Обсуждая то, как нам предстоит делать этот материал, мы и не подозревали, что найдем добровольцев. И были взволнованы и тронуты живым откликом бывших пациентов на нашу просьбу о встрече.
Кто-то пришел побеседовать и сфотографироваться, потому что ему было важно донести до людей свое представление о болезни и убедить их не относиться к ней предвзято. Кто-то был искренне рад возможности рассказать о выпавших на его долю переживаниях вопреки собственным сомнениям: «Как будут реагировать окружающие меня люди? А что если меня станут узнавать на улице?..»
Две женщины, трое мужчин — пять разных судеб и лишь в немногом схожих жизненных историй. Но в каждом из этих рассказов звучит призыв к пониманию — против неведения и предрассудков. Надеемся, что вы услышите его так же ясно, как услышали его мы.
«В мании у меня возникает любовь ко всему человечеству и отдельно взятым людям»
Лидия, 40 лет
Меня госпитализировали с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз» в 28 лет. Я могу с уверенностью сказать, что никогда не находилась в такой отличной интеллектуальной форме, как сейчас. До болезни я знала весьма посредственно только один язык, сейчас — пять. Я научилась всему технологическому процессу создания гипсовых скульптур, мне удалось поработать в детском издательстве и проиллюстрировать с десяток книжек.
Некоторые знакомые, узнав о моем расстройстве, воспринимали это как повод выразить сочувствие, поддержку. В этом нет необходимости. Я не ощущаю себя неполноценной, я даже не чувствую себя больной. Обострение болезни воспринимаю как смену обстановки и возникающие в связи с этим впечатления. Я имею в виду мании, так как депрессии переживаю просто как вялые периоды жизни.
В моем случае мания — это прежде всего гиперактивная работа мозга. У меня в этом состоянии не бывает бредовых идей, просто все мысли подчинены одной теме, и переключиться с нее на что-то другое крайне сложно. Поведение меняется: темп речи убыстряется, я становлюсь более раскованной, активной, жизнерадостной, но в то же время у меня может внезапно и необъяснимо измениться отношение к окружающим, так как восприятие искажается и я неправильно оцениваю эмоции людей.
Но чаще в мании у меня возникает любовь ко всему человечеству и отдельно взятым людям. А еще у меня есть компаньон — такса Клипса, хитрая, немножко вредная и очень обаятельная. В депрессии она поднимает мне настроение, не дает расслабиться — это существо, о котором я не могу забыть только потому, что мне ничего не хочется, это часть смысла жизни. Когда же я в возбужденном состоянии, Клипса это чувствует и относится философски.
«Там, где обычный человек более нетерпим, мне проще отстраниться»
Дмитрий, 45 лет
Я учился на мехмате, перенапрягся во время сессии, и у меня началась тяжелая депрессия: три месяца пролежал, ничего не мог делать. И даже не знал тогда, что можно лечь в больницу и подлечиться. Я отчислился из МГУ, потом вроде вылез из этого состояния, и меня забрали в армию, а там уж меня подкосило довольно серьезно. После службы я попробовал вернуться в университет, но дело не пошло.
С тех пор живу я довольно интересно и разнообразно. Работал в Театре Образцова — кукол делал. Потом у меня была своя маленькая кузница — художественная ковка по металлу. Полгода собирал какие-то кухни, а затем захотелось чего-то более творческого — и я пошел в полиграфию. Как только появилась «цифра», начал фотографировать для работы.
Я периодически попадаю в больницу — правда, в последнее время уже довольно редко: последний раз лежал примерно лет восемь назад. Я уже приноровился, можно сказать, стал практически специалистом по своему недугу. Ощущаю я себя по-разному: у меня бывают эйфорические периоды, а бывает, находит и депрессия — полная апатия, ощущение, что мир давит на тебя, и не хочется ничего делать, не можешь никого видеть...
Жена уже ко всему этому привыкла, все понимает и чувствует мои состояния. Мое нездоровье помогает мне в каких-то вещах: там, где обычный человек менее терпим, мне проще отстраниться, посмотреть со стороны.
И еще хочу сказать одну серьезную вещь: важно, чтобы люди понимали, что нельзя зарекаться от болезни и, соответственно, можно и нужно быть более терпимым ко всем — и к больным, и к здоровым. Все мы — люди, у всех свои особенности. Бояться не надо, надо иметь в виду.
«И я живу с сознанием того, что «норма» — понятие условное»
Ольга, 56 лет
Мой диагноз — «маниакально-депрессивный психоз», а это значит, что жизнь протекает в постоянной смене двух фаз: подъема (маниакала с галлюцинациями и бредом) и депрессии. И все подчинено логике этой болезни.
В маниакале, сразу после выхода из депрессии, мир рождается заново: проявляются новые оттенки цвета, звуков, новые значения и смыслы всего окружающего. Поначалу это поражало, особенно когда в новизну эту вплетаются видения, то есть то, чего нет, а я это вижу, слышу, осязаю. С годами я попривыкла к этому, лишь в усталости порой вздохну: как хочется привычного, ну хоть бы год, хоть бы месяц все было как всегда.
В моем случае «принять себя целиком» означает принять целиком свою болезнь. В подъемах, пусть даже и с бредом, это легко. В депрессиях — невозможно. Одно из определений депрессии — деперсонализация личности, то есть утрата чувства собственного «Я». Что в таком случае принимать? Пустоту, мучительную боль на месте «ампутированной» сердцевины собственной личности? Может, кому-то и это удается. Но я таких за 25 лет болезни не встречала.
Я, честно скажу, глубоко благодарна жизни за эти 25 лет уникального опыта постижения одной из величайших тайн бытия — безумия. Этот интерес, должно быть, у меня изначально перевешивал естественный для большинства людей страх и перед болезнью, и перед отношением к ней общества. И я живу с сознанием того, что «норма» — понятие условное и подлинно нормален для человека лишь постоянный поиск самого себя в мире и мира в себе. А болезнь всего лишь дает материал для этого поиска, несет дополнительные испытания.
Моя душевная болезнь неизлечима. Непостижима. Невыносима. Ну и что с того? И с этим жить можно. В мире нет ничего страшнее страха. Со всем остальным жить — можно.
«Невозможно познать счастье, прежде не испытав ужасного и непостижимого»
Владимир, 38 лет
Прошло одиннадцать лет с момента моей первой госпитализации. Задумываясь о том, что лежит в основании руин, оставшихся от моей прежней жизни, я вспоминаю, что не позволил эмоциям захватить меня, когда сердце моего не родившегося еще ребенка перестало биться. Я думал лишь о том, чтобы ничего не случилось с супругой.
Через полгода после произошедшего несчастья я свихнулся. Через год мне дали инвалидность, а еще через пару лет я в приступе схватил ножницы и принялся отрезать себе пальцы. Суть симптома, который часто удручает меня, в том, что называют «бредом отношения»: мне начинает казаться, что окружающие говорят только обо мне. Потом бред отношения, увы, превращается в бред преследования.
Не принимай я лекарства, через несколько лет я превратился бы в нечто совсем непонятное. Лекарства позволяют игнорировать то, что иногда происходит в моей голове. До болезни я занимался и интересовался многими вещами — театром, финансами. Сейчас я занимаюсь домашним хозяйством (полностью освободил от забот супругу): стираю, готовлю, убираю, хожу по магазинам, ремонтирую и кроме прочего ухитряюсь подзаработать на жизнь.
Я практически ни с кем не разговариваю — правда, у меня много собеседников в интернете. Но я тем не менее очень благодарен судьбе, потому что невозможно познать счастье, не испытав прежде ужасного и непостижимого. Ведь когда все нормально, когда я спокоен, во мне нет никакого творчества, остается только рутина и скука. Но когда я сталкиваюсь с противоречиями, когда ощущаю страх, в голове запускаются механизмы творческого мышления, и я вижу в темноте то, чего не могут увидеть другие. Поэтому на вопрос «Кто я?» отвечу так: «Я — очень счастливый несчастный».
«Я имею право поставить шлагбаум, чтобы дальше меня мой недуг не пошел»
Игорь, 51 год
С 12 лет у меня эпилепсия. Сначала это было физиологическое недомогание, а потом начались связанные с ним психические изменения. Я принимаю свою болезнь как данность, объективную реальность, от которой никуда не деться. Но меня убивает то, что я абсолютно одинокий человек и после меня ничего не останется. Посмотрите назад, на эволюционный процесс: от амебы до вас идет длинная линия, и на вас она не кончается, у вас может быть ребенок. А у меня она обрывается на мне.
У меня были планы на жизнь. Вот этот отрезок посвятить окончанию школы. Второй отрезок — художественное училище. Потом — окончание, распределение, а потом надо было думать о семье. Но семью я так и не завел. Картины? Я где-то прочитал: чем больше слой краски на картине, тем более «сдвинут по фазе» художник, ее писавший. Я посмотрел на свои работы — там слой краски в палец толщиной.
Лекарства, которые я принимаю много лет, напоминают мне саркофаг над разрушенным чернобыльским реактором — реакция продолжается внутри, а наружу ей хода нет. Мои мысли, творчество законсервированы лекарствами. Когда я не принимал их, я был не совсем адекватен, но мог задействовать свой творческий потенциал. От лекарств в моем состоянии что-то улучшается, но что-то идет не так.
Без таблеток, но быть неадекватным и самореализовываться? Или пить таблетки — и совсем отказать себе в творчестве? И чувство такое, что жизнь не сложилась. Я нашел у Достоевского, что его сын умер в девять лет на почве наследственной передачи эпилепсии. А теперь представьте: я имею право поставить шлагбаум, чтобы дальше меня мой недуг не пошел. Может быть, только этим можно оправдать тот факт, что я не завел семью. Лучше эту болезнь навсегда оставить в себе!
