Ранее мы опубликовали пролог и первую часть этой истории. Теперь же представляем вторую часть.
6–10 лет. Побег № 1
Когда мне было 9, ты опять за что-то била, ругала, кричала. Наверное, чуть сильнее, чем обычно. Какая-то внутренняя чаша терпения переполнилась, и я решила, что лучше не жить здесь. Лучше без семьи, чем так. И я ушла из дома. Очень тихо оделась. Открыла дверь и рванула вниз по лестнице с 16-го этажа до первого. Вышла, села в 641 автобус в сторону Текстильщиков. Уже было темно. Октябрь, холодно, я в шапке и осеннем пальто. Планировала затеряться навсегда.
План был так себе — уехать на электричке куда-то за город, там стучаться в каждый дом, где-то подберут. Я буду ютиться то тут, то там, скитаться. Я понимала, что при такой жизни у меня не будет никакого будущего в обществе. Я буду как те опухшие немытые женщины на вокзалах в старых грязных тряпках, без образования и цели. Я буду иногда, наверное, воровать еду, чтобы выжить. Так я решила — это было лучше, чем дома.
И это был осознанный акт социального самоубийства
Я шла по темным улицам. Одна молодая женщина, увидев меня, стала громко обсуждать со своими спутниками, что ребенок на улице в такое время быть один не может, что надо что-то делать. Они успокаивали ее и говорили, что не надо делать ничего, надо просто не обращать внимания.
Я боялась, что меня поймают, потащат домой насильно. Поэтому побежала и перемахнула через высокие ворота детского сада. Я очень ловко умела это делать: надо было только подтянуться, лечь животом на забор, ухватившись руками, свесить вниз голову, а ноги перекинуть через преграду. Оп! — секунда, и я на другой стороне.
В детском саду на земле тлела большая куча листьев. Я подумала, что мне пора устраиваться на ночлег, а эти листья наверняка теплые. Легла на них — и было правда очень тепло. Почти уснула, когда услышала шорох, шаги, движение. Мужчина с собакой гулял по дорожкам сада, собака даже пробежала мимо меня, почти не заинтересовавшись. Не знаю, кто это был. Может, сторож. Не знаю, видел ли он меня, но я быстро убежала оттуда.
Пошла к Волгоградскому проспекту. Я даже в детстве очень хорошо ориентировалась в городе, видела местность как будто с высоты — это очень удобный навык. Я понимала, в каком направлении находится мой дом, где центр города, где крупные улицы моего района. Шла через пустыри и вышла к железной дороге, к рельсам. Услышала поезд, легла на траву у насыпи, чтобы меня не было видно, чтобы машинист не донес, а меня не нашли.
Поезд ехал мимо, а в этот момент меня пронзила мысль: папа!
Он, как всегда, поздно придет с работы. Уставший, захочет отдохнуть, а меня нет дома, и он пойдет искать меня на улицу. От этой мысли стало очень больно внутри. Я не хотела причинять папе неудобства и страдания. Поэтому двинулась через рельсы обратно к Текстильщикам, чтобы сесть в автобус — они еще ходили. Когда я открыла дверь в квартиру, мама безразлично отметила: «А! Явилась». Я коротко спросила: «Где папа?» — «Ищет тебя», — не поворачиваясь ко мне сказала мама.
Я вышла и направилась к лифту, а оттуда как раз вышел папа, растерянный, уставший:
— Оля, где ты была?
— Я хотела уйти из дома, потому что она меня бьет.
— Обещай мне, что больше никогда не уйдешь.
И я обещала. А если что-то обещаешь папе, то это железно. Значит, что бы ни случилось, я больше не уйду. Если бы не это обещание, ничто не держало бы меня от повторения такого поступка.
Я приспособилась брать ключи от кабинетов в музыкальной школе, где я училась. Там я сидела столько, сколько позволяло время, делала уроки по музыкальной и общеобразовательной школе, читала, стояла на руках (ну а что еще делать несколько часов одной в маленьком кабинете), играла на пианино. Тянула время как могла, лишь бы позже прийти домой. Зайти, быстро поесть, быстро помыться, быстро спать. Желательно совсем не разговаривать. На вопросы «как дела», «как уроки» быстро отвечать: «нормально», «сделала».
Когда мне было примерно десять, я снова приоткрыла эту дверь в небытие — осознанно, с упоением
Однажды поздно вечером мне стало очень плохо. Я поняла, что у меня температура, что если сейчас не встану и не дойду до кого-то, потом сил не будет. Встала, постучала в дверь другой комнаты, сказала: «Мам, мне плохо» — развернулась и ушла, легла в кровать.
Дальше помню смутно, как ты мерила мне температуру — там было 40, как ты была раздражена, не знаю чем. В какой-то момент я почувствовала, что меня сейчас вырвет, и сделала рывок к краю кровати. Меня сразу вырвало на пол, но немного попало на кровать… Ты стала кричать, что я такая сволочь и дрянь, теперь тебе придется убирать, что я даже не могла дойти до туалета или ванны и сделать это там.
А я закрыла глаза и подумала: температура 40 — это хорошо, это много. Как было бы здорово сейчас умереть, чтобы не мешать ей, тогда она бы не кричала, она была бы спокойна. Помню, что заулыбалась от этой мысли и унеслась в забытье на волнах лихорадки, и это было сладостное забвение.
Не помню, как наступило утро. Но помню, как я была счастлива от одной мысли — меня больше не будет, я больше не буду мешать, всем будет хорошо. Эти мысли были блаженством: исчезнуть, не быть, не мешать ей, не принадлежать миру.
Третье сотрясение мозга случилось в 8-9 лет или позже, не помню
Когда я вышла из школы и почти завернула за угол здания, что-то ударило меня в затылок, в глазах потемнело. Я покачнулась, но устояла на ногах. Дальше как в тумане: повернулась, а на меня в ужасе смотрят мальчишки — 3-4 человека, как в кадре из немого кино, застыли и, не моргая, уставились на меня. Посмотрела на асфальт — там у моих ног лежит большой толстый нож, кажется, с черной ручкой.
Они играли в «ножички». Тогда это была очень популярная игра, я сама мастерски в нее играла — надо было втыкать нож в землю и отрезать секторы от круга, в котором стояли игроки. Там были разные приемчики, например, бросить нож вверх, чтобы он воткнулся в землю. Вообще-то для игры больше подходили ножички поменьше, но у парней, наверное, другого не было.
Видимо, кто-то бросил этот нож и попал в меня — я не видела, как именно это произошло. Но нож прилетел мне в голову и, очевидно, рукояткой, а не острием, плашмя, иначе меня бы убило. Удар был довольно сильным.
Я очень медленно развернулась и медленно ушла домой. На следующий день меня забрали из школы на скорой, мне было плохо. Я сказала, что упала с лестницы. Не знаю, почему. Я боялась говорить, как было на самом деле. На свои травмы я вообще никогда не жаловалась. Если само пройдет — идеально. Если нет — на всякий случай врать. Потому что неизвестно, какая будет реакция дома.
Продолжение через неделю — 23 июля.
