Отгадайте загадку: выглядит как любовь, вызывает сильные желания, как любовь, чувствуется как любовь, мыслится как любовь, радует, как любовь, мучает, как любовь, помогает жить, как любовь, и убивает, как любовь. Что это? Вы угадали: любовь.
Я утверждаю, что зависимость — это любовь. Нет, я не вышел за рамки научного дискурса и не намерен петь постылые старые песни о любви. Зависимость — это любовь. Если быть точнее, зависимость — это то, что пришло вместо неслучившейся, утраченной или проблемной любви. Это суррогат любви.
Если быть еще строже в формулировках, зависимость — это особенность функционирования мозга
И, в некоторых случаях, это клинический синдром, возникающий из-за адаптационных изменений нейронов и нейронных цепей, отвечающих за ожидание и переживание удовольствия, эмоции, память, мышление и принятие решений. Тех нейронов, при нормальном функционировании которых мы способны свободно хотеть и выбирать, чувствовать, мыслить обо всем на свете, любить, ставить цели сообразно нашим ценностям, планировать свою деятельность, наслаждаться результатами и проживать жизнь с ощущением внутренней свободы и собственной целостности.
Лексема «зависимость» в толковых словарях определяется как «болезненная привязанность к чему-либо», «подчинение чьей-либо воле»; в словаре В. И. Даля глагол «зависеть» истолковывается как «быть под властью, под полным влияньем, быть в чьей-либо воле».
Зависимое поведение в литературе по психопатологии рассматривается как навязчивая потребность в чем-либо и обусловленная такой потребностью деятельность, которую не так легко прекратить, даже если это вредно для тех или иных сторон жизни.
Справедливости ради нужно сказать, что вред при аддикции отмечается не всегда: зависимое поведение иногда может быть полезным или, по крайней мере, не таким уж вредным. Если вы кофеинозависимы, это еще не значит, что ваше здоровье под угрозой: так, зонтичный обзор 201 метаанализа показал, что употребление 3-4 чашек кофе в день скорее полезно, чем вредно.
Как правило, в книгах по аддиктологии пишут о дофамине: «всплеск» этого нейротрансмиттера наблюдается, когда мы предвкушаем получение удовольствия, что толкает нас к повторению того поведения, которое принесло нам удовольствие, что, в свою очередь, может привести к дальнейшим повторам этого поведения, несмотря на возникающие негативные последствия.
Менее известный факт: в некоторых нейронах вентральной области покрышки дофамин может выделяться и при неполучении стимула к награде, являясь, таким образом, «нейромедиатором страдания».
Многие психиатры и нейробиологи, такие, скажем, как Жадсон Брюер из Массачусетского университета, говоря об объектах зависимости, не ограничиваются только этанолом, никотином и наркотиками. В книге есть главы, в которых Брюер описывает зависимость от технологий, от самих себя, от отвлекающих факторов, от мыслей.
Ученый утверждает, что зависимость, по сути, может развиваться в отношении чего угодно: как внешних объектов, так и субъективных, аморфных феноменов, таких как мысли или «я сам»
Но такое описание сильно расширяет семантическое поле понятия «зависимость». «Всплески» дофамина происходят при встрече с любыми сигналами среды, сулящими удовольствие. Это эволюционно стабильный способ регуляции поведения человека и других животных, адаптивный механизм, научающий нас жить так, чтобы нам было хорошо.
Я не намерен демонизировать все формы зависимого поведения. Жадсон Брюер или кто-то другой может расценить мое отношение к книгам, джоггингу, некоторым сортам китайского чая как зависимость: эти и другие мои привычки вызывают у меня предвкушение удовольствия и гарантированно приносят его, а невозможность им следовать вызывает некоторый дискомфорт.
Но есть формы зависимости, которые явно вредят здоровью и жизни людей, причем люди это видят и осознают, но не могут ничего с собой поделать. Я хочу сконцентрироваться именно на таких — вредных, проблемных — формах зависимого поведения.
Возможно, наиболее значимый аспект зависимости именно в этом — в проблемах
Не в сильной потребности что-то делать, а в настолько сильной и навязчивой, что зависимые продолжают это делать, несмотря на очевидные нежелательные последствия. Причем очевидные для самих зависимых.
Я вспоминаю пожилого пациента по фамилии… ну, пусть будет Сизый. Такой примерно у него был цвет лица при сильной одышке. И темно-синие, почти черные губы. Он страдал хронической обструктивной болезнью легких (ХОБЛ). ХОБЛ, согласно отчетам ВОЗ, входит в тройку лидирующих причин смерти. В 80–90% случаев ХОБЛ возникает из-за табакокурения.
Сизого привозили на машине скорой помощи с тяжелой дыхательной недостаточностью. Поначалу мне удавалось стабилизировать его состояние. Я говорил ему, что с такой одышкой он должен не только пользоваться ингаляторами, но и бросить курить. Он отвечал «да, да» и уезжал домой. Потом его привозили снова.
Один раз Сизого привезли в состоянии глубокой комы. Я израсходовал на него весь запас кислорода районной больницы. После трех дней интенсивной терапии бедолага пришел в себя. Я рассказал ему, с каким трудом была спасена его жизнь и как переживали его родственники. Сизый прослезился, поблагодарил.
Я сказал, что понимаю его тягу к табаку: я сам тогда то курил, то бросал, то срывался и курил снова. Я действительно понимал, каково это — быть зависимым от табака. У меня в голове не укладывалось другое: неужели даже под страхом смерти человек будет выбирать курение? Он мне ответил:
— Сынок. Я курю с семи лет. Сейчас мне семьдесят семь. То есть семьдесят лет я курю. Всю жизнь. Каждый божий день. Как я могу без этого?
— Речь идет о смерти.
— Я не хочу умирать. Но и бросить курить не готов. Я никогда не бросал и не буду бросать. И я буду курить. Потому что я хочу курить. Я прямо сейчас хочу курить.
— Речь идет о смерти. Возможно, первая же сигарета убьет вас. Решать вам.
Через полчаса Сизый улучил момент, когда медсестры были отвлечены, и вышел на лестничную площадку. Там кто-то курил. Он попросил сигарету. Сделал затяжку. Всего одну затяжку. И умер на месте.
Я много думал о старом, постоянно кашляющем и задыхающемся человеке с сизым от одышки лицом. Старик понимал, о чем я говорю. Понимал это и без моих слов. Прекрасно осознавал, из-за чего ему так плохо. Но, видимо, жизнь без табака не укладывалась в его голове: такая жизнь его пугала, отталкивала, казалась несчастливой, ужасной, настраивала его против всех, кто говорил о необходимости бросить, и он предпочитал возвращаться в удушающе тяжелую, но зато привычную действительность.
Если для Сизого курение было тем, без чего он не мог жить, то для моего деда курение было глупостью. Он так и говорил: «Я занимаюсь глупостью». Говорил это с досадой. Бросал, начинал, бросал опять, начинал снова. Я не помню, чтобы он хоть раз сказал: «Мне это нравится». Наоборот, он относился к курению как к нелепой привычке, к курящим — как к глупцам, себя и других курящих за это осуждал и… курил дальше.
В том же году, что и Сизый, мой дед попал в больницу в тяжелом состоянии. В ту самую районную больницу, где я заведовал терапевтическим отделением. Ему, как и Сизому, тогда было семьдесят семь лет. У деда сильно опухла и болела левая нога, опухла вся, до тазобедренного сустава. Я предположил, что у него тромбоз бедренной вены, и стал искать хирурга.
Хирург был в запое, везти деда в город было долго и опасно, и я на свой страх и риск решил провести тромболитическую терапию
При больших и застарелых тромбах гепарин может оказаться неэффективным; более того, есть опасность, что тромб оторвется и пойдет дальше. Но ситуация была критической, тромб и без этого мог оторваться, я не хотел терять время (и деда).
Гепарин помог: за несколько часов нога вернулась к своим нормальным размерам. Через неделю я деда выписал. Стоя на крыльце больницы, он достал пачку сигарет. «Почему, — спросил он, — это случилось со мной? Я ничего не понимаю, но, похоже, я был близок к смерти. Что со мной было? Из-за чего?» Меня в этот момент осенило, и я ответил: «Это произошло из-за курения».
Дед прямо там, на крыльце больницы, смял пачку сигарет, бросил ее в мусорное ведро и заявил: «Что ж, тогда я больше не буду курить». И сдержал слово.
Сейчас, когда я пишу эти строки, ему девяносто лет, чувствует себя прекрасно, строит своими руками флигель возле дома, а про курение говорит, что это была большая глупость — курить шестьдесят лет, ежедневно разрушая себя.
