«Я никогда не мечтал о детях. С юности я хотел вести богемный образ жизни — жить в коммуне, как хиппи, заниматься творчеством. Что-то писал, играл в театре, потом поступил во ВГИК… Грезил о славе, крутил романы, от первых недолгих браков у меня росло двое сыновей, которым я, признаюсь честно, не уделял внимания. И даже когда в моей жизни появилась Аня, моя нынешняя жена, я не особо изменился.
Нам было весело. Я безработный режиссер, она актриса, ни жилья, ни денег. Мы то сходились, то расходились, и лет десять нам было не до детей. А когда быт немного наладился и появились мысли о ребенке, у нас долго не получалось.
И вот наконец Аня забеременела. В тот день я собирался на стадион. И тут жена говорит: «Борь, мне сообщили, что у нас родится ребенок с синдромом Дауна». Я не помню, что ответил, начал заикаться. Жена: «Ты же хотел на футбол, иди». И я, сильный мужик, не остался с ней, а пошел на футбол. Понимал, что делаю что-то неправильное, но не в силах был ее поддержать. Я не мог произнести слово «аборт» и не мог принять ситуацию.
Следующие месяцы мы жили так: Аня молилась и готовилась рожать. Я не умел молиться, поэтому сидел в комнате, нервно курил и читал все, что только можно, про синдром Дауна. В конце концов принял решение: каким бы ребенок ни родился, я буду его любить. Брошу курить, чтобы жить подольше. И как только я понял, что готов стать опорой для этой беззащитной девочки, готов взять на себя ответственность за нее, мне сразу стало легче. И у нас родилась Соня.
Она оказалась совершенно здоровой. Когда я увидел ее огромные глаза, я пропал. Я ее фотографировал, восхищался ее талантом: она потрясающе, необычно рисовала. Она была веселым ребенком, без всяких там косынок и нарочитой набожности, но при этом умела молиться и творить чудеса.
Можно сказать, что я любил ее как еще одно свое произведение, самое прекрасное. Я замечал в ней все, чем можно гордиться, и не ценил главного. А главное то, что она была человеком исключительной доброты. «Соня, нельзя же всем уступать, быть настолько открытой со всеми»,– твердил я. Боялся, что ей трудно будет жить.
Всегда ведь можно найти объяснение. Я работаю, мне это важнее, — уговариваешь ты себя
До появления Сони я жаждал признания, а оно не приходило, и я думал, что мне откуда-то сверху недодали: я же такой талантливый, замечательный! Как я несчастен! А тут я впервые стал думать о ком-то другом больше, чем о себе. У нас с Соней была очень сильная связь.
Но шло время, и амбиции взяли свое: я увлекся преподаванием. Сонька росла, скоро родилась Таня, ее сестра. Семья жила за городом, а я приезжал на выходные.
Был эпизод: Соня меня ждала, спрашивала по телефону: сколько еще? Я отвечал: три дня. Она уточняла: это три ночи и три дня без тебя? Я говорил: не волнуйся, Сонь, приеду в субботу. Мог приехать в пятницу, но рулить 30 километров вечером лень. И я приехал в субботу утром и лег спать прямо в одежде у себя в кабинете.
Просыпаюсь и вижу: рядом сидит Соня и смотрит на меня во все глаза. Безо всякого осуждения. Полгода спустя, когда ее не стало, я вспомнил это и уже не могу забыть. Но то утро ничего не поменяло в моей жизни.
Всегда ведь можно найти объяснение. Я работаю, мне это важнее, — уговариваешь ты себя. Сейчас такие приоритеты, а Соня подождет. Она любила со мной в футбол играть. Ну подождет футбол, будет время. И однажды Господь говорит: а больше не будет. Все.
То, что произошло потом, на следствии признали врачебной ошибкой. Однажды в апреле 8-летняя Соня заболела, появилась сыпь. Приехал врач, сказал, что это коревая краснуха, через три дня она выздоровеет. Потом поднялась температура, на четвертый день дочь начала задыхаться, я вызвал скорую, а вечером в больнице она умерла.
Экспертиза показала, что это была скарлатина. У меня не хватило грамотности перепроверить диагноз, и мы до последней минуты не догадывались, что происходит. Нас признали потерпевшими, но я не склонен обвинять врача — мне кажется, этому человеку очень тяжело. Всем людям свойственно ошибаться, и я не считаю нужным его проклинать и преследовать.
С того момента, как врач в реанимации сказала «простите», тьма стала сгущаться вокруг меня. Это не метафора. Что чувствует человек, который нес ребенка на руках к скорой, а к вечеру он умер? Желание сдохнуть и колоссальное чувство вины.
Мой близкий друг, крестный Сони, тогда сказал: читай Псалтирь. Я тупо читал и слышал голос в голове: «Что ты молишься? Ты убил своего ребенка. Ты достаточно внимания ему уделил? Теперь ты не можешь этого сделать». Я ощущал ненависть к себе, своим поступкам, своему прошлому. То, что казалось важным, стало ничтожным, сгорело.
После похорон я ехал по шоссе от мамы. Тьма буквально пригнула меня к рулю, и я свернул на обочину. Увидел неподалеку церковь, зашел, поговорил со священником. Его ответ был: «Люди, а тем более дети, не умирают просто так». И эти слова что-то перевернули во мне.
Я вдруг понял: моя жизнь вот здесь. С этим. С тем, во что верила Соня, с тем, что у нее получалось, а у меня не получается. Некоторые люди после трагических событий теряют веру в Бога, а у меня наоборот произошло. Сказано ведь: «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». И постепенно все начало налаживаться.
Первый год после смерти дочери был самым счастливым в моей жизни: я плакал все время, но чувствовал радость. У меня было ощущение, что Соня рядом, все, что я захочу, сбывается, что вся моя жизнь — это стремление к ней.
Но со временем небо постепенно закрывается и помощь заканчивается. Самое тяжелое, когда понимаешь, что опять остаешься один на один с жизнью и своим чувством вины. И со многим нужно справляться самому.
Тяжелее всего остаться один на один с жизнью и чувством вины
Я переехал в Крым и большую часть времени провожу с дочерями — с 10-летней Таней, 6-летней Наташей и 2,5-летней Марфой, которая родилась здесь, в Крыму. Я присутствовал на ее родах — впервые в жизни. У нас дома семь градусников, а если кто-то заболеет, консультируюсь не с одним врачом, а с тремя. Я не могу себе позволить пропустить болезнь. И их взросление тоже.
Меня не было рядом в первые два года жизни Наташи. И я для нее не тот, к кому нужно бежать и обнимать, когда больно ударилась. Мне пришлось упорно добиваться, чтобы стать важным в ее жизни. Мы каждый день читаем, разговариваем, ездим по интересным местам. Стоит кому-то из дочерей сказать «давай поиграем», я говорю: давай! И играю столько, сколько ей нужно. Даже если приходится в миллионный раз повторять: «Здравствуй, Носорог! — Здравствуй, Собачка!» Потому что я знаю, что завтра может и не быть.
Я продолжаю писать. Это ложь, что дети мешают, мы себе это внушаем, чтобы найти оправдание нежеланию заниматься ими. «Мне важнее работа». Да нет, мне писательство не важнее.
Я успею написать после того, как поиграю. Получу радость и с новыми силами пойду работать. Книга вот новая вышла1. Мне нравится это дело, но страсти к нему уже не чувствую. А как только что-то отходит на второй план, сразу начинает получаться, вы замечали? Как говорится, когда поставишь Бога на первое место, все остальное встанет на нужное.
Такого испытания никому не пожелаю, но от своего не откажусь. Горе открывает сердца, дает возможность лучше видеть людей, понимать их чувства. Начинаешь много знать о жизни. И с женой у нас отношения резко улучшились.
В какой-то момент наша семья могла распасться, как любая другая, — из-за разногласий, нежелания принимать, уступать… Но Соня объединила нас больше клятв верности, романтики и всего остального. Мы с женой вместе пережили самое страшное, что может произойти с человеком.
Сейчас у нас общее понимание брака: «Носите тяготы друг друга». Я помогаю ей преодолевать жизнь, а она мне. Вместе легче. Мы научились говорить друг с другом — не посылать сигналы, не устраивать показательные спектакли, а говорить о нас, о своих ожиданиях.
Я долгие годы находился в разладе с собой — когда приходилось выбирать между семьей и творчеством. Глупейший выбор. Сейчас конфликта нет. Я люблю свою семью, друзей. И считаю это самым важным для меня.
1 Б. Мирза Девушка из разноцветных яблок (Эксмо, 2020).
