Кто это на фотографии? Есть ли дворяне среди моих предков? Были ли счастливы женщины в моем роду?
У каждого, кто приступает к изучению семейной истории, свои отправные точки: желание разобраться в жизни, передать внукам накопленные предками знания… А за этим стоит глубинная потребность в сопричастности — в ощущении себя частью чего-то большего: семьи, рода, культуры.
Когда мы вписываем свою линию жизни в пестрый ковер родственных переплетений, то чувствуем, что не одиноки, у нас есть клан, на который мы можем пусть символически, но опереться.
«Обрывы и слепые пятна в истории рода часто мешают нам интегрировать свой опыт и двигаться вперед, — считает системный семейный терапевт Оксана Орлова. — Почему не получается зарабатывать или сохранить брак? Почему мама противится моему выбору профессии или партнера? Многие чувствуют тревогу оттого, что ни на кого не похожи. А потом вдруг находят своих и лучше понимают, что происходит. Стихает тревога и появляются силы строить будущее».
Исследование семейного прошлого приводит порой и к переоценке жизненных целей и ценностей
«Так происходит, когда некая потребность (например, в духовных ориентирах), которая не соответствовала нашему представлению о себе, находит вдруг отклик и признание во внешнем мире, истории рода, — объясняет семейный психолог. — Узнавая в этих фактах себя, мы перестаем стыдиться и отпускаем желания на свободу».
Даже если наши предки совершили что-то не очень правильное, мы, скорее всего, почувствуем горечь и сожаление, но — при определенной внутренней работе — все-таки сможем опереться и на этот опыт.
«Когда речь идет о близких по крови людях, нам хочется понять, что они переживали и что вынудило их поступить именно так, — продолжает Оксана Орлова. — Мы даем этому событию или поступку место, начинаем учитывать разные ролевые модели и сценарии. Но вместе с тем мы всегда можем провести границу между тем, что хорошо для нашего предка, но недопустимо для нас самих».
Узнавая правду, мы расширяем репертуар возможностей и получаем свободу распорядиться ими по своему усмотрению. Это делает нас более устойчивыми и сильными.
«Я перестала стесняться родных мест»
Антонина, 35 лет, актриса, фотограф
Когда я была маленькой, мама вклеила в мой фотоальбом шесть фотографий: на каждой я была снята с кем-то из родных. И подписала: «Вот какая я богатая!» Это богатство я оценила только сейчас, когда после смерти бабушки оцифровала ее мемуары и принялась исследовать белые пятна.
Мне хотелось понять, чью судьбу я повторяю. Почему мне тяжело зарабатывать деньги и не удается делать запасов, сколько бы ни работала? Выяснилось, что одних предков раскулачили, других расстреляли. У прабабушки конфисковали все облигации, когда сажали в тюрьму как жену врага народа. Похоже, мной управляет этот факт: что бы я ни накопила, в любой момент могу все потерять. История других родственников показала: они бедны не потому, что нет денег, а потому, что не бережливы. После этого я стала обращаться с вещами аккуратнее.
А еще я была потрясена, обнаружив, сколько в моем роду контрастов
Один дедушка художник, а другой — сварщик. Бабушка-биолог занималась наукой, а другая бабушка с 14 лет доила коров. В роду были заключенные и работники тюрем, руководители цехов и рабочие, и все они уживаются во мне. Я ездила посмотреть тот комбинат в Подмосковье, который строили мои прадеды-плотники. И перестала стесняться своего происхождения.
Много лет я говорила, что родом из Саратова. Было стыдно признать, что живу в пригороде, в бедном доме с удобствами во дворе. А сейчас спокойно говорю, что еду к родителям в Энгельс или к родственникам в деревню. Я чувствую гордость за предков, которые жили в землянках, терпели невероятные трудности. Моя прабабушка с матерью и маленькой сестренкой зимой из голодающего Поволжья пешком ушли в Москву вместо того, чтобы сдаться и лечь умирать.
Я иногда думаю: у меня многое не получается, но другой на моем месте давно опустил бы руки, а я верю, что возможно что-то лучшее.
«Я открылся вере и стал добрее»
Андрей, 65 лет, литератор
Когда я перебрался с семьей на ПМЖ в другую страну, то подумал: внуки, не говоря по-русски, не найдут свои корни, значит, это моя задача. Узнав, что прадед Николай был священником в Риге и похоронен у храма, который строил, я решил отыскать могилу. Прилетел, целый день бродил вокруг храма, но безуспешно. А наутро попал на литургию.
В те годы мои суждения о церкви были категоричными: «Народ живет все хуже, а попы в золотых одеждах ходят и кадилом помахивают!» И тут впервые в жизни я стоял, слушал, чувствуя какую-то робость. Потом рассказал одной прихожанке о своих поисках, и что тут началось! Меня отвели на могилу прадеда — ухоженную! Со мной захотели встретиться священники из разных церквей, профессор университета, настоятель монастыря под Ригой.
Во время службы на могиле прадеда прилетели два белых голубя, один сел на крест на могиле, а другой мне на голову. На меня это произвело сильное впечатление
А вечером мне сказали, что в поселке под Ригой живет священник Георгий Тайлов, который знал моего прадеда, ему 102 года. Я поехал к нему. Вижу: низенький старый дом, на крыльце сухонький старичок, опирается на палку. У меня по спине побежали мурашки. Я бросился к нему, он отпустил палку и сделал шаг навстречу, вытянув ко мне руки, как слепой. Мы крепко обнялись, как после долгой разлуки, и оба заплакали. Мне казалось, что это прадеда я обнимаю через разделяющие нас шестьдесят лет.
В самолет из Риги я сел уже другим человеком. Моя душа открылась вере. Я начал ходить на службы, прислуживать в алтаре, поступил заочно в богословский университет в Москве. И на людей стал смотреть иначе, менее критически. Стал больше любви давать другим и себе — и больше получать. Когда происходит что-то хорошее, я вспоминаю слова отца Георгия: «Это тебе твой прадед весточку подает из своего далекá!»
«Мы снова говорим друг с другом»
Елена, 47 лет, архитектор
Всю свою жизнь я искала опору, и в церкви, и у психологов. В тот год казалось — рушится все вокруг. Самым тяжелым было то, что никак не получалось наладить общение с родными так, чтобы оно приносило нам радость. Наоборот, с каждым днем мне становилось сложнее найти слова для близких. После одного из разговоров я попала в больницу. Это стало переломным моментом, я прекратила общаться с мамой.
Наступал Новый год. Атмосфера праздника смешалась с ощущением сиротства. Не понимая зачем, я стала искать родных по линии отца, записала воспоминания его сестры и тети. Благодаря социальным сетям нашлись в Эстонии мои троюродные брат и сестра. Я отыскала захоронение старшей сестры бабушки (мамы моего отца), пропавшей без вести в первые дни Великой Отечественной войны. Их младшая сестра в 80 лет приехала из Эстонии в Россию.
Нам было непросто: кому-то страшно, кто-то не хотел возвращаться к воспоминаниям. Главное, мы поняли, что есть друг у друга, мы нашлись
Я же начала собирать материалы по истории маминого рода. До последних лет в семье говорили, что сестра маминой бабушки тетя Паша в 1937 году была в эвакуации и репрессированных в нашей семье нет. Иначе и быть не могло в семье партийных работников — моих бабушки и дедушки. Правда оказалась в письмах Прасковьи «дорогому товарищу Сталину». Ее ссыльное дело, которое я нашла в архиве МВД, рассказало историю бедной крестьянской семьи, «ходившей за лучшей жизнью» более 300 км в Петербург.
На прошлый Новый год я подарила маме историю ее семьи. Утром после бессонной ночи она, обычно скупая на похвалу, сказала: «Это гигантский труд». Мы снова говорим друг с другом. Мы те же самые, что и раньше, со своими мыслями и страхами, но у нас есть наша сила — общая история семьи.
