Я люблю его как своего двойника
Мы знакомимся с ними с колыбели: младенец с самых первых дней оказывается в окружении игрушечных зверей. Так принято, и мы не особенно задумываемся о том, зачем покупаем плюшевых медведей, зайцев или собачек. Возможно, бессознательно мы выступаем в роли фей из сказки про Спящую красавицу — наделяем новорожденного прекрасными свойствами характера, символами которых являются те или иные животные. А может быть, наши действия — это отголосок верований далеких предков, уповавших на то, что звери-обереги защитят ребенка от злых духов... Но в психической жизни младенцев мягкие игрушки играют другую роль.
«В раннем возрасте дети постоянно нуждаются в присутствии матери и, когда ее рядом нет, могут прижимать к себе или сосать мягкую игрушку (впрочем, точно так же, как уголок одеяла), — говорит психоаналитический психотерапевт Елена Ратнер. — Мягкая игрушка становится так называемым «переходным объектом», в каком-то смысле она заменяет мать, помогает справиться с временной разлукой, снижает тревогу. Тактильные ощущения чего-то теплого, пушистого, мягкого, приносившего успокоение в детстве, хранятся в нашей памяти. Возможно, поэтому нам, уже взрослым, так приятно обнимать и гладить собаку или кошку».
Маленькие дети воспринимают домашних животных как свое отражение: их молчание, уязвимость и зависимость им хорошо знакомы. «Ребенок не чувствует различия между собой и животным, — отмечал основатель психоанализа Зигмунд Фрейд. — Только взрослый человек становится настолько чуждым животному, что оскорбляет другого, называя его именем животного»*. Что же остается в нас от детских лет, когда животные были объектом нашей ранней привязанности? «Сочувствие к их судьбе, — отвечает зоопсихолог Эрик Бонфуа, — склонность сопереживать им и успокаиваться рядом с ними».
Я люблю их, потому что они меня любят
Мы легко приписываем животным чувства людей, черты характера и мотивы поведения (это явление получило название «антропоморфизм»). Собаке — верность и преданность, кошке — ласковость и чуткость. Даже попугай нас «нежно целует» своим клювом.
«Он любит меня!» — в этом убеждены владельцы домашних животных. Ведь как радуется моя собака, как она прыгает и повизгивает от восторга, когда я прихожу домой, — ну конечно, она скучала по мне. А как тонко понимает меня моя кошка: когда у меня ноет травмированное колено, она приходит и «вылечивает» боль.
И главное (кажется нам) — они любят нас такими, какие мы есть, им все равно, успешны ли мы, счастливы ли, красивы ли.
«За этой фантазией может скрываться тоска об утраченном рае безусловной материнской любви, — комментирует Елена Ратнер. — Ребенка в раннем детстве мать любит просто за то, что он есть. Взрослея, мы все реже получаем такую любовь от других людей. Память о ней, потребность вновь пережить это сильное чувство провоцирует многих из нас невольно «очеловечивать» животных, проецировать на них свое желание быть любимыми без всяких условий».
Эрик Бонфуа добавляет: «Склонность к «антропоморфизму» чаще проявляют те, кто испытывает трудности в отношениях или переживает финансовые проблемы. Домашнее животное помогает забыть об этих сложностях, потому что мгновенно реагирует на потребность хозяина в привязанности и любви».
Мы виноваты перед ними
«Главные чувства, которые современный человек испытывает к животным, — вина и сострадание», — считает писатель и философ Тристан Гарсиа*. — Животные перестали быть для нас возвышенно-загадочными, как в эпоху романтизма, и больше не являются нашими соработниками, как в сельской культуре, которую уничтожила урбанизация. Теперь «животные становятся объектом проекций для наших угрызений совести».
Мы особенно чувствительны к их страданиям в те моменты, когда... одни люди обращаются как со скотом с другими людьми. Парадоксальным образом сегодняшнее движение за права животных выросло из холокоста.
Есть очевидная связь между промышленным забоем скота и тем, как было организовано массовое уничтожение людей, поэтому изначально среди защитников животных в США и Европе было немало тех, кто сам пережил холокост, и их детей.
Чтобы освободиться от чувства вины, с точки зрения философа, нам важно не столько защищать юридические права животных, сколько развивать формы общей жизни, кооперации с ними, восстановить осязаемые повседневные связи с разными живыми существами. А значит, укреплять в себе наши лучшие качества как людей и одновременно признать животную часть, скрытую в каждом из нас.
* T. Garcia «Nous, animaux et humains. Actualité de Jeremy Bentham» (Fr. Bourin, 2011).
Я люблю прежде всего себя
Все мы разные и питомцев выбираем разных. «Наше отношение к животным часто зависит от их внешних данных, привлекательности, наличия шерсти (приятно) или слизи (неприятно)», — пишет зоопсихолог Хел Херцог**. Особенную нежность вызывают животные-малыши.
Естественную привязанность ко всем, кто походит на младенца, — к котятам, щенкам, утятам — этологи называют «реакцией опеки». Детеныши животных схожи с маленькими детьми — они лобастые, с большими головами, большеглазые, щекастые и неуклюжие. Эти черты, по мнению этолога Конрада Лоренца, служат триггерами, мгновенно пробуждая в нас родительское чувство.
Кто-то любит маленьких, кто-то крупных, кто-то чистопородных, кто-то дворняжек. А кто-то готов выложить изрядные суммы за длинную родословную, предвкушая, как эффектно будет смотреться с «модной» (в этом сезоне) или дорогой собакой или красоваться на выставке со своим питомцем-медалистом. В этом случае живое существо становится материальной ценностью наряду с брендовой одеждой, дорогой иномаркой и загородным коттеджем. Или, наоборот, единственной статусной вещью, компенсирующей отсутствие прочих символов успеха.
«Животное словно подтверждает достигнутое хозяином процветание, — объясняет Елена Ратнер. — Окружающим этот человек может казаться излишне самовлюбленным. Но на самом деле в глубине его души скрывается ребенок, уверенный в собственном несовершенстве и несправедливости доставшегося ему жизненного удела. Он вынужден самоутверждаться за счет внимания окружающих — только так он может (на время) поверить в то, что действительно чего-то стоит».
Я люблю его больше, чем людей
«Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак» — эту известную фразу можно встретить в блогах, на форумах и в соцсетях.
«Так считают те, у кого в детстве были травмирующие эпизоды в отношениях с родителями или братьями-сестрами, — считает Елена Ратнер. — Став взрослыми, они не способны испытывать доверие к другим, им трудно принять двойственность, противоречивость отношений с окружающим. И возникает фантазия, что с домашними животными можно установить более безопасные (однозначные) отношения. Ведь они не предадут, не обидят, не причинят душевной боли».
Иногда за повышенной чувствительностью скрывается подавление садистических импульсов, добавляет психоаналитик Жан-Пьер Винтер. Он приводит случай своего пациента: «В начальной школе он говорил, что хочет стать мясником, и над ним насмехался весь класс. Спустя несколько лет на вопрос о профессии он стал отвечать, что будет ветеринаром. Его разрушительный импульс подвергся порицанию других людей (и его «Сверх-Я») и преобразовался в заботу о тех, кто был ранее объектом агрессии».
В конце концов, как заметил Мишель Монтень, «лишь из пустого и упрямого тщеславия мы предпочитаем себя всем другим животным»***. Тем более что нам нет нужды выбирать между любовью к людям и любовью к животным, потому что через любовь к животным человек спасает собственную человечность.
Я люблю его, потому что понимаю его чувства
Вопрос о правах животных впервые поставил в конце XVIII века философ Иеремия Бентам в книге «Деонтология, или наука о морали». Рассуждая о разнице в отношении к людям и животным, он писал: «Что бы могло стать демаркационной линией? Способность мыслить или, может, говорить? Вопрос не в том, могут ли они рассуждать, могут ли они говорить. Но: способны ли они страдать?» Последующие открытия генетиков, биологов и этологов показали, насколько эти живые существа близки к нам. «Многие из них способны элементарно мыслить, — говорит этолог Борис Цирюльник, — млекопитающие и вороновые, например, имеют представление о смерти и способны страдать от утраты».
Граница между человеком и (другими) животными становится все более размытой, а то и вовсе исчезает. А распространение экологического сознания обостряет наше понимание общности судьбы всех живых существ на Земле.
* З. Фрейд «Основные психологические теории в психоанализе» (Алетейя, 1998).
** Х. Херцог «Радость, гадость и обед» (Карьера Пресс, 2011).
*** М. Монтень «Опыты» (Наука, 1981).
