесла», «нагуляла…», «семью опозорила…». В нашей памяти еще свежи эти убийственные клейма.
Времена меняются, и сейчас общество уже не так остро реагирует на появление ребенка вне брака. И все же, по собственному решению или по настоянию семьи, женщины и сейчас делают аборты по медицинским показаниям или если беременность наступила от «не того» мужчины: не той национальности, статуса, вероисповедания, или — от нелюбимого.
И все-таки эти дети, которым не случилось родиться, считают психологи, незримо присутствуют в семье. Как и те, которые не выросли, уйдя из жизни в результате болезни или несчастного случая. Они меняют жизнь не только матери и отца, но и рожденных впоследствии детей.
Другое будущее
Потеря ребенка и беременности — не отдельное событие, а сложный феномен, подчеркивает семейный системный психолог Вероника Лосенко, руководитель психологической службы благотворительного фонда «Свет в руках»: «Мои клиенты, потерявшие детей, часто рисуют одно и то же: парк, а в нем гуляет семья — мама, папа, двое детей, собака, ей кидают мяч, и все смеются. Это тот образ семьи и будущего, которого не случилось».
Многие несостоявшиеся матери переживают кризис идентичности. 44-летняя Елена решила, что не имеет права называть себя женщиной, после того как в первых родах потеряла дочку.
«Я считала себя недоженщиной, раз не смогла родить. Я себя наказывала за это, в том числе отсутствием заботы о себе и своем теле, ведь оно меня предало. Загнала себя в работу и нагрузку на даче, в буквальном смысле закопалась в землю. Мне не нужно было маникюра: под ногтями была грязь, там ей самое место.
Я носила только брюки, впервые надела юбку после пятого месяца терапии у психолога, к которому пошла уже после рождения второго ребенка. Только тогда я осознала причину своего трудоголизма, который не прекратился даже после вторых родов: я сбегала от боли, но тем самым лишала семью любви. Я рыдала оттого, что не только потеряла первого ребенка, но и чуть не осталась без семьи».
Если у женщины была потеря до рождения других детей, то она часто переносит образ нерожденного сына или дочери на них
Чувство вины и стыда, связанное с вынужденным прерыванием беременности, может проявиться как психологическое бесплодие.
«Одна из обратившихся ко мне женщин сделала аборт, уступив напору родственников: она была мусульманкой, а ее партнер — православным, и близкие выступили против иноверца, — рассказывает эмоционально-образный терапевт Татьяна Григорьева. — Она постаралась забыть об этом, но новая беременность не наступала.
Когда мы работали с образом будущего ребенка, которого она очень хотела, то ей представился ужас и боль, медицинские инструменты и окровавленный кусок мяса. Для нее ребенок связан с болью, стыдом, виной, страхом. Она приняла всю вину на себя за то, что не защитила своего малыша. Считала, что не имеет права быть матерью».
С утратой связаны не только скорбь и печаль, но также вина и стыд. Часто они не вполне осознаются. Но пока это не произошло, трудно создать новое будущее.
Чужая жизнь
Если в семье потерян ребенок, то другим детям, рожденным до или после потерянного, достается большая психологическая нагрузка. Они отрабатывают все надежды и страхи родителей. И часто становятся объектами гиперопеки: родители, бабушки, дедушки так боятся потерять еще и их, что отгораживают их не только от всех сложностей мира, но и от контакта с ним.
«Младший брат утонул, когда мне было 12, — вспоминает 34-летняя Светлана. — С тех пор мне запрещали ходить одной в школу, вызывали скорую при температуре 37,5. Мне уже самой казалось, что я в любой момент могу умереть. Я начала бояться воды и перестала купаться.
Мои дети тоже боятся плавать, хотя мы их водили в бассейн, к тренеру. Мы никогда не обсуждали в семье смерть брата, но каким-то неуловимым образом панический страх моей матери передался ее внукам».
«Если у женщины была потеря до рождения других детей, то она часто переносит образ нерожденного сына или дочери на них, — объясняет Татьяна Григорьева. — Это так называемые замещающие дети. Нередко такой ребенок получает то же имя, что у умершего брата или сестры.
Образ погибшего в родах или в более старшем возрасте ребенка присутствует незримо рядом, и умолчание не облегчает эту ситуацию, а усугубляет ее. Мать страдает, грустит, чувствует себя виноватой, и ребенок, попадая в ее эмоциональное поле, принимает на себя вину за ее состояние. «Мама грустная — это я плохой». Или начинает бояться мира, воспринимая его как источник опасностей».
Часто на оставшегося ребенка возлагаются все надежды родителей. Он живет за двоих или за семерых. «В моей практике были случаи, когда клиенты мне признавались: у меня такое чувство вины за то, что я живу! Или: я как будто чужую жизнь проживаю, — рассказывает Вероника Лосенко. — Если в семье были аборты, но о них даже повзрослевшим детям не говорили, они это ощущают все равно.
Я предлагаю поставить клиенту стулья, столько, сколько ему хочется, как он чувствует. Он может не знать точной цифры абортированных или умерших братьев или сестер. Но когда его внутреннее ощущение визуализируется, ему становится легче. Он как будто разделяет нагрузку между всеми. В такие моменты происходят невероятные открытия. Кто-то вдруг осознает, что он не один в семье: «я младший, старший или средний».
После таких инсайтов многие меняются даже внешне: светлеют в лице, распрямляют плечи и спину.
Между нами стена
Когда супруги не обсуждают потерю, из нее делается секрет, табу, можно часто увидеть, что они вроде бы вместе, но на самом деле порознь.
«Пара держится в том числе на синхронизации. Они вместе поплакали, сходили на могилу, потом, успокоившись, пошли готовить ужин, — объясняет Вероника Лосенко. — Когда одному или обоим тяжело поднимать трудную тему утраты ребенка, у них происходит рассинхрон, каждый горюет сам по себе.
Приходит пара на прием, про потерю ни слова. Но я вижу, что между ними как будто выросла стена: они не смотрят друг на друга, отворачиваются в разные стороны, стараются держаться на дистанции. «Такое ощущение, будто между вами есть нечто, мешающее вашим отношениям».
Я ставлю между ними стул на консультации и предлагаю положить на него это нечто. И тут их прорывает. Выясняется, что между ними потерянный ребенок. Он или она не могут простить обиду, или каждый по-прежнему страдает и еще не пережил свое горе. Если уж в семье случилось такое, то горюйте вместе, пусть это будет объединяющим, а не разделяющим процессом».
Необсуждаемая тема, созданный секрет, как черная дыра, перетягивает внимание, высасывает энергию, лишает пару истинной близости. Как и вскрывшийся обман. «Например, женщина получила установку от матери, что все мужики сволочи, им только секс нужен. Мы не знаем, может быть, в ее роду с этим столкнулись. И вот она беременеет и уже изначально не доверяет партнеру. Она не понимает почему, но решает сделать аборт, ничего не сказав мужу, — рассказывает Татьяна Григорьева. — И обрушивает гнев на мужа: ты никчемный, ты меня бросишь, если я захочу родить. Муж, узнав, что она избавилась от ребенка, уходит. То, что она стала жертвой установки матери, которая приняла ее в свою очередь от бабушки, стало понятно только во время терапии».
Зачем говорить?
Но если тайны так вредны, выходит, их нужно обязательно выводить из тени на свет божий?
«Рассказывать ли партнеру, например, про прежние беременности? Это будет очень вредный совет, особенно если речь идет об абьюзивных отношениях, там, где нас буквально могут убить, — рассуждает Вероника Лосенко. — Я знаю, что некоторые психологи считают: тайн у партнеров быть не должно. Но мне кажется, совсем избежать тайн невозможно, это утопия».
Лучше разобраться, зачем я хочу поделиться тайной. Не хочу быть нечестным с партнером или мной движет что-то другое? Или я хочу рассказать ребенку о том, что у него был брат или сестра — зачем?
Мама страдает — я разделю ее боль, мы будем страдать вместе, и я стану ближе к ней
Этот вопрос — зачем? — нужно задавать себе в первую очередь, уверена Татьяна Григорьева. Если мы хотим освободить ребенка от ненужного груза жизни за двоих — это одно, но иногда матери и отцы, еще не прожив собственное горе, неосознанно переваливают его на хрупкие плечи ребенка.
«Ребенок не поможет матери. Но он эмоционально подключается к ее трагедии и принимает вину на себя — так устроена детская психика, когда ребенок причину всех бед в семье видит в себе, — напоминает Татьяна Григорьева. — Особенно если мать отстранена, в переживаниях, она не здесь, не с ним. Мама страдает — я разделю ее боль, мы будем страдать вместе, и я стану ближе к ней».
Поэтому, если принято решение сказать ребенку о потерянном брате или сестре, то сразу же нужно снять с него вину, рекомендует психолог: «В этом никто не виноват, так бывает в жизни. Просто ребенок не родился. Ты не можешь что-то сделать и не должен».
Родственники не обязаны нас излечивать. Они этому как минимум не обучены. Утрата ребенка — это во многих случаях тяжелая травма. И ее лучше проживать и исцелять с помощью специалиста — психолога.
