Долгий путь к взрослению

По мнению Эрика Дешаванна и Пьера-Анри Тавойо, в том, как мы осмысляем наши отношения с временем, сегодня преобладают два сценария.

Первый, оптимистический, говорит об «исчезновении возраста», о том, что самое важное — каждому оставаться собой, сколько бы лет ни набежало на его «счетчике». Второй, более пессимистический подход заявляет о «войне поколений», в которой старые и молодые призваны бороться друг против друга, подобно тому как это происходит в кастовом обществе.

Но философы считают, что истина находится за пределами этих двух сценариев и состоит в том, чтобы переосмыслить саму идею зрелого возраста, начиная рассматривать зрелость не как конечное состояние, а как процесс.

Перед лицом такого смешения мнений и понятий философы предлагают каждому человеку — равно как и политическим институтам — взглянуть на проблему разных периодов жизни иначе. Заново определить детство, не поддаваться диктату «вечной молодости», принять зрелость и, наконец, продолжать с интересом жить в старости — таковы пространства свободы, которые они приглашают нас исследовать. Естественно, все по порядку.

По-новому определить детство

Psychologies: Почему необходимо пересмотреть представления о первой эпохе в жизни?

Пьер-Анри Тавойо: Рассмотрим такое частое явление: родители хотят, чтобы их ребенок развивался с опережением, как говорится, «не по годам», но с трудом мирятся с тем, что он взрослеет и отдаляется. Нам словно хочется, чтобы развитие ребенка было как можно более ранним, а взросление — как можно более поздним.

Современное воспитание постоянно колеблется между двумя полюсами: с одной стороны, на ребенка смотрят как на особое существо в особом мире — в мире невинности, воображения, игры. С другой стороны, его с самого начала воспринимают как взрослого, обладающего критическим умом и полной самостоятельностью. В обоих случаях ему, по сути, незачем расти: он либо вечный ребенок, либо уже взрослый.

Как вы определяете детство?

Эрик Дешаванн: Мы отталкивались от такого вопроса: «Что можно считать противоположностью ребенка?» И пришли к выводу, что антипод ребенка — это не взрослый человек и не молодой, а тот, кто не хочет расти, например Питер Пен. А ребенок как раз сильнее всего на свете хочет вырасти. Оберегать нужно не самого ребенка, а это его желание расти.

Между тем все современное законодательство мешает ему обрести ответственность. В этом же вся проблема ребенка, которого очень сильно хотели… Но уверены ли родители «желанного малыша», что они так же страстно хотели подростка или взрослого? Поэтому вопрос о том, как и зачем взрослеть, снова остро встает в отрочестве.

Не соглашаться с диктатом «вечной молодости»

Вы описываете культ молодости, охвативший общество. Откуда это повальное увлечение?

П.-А. Т.: Молодость для современного мира — это возраст-символ, возведенный на пьедестал. Это возраст свободы, открытых возможностей, когда человек еще не закостенел в какой-то одной роли, когда кажется, что все двери открыты. Именно так сегодняшний гуманизм описывает человека: он способен к самосовершенствованию, не ограничен каким-то одним состоянием.

Для нас свобода — это возможность сознательно действовать в пределах нашего конечного существования, а потому молодость сегодня воплощенный идеал. Главным для большинства современников становится представление о том, что именно молодые изменят и как преобразят мир.

Вероятно, потому, что молодость воспринимают как нечто чистое, неиспорченное...

Э. Д.: Да. И по сравнению с идеальной свободой молодости вступление во взрослую жизнь может переживаться как лишение ее, разочарование. Взрослый вызывает антипатию: ведь он расстается со свободой, замыкаясь в своей профессиональной и семейной роли. Через взрослого поддерживается образ косного существования в плену социальных норм, которые мешают человеку быть самим собой. Все это неприятные следствия культа молодости.

К тому же молодым уже очевидно, что стать взрослым не так просто. Их отрочество длится бесконечно, и дело тут не столько в их желании вечно оставаться молодыми, сколько в том, что соответствовать образу взрослого сложно, это требует немалых усилий.

Взрослая жизнь сегодня начинается позже и сопровождается большей неопределенностью (в силу нестабильности семьи, угрожающей безработицы...), но зато наше стремление к самореализации и амбиции зашкаливают. И все эти противоречия вызывают у нас постоянное беспокойство.

Сегодня каждый, независимо от возраста, может чувствовать, что ему еще далеко до зрелости: «Мне не хватает культуры, характера, я столько еще должен сделать» и т.д. Кризис состоит не в том, что взрослеть отныне никто не хочет, а в том, что стать взрослым трудно.

Принять свою зрелость

Семья, работа, финансовая независимость — разве это уже не означает быть взрослым?

П.-А. Т.: Новизна сегодня в том, что можно войти во взрослую жизнь, так и не став взрослым. Раньше взрослым считался отец семейства, солдат, гражданин. Эти смыслы исчезли, стерлись. Зрелость нам видится теперь не как свершение, но как постоянное развитие. Это горизонт. А природа горизонта такова, что до него нельзя дойти…

Вы упоминаете Зинедина Зидана, который в 35 лет достиг того идеала зрелости, который наметил себе, будучи подростком…

П.-А. Т.: Когда Зидан ушел из спорта, другой великий футболист Мишель Платини сказал: «Ему предстоит заметить, что, перестав играть, начинаешь взрослеть». Получается, что спортсмены — это невыросшие подростки, которые сразу становятся молодыми пенсионерами. Они перескакивают через взрослый возраст. Может быть, поэтому ими и восхищаются.

Фрейд говорил, что человек становится взрослым, когда научается любить и работать, а я бы добавил: когда научается делать и то, и другое одновременно. Это трудно, потому что взрослый — это чаще всего «тот, у кого нет времени».

Но наша эпоха не отказывается от идеала зрелости. Просто его критерии стали очень индивидуальными. Спросите знакомых: когда они стали взрослыми? У каждого рубеж будет своим: первый ребенок, первая зарплата... Больше нет общепринятых ритуалов, а есть этап, становящийся частью личной судьбы.

И все же есть идеал зрелости?

Э. Д.: Во-первых, это опыт, который помогает справиться с тем, с чем ты не сталкивался раньше. Во-вторых, ответственность, когда ты отвечаешь не только за свои поступки, но и за других, которым отдаешь, не ожидая ничего взамен. Это форма родительства, даже если у тебя нет детей… И, наконец, тождество самому себе.

Нужен синтез этих трех измерений: опыта как отношения к миру, ответственности как отношения к другим и аутентичности как отношения к самому себе. Цель человека — своего рода высшее согласие, примирение с собой, с другими и с миром. Эта очень трудная задача, решение которой когда-то было уделом мудрецов, теперь становится нашим общим жребием.

Жить по-настоящему в старости

Вы говорите, в жизни есть момент, когда появляется ощущение своего рода стабильности. В этот момент начинается старость?

П.-А. Т.: Начало старости не конец «созревания», это время, когда зрелость становится глубже и шире. Часто можно услышать, что в нашем мире с его культом «эффективности» стареть стало бессмысленно. Это не так. Посмотрите на знаменитых спортсменов, которыми восхищается весь мир: футболист Зинедин Зидан, боксер Мохаммед Али… Они же пенсионеры!

Люди, которые проживают «остаток жизни» и уже ни с кем не соревнуются… Этот статус очень важен в нашем обществе потребления, это условие сохранения социальных связей и уверенности. По нашему мнению, одна из удачных моделей этого возраста — модель традиционных обществ, где, старея, человек становится великим по мере того, как он приближается к пониманию смысла прошедшего.

Психоаналитик Жан-Бертран Понталис утверждает, что психическое здоровье — это способность внутренне возвращаться к себе-ребенку, себе-подростку, себе-взрослому.

Э. Д.: Это близко к позиции Виктора Гюго: «Одна из привилегий старости — иметь помимо своего возраста еще и все остальные». Пенсионный возраст парадоксальным образом становится возрастом возможностей: можно путешествовать, вернуться на студенческую скамью, прожить еще одну жизнь. Но и она имеет предел. Тогда наступает «вторая» старость, с ее приходом все замедляется, сужается горизонт.

Лишившись автономии и возможности развиваться, человек рискует потерять себя. Для окружающих это лишний повод не переставать видеть в нем личность. Мы все надеемся умереть «на бегу», но наш долг — быть готовыми к невозможности самостоятельной жизни, как своей, так и наших близких.

Старость — это не болезнь, и не стоит думать, будто ей достаточно ухода и лечения. Старого человека нужно сопровождать — это сложная, важная задача общества. Сегодня возраст — это не социальная роль, а часто экзистенциальный кризис. И каждый такой кризис человеку нужно помочь по-новому осмыслить и пережить.