В августе школа писательского мастерства Creative Writing School совместно с журналом Psychologies запустили прием работ на опен-колл, приуроченный к сентябрьскому запуску вебинарного курса «Память, говори!». Его темой стали семейные воспоминания.
Сегодня представляем одну из лучших присланных историй — «Мамина дочка», автор — Елена Калюжная.
Мамина дочка
В детстве меня называли папиной дочкой. Хотя, может быть, мне кажется, и никто меня так не называл. Это я всегда думала, что папу люблю чуточку больше, чем маму. А для папы я маленькая принцесса. Ведь это же нормально, когда маленькая девочка немножко влюблена в отца?
Папа у меня был красавец и герой. Летчик-испытатель, высокий, черноволосый, кудрявый. Когда летом в отпуске отпускал бороду, он становился немножко грузин. После отпуска сбривал, и я его пугалась, как незнакомца, внезапно появившегося в нашей квартире. Мама смеялась. Мама тоже была красавица, да к тому же в пору тотального дефицита она обладала настоящим сокровищем — чемоданом, доверху набитым невероятными, яркими отрезами ткани и подборкой журналов Burda Moden. И из всего этого в итоге получались сказочные струящиеся платья.
Я росла единственным и очень счастливым ребенком. Потому что помимо папы и мамы у меня еще было очень много чего. Дом, в котором мы жили, был заселен молодыми офицерскими семьями с детьми. Соседи по лестничной клетке, Пузырики: Ленка и Вовка с родителями — строгим дядей Витей и тетей Ларисой, почти красивой, если бы не квадратные страшные очки, которые портили ее лицо. Семья Тайнушиных этажом выше: моя лучшая подружка Маринка, ее старший брат Олег, из папа, балагур дядя Андрей и мама, тетя Нина, у которых, по слухам, над кроватью в спальне висела фотография совсем-совсем голой женщины. Еще этажом ниже семья Осипенко с вредной рыжей Наташкой, высоким, как палка, дядей Сашей и такой же рыжей, как Наташка, тетей Мариной.
Все мы жили веселой, шумной коммуной. Вокруг все было понятно и просто. Двери не закрывались. Все праздники встречали вместе, в одной из квартир: родители сидели за столом, дети показывали самодельное шоу, потом, усталые и счастливые, скопом засыпали на одном диване. Летом ездили на рыбалку с ночевкой, жгли костры, варили уху, купались до одури.
Среди всей это безоблачной и счастливой жизни мои дни отравляла только музыкальная школа. Учительницей по специальности была экзальтированная и сильно косоглазая Крыса Петровна, которая придирчиво осматривала мои ногти перед занятием и, если их длина казалась ей неприемлемой, тут же достала из сумки маникюрные ножнички и отстригала лишнее, больно выкручивая мне руку. Я боялась ее до обмороков и никогда не понимала, смотрит она на меня или в стену за моей спиной. Поэтому, когда однажды в пятницу утром, придя в школу, я обнаружила, что Крысы Петровны нет и заменять ее некому, радости моей не было предела. Училась я тогда во вторую смену, уроки были сделаны, а это значило свободные полдня и возможность дочитать «Всадника без головы» Майн Рида, про прекрасную креолку Луизу и не менее прекрасного Мориса.
Открывать дверь своим ключом я не стала — у папы по пятницам были ночные полеты, и он оставался дома до обеда
Просто нажала на звонок и стала терпеливо ждать. Но мне никто не открыл. Ни через минуту, ни через пять. Ничего не понимая, я достала ключ, который всегда висел у меня на шее на шнурке, и открыла дверь сама.
В глубине квартиры папа быстро заправлял постель. Мою постель, в моей комнате. А ведь я ее уже заправляла сегодня. И шторы раздвигала, а теперь в комнате было темно. А еще папа был на меня за что-то очень сердит. А ведь он на меня никогда не сердился. За задернутой занавеской стояла тетя Лариса, мать Пузыриков, в своих квадратных, уродских очках, и внимательно смотрела на балкон.
— Мне показалось, что у вас на балконе котенок, — сказала она очень спокойно. Потом сняла очки и тщательно их протерла краем криво застегнутой кофты. Лицо у нее без очков стало совсем тонкое и беззащитное.
Я на всякий случай выглянула на балкон. Никакого котенка там не было. Мы жили на пятом этаже.
Днем, в школе, я почти забыла об этом странном утре и вспомнила только вечером, когда мы с мамой ужинали. Я сидела и думала, рассказать ли про тетю Ларису, сердитого папу и котенка, который исчез непонятно куда.
Я тогда была очень маленькая и свято верила, что дети появляются, если выпить специальную таблетку, а целующиеся родители Тайнушиных и их голая женщина в спальне — это извращение. Но что-то в том утре было неправильным. Торчало, как одинокая нитка из свитера.
И я понимала: если я потяну за эту нитку, вся моя понятная уютная жизнь разлезется, как старый свитер
И не будет больше выездов на природу, празднований Нового года всем колхозом, ночевок в палатке и веры в то, что детство никогда не кончится.
У меня была власть разрушить все это в одно мгновение, но я предпочла бы, чтобы страшная Крыса Петровна отстригла мне полруки, вместо того чтобы найти тетю Ларису, за занавеской в своей комнате. Словно за той этой занавеской я нашла другой мир. В том мире я все еще отчаянно любила отца, но понимала, что даже любимый тобой до одури мужчина может предать с кем-то в уродских очках. То был женский мир.
Маме я ничего не сказала. Наверное, просто струсила. И вообще в тот день почти ничего не изменилось. Кроме одного.
Я стала маминой дочкой.
