Пойти наперекор всем и найти свой путь

«Я понял, как это прекрасно — получать деньги за то, что нравится!»

Алексей, 65 лет, в прошлом биолог, сегодня оперный критик

«Уже лет в пять-шесть для меня не существовало ничего интереснее и важнее музыки и театра. Но я вырос в семье ученого-физиолога, где почитались точные науки… Я и иностранные языки щелкал как орехи — английский, французский, немецкий. Занимался латынью, позже выучил древнегреческий, чтобы перевести «Антигону» Софокла. В школьном театре переиграл все — от Хлестакова до Гамлета.

Мама скрывала мои увлечения от отца, оберегая мою независимость, притом что старшие братья и сестра находились в полном подчинении у родителей. Я был младшим, мама меня любила особенно и не скрывала этого. Братья даже дразнили меня «священной коровой», потому что она всегда защищала меня. Собственно, благодаря маминой любви я и не чувствовал внутри себя никакого дискомфорта, это ощущение пришло позже. А в детстве я просто знал, что живу правильно.

В десятом классе я попал — по совету отца — на лекцию профессора биохимии Евгения Северина, человека очень яркого, артистичного. Меня так захватили перспективы биологической науки, что после школы я, к радости родителей, решил поступать на биофак МГУ. Правда, по математике схватил тройку и недобрал баллов, но для детей видных ученых делали исключения — и меня зачислили.

Свое положение «блатного» я переживал как непереносимое оскорбление личности, настоящую травму… И хотя учился хорошо, на первом же курсе пережил тяжелейшую депрессию. На третьем она повторилась, и я даже ходил на филфак с глупыми разговорами о переводе.

Одновременно начались скандалы с родителями — в результате они уговорили меня закончить биофак. Я поддался их уговорам только потому, что для изменения ситуации нужно было сделать гигантские шаги, а для этого мне чего-то не хватило — то ли сил, то ли решимости...

Все это время я чуть ли не каждый день ходил на оперу, балеты и концерты. Брал с собой коллег из Института молекулярной биологии — тогда это была очень интеллигентная среда: разговоры о Томасе Манне, Феллини или Шнитке были нормой, и в этом смысле я чувствовал себя там очень комфортно. Но, защитив диссертацию, решил: больше биологией заниматься не хочу! Друзья поддержали меня, понимая, что этот шаг мне необходим: только искусство позволяло мне чувствовать себя самим собой.

В тот момент я был настроен так решительно, что готов был уйти из науки хоть на улицу… Но меня пригласили на работу в издательство, в отдел «Библиотеки всемирной литературы». И хотя к тому времени у меня накопился большой переводческий опыт, я тем не менее не считал себя редактором-профессионалом и поначалу сомневался.

Окончательно убедил меня выдающийся переводчик Сергей Ошеров, который просто сказал: «Нам виднее». Именно он помог мне пройти инициацию. Я начал работать в издательстве и в первый же день понял: как это прекрасно — получать деньги за работу, которая тебе очень нравится!

Но музыку я не забывал. В 1985 году отправил в «Литературную газету» статью о Большом театре, она понравилась, вызвала много откликов. Так я стал профессиональным музыкальным критиком. Правда, комплексовал из-за того, что не имел академического образования в музыке, пока певица и музыковед Светлана Савенко не произнесла очень важные для меня слова: «Ты можешь быть спокоен, ты чувствуешь музыку, как музыкант».

В тот момент папы уже не было в живых. А маму перемены в моей жизни шокировали: ведь она была уверена, что в мире науки меня ждет красная ковровая дорожка… Она приняла их только после того, как я стал руководителем фестиваля Sacro Art в Германии: первому фестивалю солидные издания посвятили целые полосы. Оказывается, мама нуждалась во внешнем доказательстве моего успеха. Мне доказательства не были нужны, и я на нее злился.

Получается, я менял профессии, но изменилась не столько моя жизнь, сколько самоощущение: я понял, что двигаюсь в правильном направлении. И хотя удовлетворение амбиций никогда не было для меня самоцелью, мне приятно, что я как оперный критик получил и международное признание: пишу для солидного немецкого журнала Opernwelt и какое-то время входил в правление Европейской академии музыкального театра. Но все же гораздо важнее то, что я занимаюсь любимым делом и живу с ощущением раскованности, внутренней свободы... Одним словом, счастья».

«Только иногда меня тревожила мысль: неужели это все? Это все, на что я способна?»

Марьяна, 38 лет, в прошлом филолог, сегодня гример

«Моя семья — клан преподавателей учебных заведений всех рангов и мастей. И то, что я поступлю на филфак, я знала, кажется, еще до того, как научилась говорить. Семья у нас была дружная, речи велись вдохновенные, книжки читались умные, каждые выходные — поход по музеям. Еженедельно каждый заучивал несколько новых стихов или строф.

И как же так получилось, что с самого детства я была абсолютно глуха к поэзии, языкам и литературе? Помню это ощущение крайней натужности, неловкости, неестественности, когда папа садился в дедушкино кресло (а я с сестрами на скамеечку), прикрывал глаза рукой и говорил: «А теперь мы будем читать! Марьяна начнет...» — а у меня язык прилипает к гортани, дрожат колени, я путаюсь в словах. Это был не страх перед наказанием, а страх перед неприязнью отца или мамы, перед удивлением сестер: «Как? Тебе не нравятся такие гениальные стихи?»

На филфак я, конечно, поступила. Ходила на лекции и семинары, сидела в читалке. Но делала все это машинально, как машинально завтракала и обедала. Нет, ничего такого во мне не «вскипало» — никакого бурного отчаяния... Иногда только проскакивала мысль: «Ну и что — и это все? Все, на что я способна?»

Моя жизнь изменилась случайно: знакомая с вечернего отделения, глядя на меня, сказала: «Слушай, у тебя отличные волосы и очень красивая кожа... Моя подруга учится на курсах визажистов, ей нужна модель, чтобы сдать экзамен. Не хочешь сходить?»

Я подумала и согласилась. Подруга сдала «на мне» экзамен, и меня пригласили прийти еще раз. Я пришла и долго ходила по залу, смотрела, как обычные девушки-модели превращаются в интересных, привлекательных женщин. Это был совершенно неведомый мне мир — веселый, пестрый, полный каких-то совершенно иных запахов и звуков.

Я ушла оттуда с твердым решением попробовать себя в этой волшебной профессии. Я стала давать уроки английского, писала за ленивых однокурсниц курсовые, а потом и дипломы. Так я заработала на свои первые курсы визажистов.

Когда о своем решении я сообщила дома, разразилась катастрофа. Отец, не дослушав, схватил мою сумку, вытряхнул на пол косметичку, содержимое которой я так бережно собирала — копила деньги на каждую кисть! — и стал в ярости топтать все ногами и кричать.

Но странно: чем громче он кричал, тем легче мне становилось. Я видела его бессилие перед моим — первым в жизни! — четким собственным решением. И ощущала свою правоту. Как ни ужасна была эта сцена, я благодарна отцу за то, что он проявил свой гнев: я словно освобождалась от накопившейся за все мое детство семейной пыли, от привычного чувства вины и стыда за саму себя.

Прошло время, и вот я пригласила родителей на премьеру первого большого художественного фильма, в съемочной группе которого я работала. Они пришли. После просмотра папа подошел ко мне, обнял и сказал, что каждый человек волен выбирать свой путь, что никто никому не смеет ничего навязывать и что он понял это, наверное, слишком поздно. «А ведь я всегда мечтал рисовать», — признался мне он.

Через месяц его не стало. Отдавая дань памяти отца, я восстановилась в университете и все-таки закончила его. Но продолжаю заниматься тем, что мне действительно нравится, — гримерным искусством».