Извечный вопрос об абсурде бытия требует не объяснения существования, а поиска смысла. И все же он исходит из той же позиции: мы размышляем о Вселенной и о месте человечества в ней, о том, что ход человеческой истории — не более чем мгновение космического ока.
Бессмысленность жизни превратилась в клише.
Представьте себе Землю, снятую из космоса — наш голубой шарик, вращающийся в темноте; представьте теперь, что наш взгляд удаляется от Земли в глубину Солнечной системы, и перед нами предстает галактика, состоящая из ста миллиардов звезд; бóльшая ее часть представляет собой пустое пространство, и она — одна из миллиардов галактик во Вселенной — простирается на миллиарды световых лет.
Какими ничтожными и незначительными кажемся мы в огромном, бездонном пространстве и времени. Как нелепо, что мы так серьезно к себе относимся. Кто не ощущал порой бессмысленность хода вещей?
С этими эмоциями надо работать. Ощущение бессмысленности само по себе вызывает тревогу, но оно говорит о месте других трудностей в жизни человека. Попытки анализировать абсурд возвращают нас к темам любви и утраты, сюжетности и невозможности идеальных сценариев, признания и внимания.
Давайте проложим себе путь через бессмыслицу, глядя в пустоту и размышляя о перспективе вымирания человечества
Давайте бороться с несправедливостью мира, чтобы посреди абсурда бытия открыть для себя его смысл. Сказать, что жизнь имеет смысл, значит сказать, что она не бессмысленна. Но сначала нужно решить, что это может значить.
Ответы у философов?
Тайное знание
Предположение, что философы думают о смысле жизни — такое же клише, как и утверждение о ее бессмысленности. Когда я решаюсь признаться незнакомым людям, что зарабатываю на жизнь преподаванием философии, они в ответ задают иногда самый важный вопрос: «Скажите тогда, в чем смысл жизни?»
У меня есть готовый ответ: «Мы нашли смысл еще в пятидесятых, но приходится хранить все в секрете, иначе останемся без работы; могу рассказать, но тогда придется вас убить». На самом деле академические философы редко задумываются над этим вопросом, а если и задумываются, то часто отмахиваются от него как бессмысленного.
Нет сомнений в том, что этот вопрос сомнителен. «В чем смысл жизни?» — вопрошаем мы и сами удивляемся, что только что спросили
От этой темы стараются держаться подальше, скрывая это благонамеренной подменой понятий, поэтому философы скорее задаются вопросом, как прожить «осмысленную жизнь».
Об этом рассуждает философ Сьюзан Вольф в доступной и познавательной книге «Смысл в жизни: почему он важен». Характерно, что Вольф иначе подошла как к постановке вопроса — от смысла жизни вообще к жизням отдельно взятых индивидов, — так и к изложению своего ответа.
Нигилизм как утверждение бессмысленности
По мнению Вольф, осмысленная жизнь есть более или менее счастливое и успешное участие в значимой деятельности. К такой деятельности можно отнести отношения с другими людьми, заботу о близких, стремление к справедливости, искусство, науку или философию, продуктивную работу или увлекательный досуг.
Философская угроза здесь исходит от нигилизма — идеи, что смысла нет ни в чем. Эту угрозу изящно выразил в своей «Исповеди» Лев Толстой, описав экзистенциальный кризис. «Жизнь моя остановилась», — писал он. «Я мог дышать, есть, пить, спать, и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать; но жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным».
Нигилизм — одна из форм философского скептицизма, и, как и скептика, отрицавшего значимость других людей, нигилиста в его собственной парадигме опровергнуть невозможно.
Нельзя доказать, что нечто имеет значение, если не верить, что что-то может иметь значение
Если начать спорить с нигилистом, легко зайти в тупик. Опять же, это не означает, что нигилист или скептик правы или что мы не знаем, что они ошибаются. Это значит, что наш мир наполняется смыслом не за счет споров, а прежде всего благодаря вниманию.
В любом случае полезно иметь в виду, что вопрос о смысле жизни отличается от вопроса, как жить осмысленной жизнью. Для Вольф и ее последователей жизнь одних людей осмысленна, других — нет. Смысл, который ее интересует, — это личное достояние. Джерард Уинстенли прожил осмысленную жизнь, Айрис Мердок и Билл Век — тоже. Переписчик Бартлби — нет.
Но когда мы вопрошаем, в чем смысл жизни в целом, речь уже не идет об отдельных людях, так как у всех все по-разному. Вопрос о бессмысленности жизни либо имеет один ответ для всех, либо не имеет его вовсе.
Так в чем же смысл человеческой жизни как таковой?
Смысл как значение
Именно от этого вопроса философы склонны отмахиваться, потому что считают его нелепым. Камнем преткновения является само слово «смысл». Что именно означает это слово в словосочетании «смысл жизни»?
Мы говорим о смысле как о значении — лингвистическом значении слов, значении высказывания или текста в книге. Когда мы задаемся вопросом о смысле жизни, имеем ли мы в виду слово «смысл» именно в этом контексте?
Может ли человеческая жизнь быть предложением на каком-то космическом языке?
Думаю, может. Возможно, существуют инопланетяне, веками общающиеся посредством деятельности тех или иных существ; для них революции — это запятые, а отрезки прогресса или регресса — слова. Они могут случайно натолкнуться на текст, случайно написанный в виде истории человечества, что-то вроде текста «Гамлета», который обезьяны настучали на печатной машинке.
Потрясающий был бы сюжет. И любопытно было бы услышать, что мы скажем по этому поводу. Однако это не тот «смысл», который мы ищем. Если мы — ничего не подозревающие чернила в инопланетном тексте, это лишь подтвердит всю абсурдность нашей жизни. Так бы мы поняли, что человеческая жизнь значит для инопланетян, но не то, что она означает для нас.
Смысл как цель
Может быть, нам не стоит зацикливаться на смысле как значении. А если взглянуть на смысл как цель существования? Человечество может играть определенную роль или выполнять какую-то функцию в более крупной системе.
В серии романов Дугласа Адамса «Автостопом по галактике» Земля предстает как составной элемент галактического компьютера, созданного, по иронии судьбы, для поиска ответа на главный вопрос жизни, Вселенной и всего сущего. (Ответ, как известно, «42»). Однако если все мы — лишь винтики в космической машине, прояснение этой нашей функции не поможет нам понять смысл жизни, и наши экзистенциальные страдания никуда не исчезнут.
Философ Томас Нагель приводит мрачную версию этого тезиса: «Если бы мы узнали, что нас выращивают на корм другим существам, питающимся человечиной и планирующим пустить нас на котлеты, пока мы не стали слишком жилистыми, даже если бы мы узнали, что род человеческий был выведен животноводами специально для этой цели, это все равно не придало бы нашей жизни особого смысла».
Можно подумать, что проблема кроется в функции. «Конечно, обычная форма служения высшему существу отличается от этого», — признает Нагель. «Предполагается, что, например, человек должен приобщаться ко славе Божией и созерцать ее, но не так, как куры приобщаются ко славе куриного жаркого».
И правда, но это все равно не помогает нам понять наш вопрос. Одной функции по-прежнему недостаточно для придания жизни смысла, по крайней мере не в том значении, которое интересует нас, то есть «смысл» в словосочетании «смысл жизни» не равен цели. Именно здесь философы, как правило, опускают руки.
Возможно, мы околдованы словами, и проблема абсурдности жизни исчезнет, когда мы поймем, что сам вопрос о смысле жизни не имеет смысла
(А может быть, это только усугубит ситуацию? Что может быть более бессмысленным, чем обнаружить, что даже самый сокровенный вопрос не имеет смысла?) На этот раз, однако, меня это не убеждает.
Каким бы ускользающим он ни был, вопрос не исчезает, он то и дело тихо напоминает о себе в нашем сознании. В чем смысл жизни? Чтобы куда-то продвинуться, думаю, нужно, наконец, вернуться к истокам.
Давно ли мы ищем этот смысл?
«С незапамятных времен человечество задумывалось о смысле жизни», — пишет в очередной раз какой-нибудь нахватавшийся по верхам публицист. Как бы не так. Ни Платон, ни Аристотель, ни Сенека, ни Эпиктет, ни Августин, ни Фома Аквинский, ни Декарт, ни Юм, ни Кант о подобном не рассуждали. Они задавались вопросом, что значит прожить хорошую жизнь, но не вопросом о смысле бытия.
Словосочетание «смысл жизни» возникло в 1834 году. В пародийном романе английского писателя Томаса Карлейля «Сартор Резартус» его изрекает вымышленный философ Диоген Тейфельсдрек (его имя и фамилия с греческого и немецкого переводятся примерно как «Рожденный Богом дьявольский навоз»).
По словам Тейфельсдрека мир, который мы ощущаем, есть не более чем одеяние Бога или Духа: «Таким образом, в одном этом многозначительном предмете: Одежде, если его правильно понять, заключается все, что люди думали, о чем мечтали, что делали и чем были; весь Внешний Мир и все, что он обнимает, есть только Одеяние, и сущность всякой Науки заключается в Философии Одежды».
Трудно понять, как воспринимать эту длинную шутку, но она настраивает на серьезную безнадегу.
В главе «Вечное нет» Тейфельсдрек сетует на свою отчужденность от окружающего мира: «Для меня Вселенная была совершенно лишена Жизни, Цели, Воли, даже Враждебности: это была одна громадная, мертвая, неизмеримая Паровая Машина, вертящаяся в своем мертвом равнодушии для того, чтобы раздроблять мне член за членом». Именно в таком настроении он задается вопросом о смысле жизни и придумывает это словосочетание.
Для нас есть две зацепки. Во-первых, вопрос о смысле жизни до XIX века никто особо не поднимал. Во-вторых, такой вопрос мы задаем в моменты опустошенности и страдания, когда жизнь кажется абсурдной. Мы задаем его, когда страдаем или грустим, когда ни в чем не находим утешения, когда нам одиноко и горько, когда беды и несправедливость захлестывают нас.
Жизнь глубоко ущербна. Есть ли в ней хоть какой-то смысл? Этот вопрос волнует не только нас: он волновал Сёрена Кьеркегора и других ранних экзистенциалистов, измученных ужасом человеческого существования, страхом его бессмысленности.
Так что значит слово «смысл» в словосочетании «смысл жизни»?
Когда мы пытаемся понять смысл произведения искусства, сюжета, картины или музыкального произведения, нас интересует не его лингвистическое значение — если это не устный рассказ, его может и не быть — и не его назначение или функция в некой системе.
Нас интересует его значимость (significance), описание того, как то или иное произведение «работает» и зачем, «о чем» оно — в самом широком смысле: так мы можем уяснить, как нам к нему относиться. Мы ищем истины, которые подскажут нам, что чувствовать. (Ответ часто бывает сложным и многозначным).
Толкование здесь сочетает в себе внимание, объяснение и эффект от воздействия. Так же обстоит дело и со смыслом жизни. Вопрос в том, как относиться ко всему, ко всему существованию вообще и месту человека в нем. Смысл жизни есть истина о нас и мире, отвечающая на этот вопрос, — истина, которая говорит нам, что чувствовать и почему.
Вот почему мы задаемся этим вопросом, когда жизнь тяжела. Мы хотим как-то справиться, примириться с потерями и неудачами, несправедливостью и человеческим страданием. Мы надеемся на некую истину, которая снимет остроту нашего отчаяния. Такое объяснение позволяет понять, почему вопрос о смысле жизни возник именно в XIX веке.
Смысл жизни и вера в Бога
До этого исторического периода для абсолютного большинства людей совершенно естественным было религиозное мировоззрение, которое гарантировало ответ на этот вопрос.
«Всякая религия есть реагирование всего существа человека на жизнь», — писал психолог Уильям Джеймс в книге «Многообразие религиозного опыта», опубликованной в 1902 году. «Полное реагирование отлично от случайного и частичного так же, как всепоглощающие переживания не похожи на привычные и обыденные. Для того, чтобы обрести такие переживания, надо уйти от поверхности жизни и углубиться в восприятие целостности космоса как предвечного бытия, — будь оно благим или враждебным человеку, внушающим ему ужас или радость, любовь или ненависть, — в восприятие, которое в той или иной степени доступно всякому из нас».
Когда человек живет в рамках религии, его полное реагирование позитивно, а если и не позитивно, то умиротворено или искуплено
Религии предлагают спасительное видение всей целостности космоса. Если они и не провозглашают смысл жизни, то дают убеждение, что он существует, каким бы непостижимым ни был. Есть некая истина, которая говорит нам, что чувствовать.
Альберт Эйнштейн пошел еще дальше, заявив, что любой ответ на вопрос «в чем смысл человеческой жизни или вообще органической жизни?» <…> возлагается на религию. Для меня, как и для экзистенциалистов, проблема заключается в том, как сохранить смысл жизни, если религиозное мировоззрение уже не является данностью. Если Бог мертв, бессмысленна ли человеческая жизнь?
Первое, что следует сказать — не все религии апеллируют к Богу. Помимо монотеистических религий, — иудаизма, христианства и ислама, — есть религии политеистические, например, индуизм, и нетеистические — тот же буддизм.
Непросто сказать, что у этих религий общего, благодаря чему их можно считать религиями, что связывает «реагирование всего существа человека на жизнь» с их принципами и учениями, обрядами и практиками.
Но один из фундаментальных элементов любой религии — вера в нечто, выходящее за рамки обыденного мира, если не в Бога или богов, то в некую метафизику, как, например, в буддийском учении о пустоте и загадочном утверждении, что «я» не существует.
Ответ зависит от нас
Человеческая жизнь могла бы иметь смысл. Он мог бы заключаться в том, чтобы медленно, мучительно и в зависимости от обстоятельств двигаться к справедливости, которая исправит, насколько это возможно, злодеяния прошлого.
Если бы человеческая история приняла такую форму, нам стоило бы принять ее и сыграть в ней свою роль. В нашем маленьком уголке огромного, равнодушного космоса у нас появился бы дом. Если же изменение климата приведет к социальному коллапсу, то этот смысл будет утрачен, но не из-за бессмысленности, а из-за стыда.
Вопрос о смысле жизни поддается осмыслению, и ответ на него зависит от нас
В эссе «О понятии истории» философ Франкфуртской школы Вальтер Беньямин отказался изображать прошлое с точки зрения «прогресса». «[А]нгел истории, — писал он, — „… видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам. Он бы и остался, чтобы поднять мертвых и слепить обломки“. „Но шквальный ветер“, — пророчествует Беньямин <…> „несет его в будущее“, и он уже не может остановиться, чтобы что-то исправить: „То, что мы называем про- грессом, и есть этот шквал“».
Именно нам надлежит стать преградой на пути бури, овладеть настоящим, чтобы придать смысл прошлому. Будущее сегодня туманно. Невозможно узнать заранее и едва ли можно угадать, как изогнется дуга истории. Поэтому нельзя сказать, что значит человеческая жизнь, если она вообще что-то значит.
Нашими усилиями возникнут обстоятельства, которые подскажут нам, что чувствовать. Либо мы справимся с этой задачей, либо нет.
Киран Сетия, Индивидуум, 2024
