Встреча с самим собой всегда немного пугает. Встреча с собственным страхом пугает вдвойне. Оттого, наверное, мастерская Ольги Петровской и называлась цитатой из песни Высоцкого — «Страшно, аж жуть!». Сразу два страшных слова, но это и снижало пафос происходящего.
В голову лезли другие забавные цитаты: «Давай бояться вместе», «Я не трус, но я боюсь». И становилось чуть легче: мы, сидевшие в кругу, знали, зачем пришли, и были готовы к тому, что работа будет непростой. Это ощущение усугубилось, когда мы заговорили о своих страхах.
Кто-то в ужасе представлял, что в момент его отдыха на море непременно появится цунами. Кто-то испытывал чувство вины перед рано умершим отцом и при этом боялся умереть так же рано. Кто-то не мог пройти мимо даже небольшой собаки: «Сердце колотится так, будто сейчас выскочит из груди...» Летать на самолетах боялись все.
Сначала Ольга рассказала несколько правил первой самопомощи в момент, когда страх охватывает и парализует. Особенно внимательно слушала Кира. Она боится ездить на метро, но вынуждена по семейным обстоятельствам перемещаться по городу на дальние расстояния, — приходится тратить на дорогу либо массу времени, либо много денег.
Кира надеется, что ей поможет довольно простая рекомендация Ольги Петровской: «Опуститесь на пол, если это возможно, и обратите внимание на дыхание — послушайте его, представьте, как расправляются легкие, когда в них входит воздух, как кислород попадает в кровь… Если в этот момент вы помогаете тому, кто испытывает страх, возьмите его за руки».
Мы тренируемся друг на друге: один «боится» — другой ему помогает. Размышления о том, как выглядят легкие, и о кровотоке, обогащенном кислородом, действительно уводят в сторону от страха.
Спустя время воспоминания улетучиваются, и, сколько я ни стараюсь напугать себя, страх так и не приходит
Во время обсуждения, которое следует за упражнением, я рассказываю историю, приключившуюся со мной в самолете. Я никогда не боялась летать, но, после того как друг за другом упало несколько самолетов, обнаружила, что взлет и посадка заставляют меня изо всех сил вцепляться в подлокотники кресла.
Через пару лет таких мучений, когда я уже начала пить перед взлетом валерьянку или корвалол, запах которых разносился по салону, нервируя остальных пассажиров, мне пришлось лететь в Москву из Киева. Еще до взлета нам раздали газеты на украинском языке, и там я нашла рецензию на фильм, который хотела посмотреть и который вышел за время моего отсутствия.
Разбираясь в украинских словах, совершенно мне незнакомых, я поняла, что самолет разгоняется и взлетает, но не испытала никакого ужаса. «И упражнение с дыханием, наверное, тоже придумано для того, чтобы отвлечься от страха!» — подытоживаю я.
«А еще звук собственного дыхания напоминает о том, что ты жив», — произносит Кира. Ее щеки бледны — она слишком ясно представила себе, что все-таки заставила себя спуститься в метро, а поезд застрял в тоннеле.
Я замечаю, что брови Антона чуть-чуть приподнимаются от удивления: он-то ездит на метро регулярно и ничего там не опасается. Что метро, вот цунами — это действительно ужас! Во время работы в группе выясняется и такая вещь: собственный страх занимает в душе такое большое место, что самого человека может не остаться для других людей и тогда он становится жестоким.
Ольга Петровская предлагает поработать со страхом с помощью провокативной терапии: довести ситуацию до абсурда. Такая техника особенно подходит тем, у кого есть чувство юмора.
Вызывается Андрей — и получает задание представить, что собака его все-таки укусила. А потом написать статью, в которой нужно доказать, что рядом с этим укусом меркнут все когда-либо происходившие мировые катастрофы, а несчастнее Андрея нет человека на земле.
Пока Андрей пишет в углу и периодически посмеивается, Ольга предлагает еще одну технику провокативной терапии — усиление всех негативных реакций. «Развивайте, развивайте их, — подбадривает она. — Ну, например: если это произойдет, то я умру. А когда меня не станет, на что я буду похож?»
Делая упражнение, мы и плюемся, и смеемся одновременно: перспектива погибнуть во цвете лет и превратиться в неприятное нечто не привлекает, но бояться тоже не хочется. Эта техника отчасти построена на методе парадоксальной интенции, созданном Виктором Франклом.
Он предлагал своим пациентам изо всех сил стараться сделать именно то, что мешает им жить. Например, человеку, страдавшему «писчим спазмом», при котором сводит кисти рук, Франкл предлагал искусственно вызвать у себя этот спазм, напрягая пальцы. И ничего не получилось — спазм проходил бесследно.
Раздели свой главный страх на несколько других маленьких страхов. Чего ты боишься еще, кроме воды?
Забравшись на один из стульев и закрыв глаза, я представляю, что стою на краю крыши высотного дома и стараюсь испугаться до дрожи в коленках. Сперва получается — вспоминаются все мои страдания на балконах высоких этажей, на которых я не могла находиться и с которых старалась согнать всех мирно куривших друзей, опасаясь, что они поскользнутся и упадут.
Но спустя некоторое время воспоминания куда-то улетучиваются, и, сколько я ни стараюсь напугать себя, страх так и не приходит. Я припоминаю рецепт однокурсницы: перед тем как заходить в экзаменационную аудиторию и брать билет, она отводила себе пару минут на то, чтобы как следует побояться, а потом открывала дверь уже спокойно и уверенно.
Наверное, и мне стоит бояться, перед тем как выходить на балкон квартиры одного приятеля, который живет аж на 24-м этаже, — хотя бы для того, чтобы полюбоваться отличным видом.
Похожим образом Ольга работает и с Лилиным страхом наводнения — предлагает сесть и изо всех сил бояться. Но сначала Лиля получает неожиданную инструкцию: «Раздели свой главный страх на несколько других маленьких страхов. Чего ты боишься еще, кроме воды?» Мы активно помогаем недоумевающей Лиле: «Мышей? Птичьего гриппа? Начальника?»
Наконец выбрали несколько страхов, по их числу поставили несколько стульев, и Лиля слышит: «Садись и бойся!» Когда дело доходит до разговора о большом страхе, энергия страха у Лили уже иссякает. Я запоминаю этот способ: когда большой страх захочет заключить меня в объятия, можно будет вспомнить о каком-нибудь мелком страхе и сместить фокус на него. Например, думать не о глобальном потеплении, а о том, насколько ужасны тараканы.
Наконец Катя решается рассказать о том, как ей было тяжело после смерти любимого отца и как она теперь боится заболеть раком, от которого он умер.
«Этот страх смешивается у меня с виной — не могу простить себя за то, что мы не оставили его в больнице. Врач сказал нам: «Ему осталось не больше двух месяцев, шансов на выздоровление нет. Все это время вы будете его лечить, хлопотать. А так он проведет это оставшееся время как ему хочется». Папа, кажется, действительно был рад: он прожил это время на даче, сидел под яблоней, собирал грибы. Но я не могу отделаться от мысли, что в больнице его бы спасли!»
Ольга ставит рядом с Катей два стула, попутно поясняя техники работы с мучающими человека чувствами: «Можно задать такие вопросы: сколько времени вы уже живете с этим чувством? когда планируете перестать это делать? что вам для этого нужно?»
У Кати проясняется лицо — похоже, она и не предполагала, что можно перестать жить с чувствами вины и страха. «Предлагать совсем убрать их я не буду, — продолжает Ольга, — но вы можете самостоятельно выбрать то расстояние, на котором оба эти чувства будут от вас находиться. Для начала смоделируем нынешнюю ситуацию. Как далеко они от вас?»
Катя придвигает оба стула близко-близко — так, что они касаются ее колен, и становится ясно, насколько тяжело ей живется со страхом и виной, насколько сильно они въелись в ее душу.
Когда чувство вины оказывается рядом со страхом, Катя начинает улыбаться, потом плачет и говорит, что чувствует себя живой
«Теперь отодвиньте свой страх на подходящее для него расстояние», — предлагает Ольга. Катя отодвигает стул нерешительно, словно боясь с ним расстаться, но спустя некоторое время он оказывается достаточно далеко.
«Чувствуете ли вы что-нибудь в теле?» — интересуется Ольга. И Катя говорит, что ее лопатки стали свободнее, а холодный скользкий ком, лежавший в районе солнечного сплетения, ощущается не так сильно.
Когда чувство вины оказывается рядом со страхом, Катя начинает улыбаться, потом плачет и говорит, что чувствует себя живой: она может вспоминать и горевать о папе свободно, без ощущения того, что носит под сердцем тяжелую жабу, пожирающую ее настоящие чувства.
Ближе к концу встречи начинаем улыбаться и все мы: Андрей с выражением зачитывает свою статью про коварного пекинеса, чьи зубы оказались страшнее нашествия инопланетян, и горестную судьбу укушенного им мужчины. У него оказывается просто отличное чувство юмора — подходящее для того, чтобы перестать беспокоиться.
