Продолжение. Начало см. по ссылке.
Для Кати, как и для многих моих клиентов, важность связи прошлого с конкретными проблемами текущего дня не очевидна. Придя ко мне с готовым, оформленным запросом, Катя ждала аналитической работы над ее отношениями с Дэвидом. Она жаждала «учиться» близости сейчас. Но не понимала, что решение задачи лежит на гораздо более глубоком уровне. Мне нужно было заново провести ее через детский опыт. Назвать вещи своими именами, найти в бессознательном вытесненные чувства и детские решения о жизни и о себе.
«Мама была самым первым человеком в вашей жизни, с которым вы были тесно эмоционально связаны и в котором очень нуждались. Именно на основе этого опыта вы сделали первые выводы о жизни, любви, близости с людьми, о себе самой. Этот опыт вы переносите бессознательно на отношения с мужчинами. Порой не видите настоящего Дэвида. Вы наделяете его мотивами и чертами, которых у него нет. Вы обвиняете его в преступлениях, которых он не совершал».
«Но ведь я не сумасшедшая! Я точно знаю, что мне больно, когда он совершает определенные поступки», — сопротивлялась Катя. «Я вам верю. Вы не придумываете чувства, они настоящие. Но их причина не Дэвид. Он — только экран для проекций».
Унизительный отказ
На очередную сессию Катя пришла в напряженном состоянии. От нее исходила агрессия, которую она сдерживала с большим трудом. Не успела я сесть в кресло напротив, как Катя почти прокричала: «И этого человека вы называли достойным?!» — «Катя, что случилось? Я смогу дать вам свои комментарии, только если вы расскажете все по порядку». — «Мы не виделись уже целых три дня!» — «Что-то случилось?» — «Ничего особенного! Просто у Дэвида очень серьезный проект, с трудным клиентом. И он не хочет встречаться со мной! Ни под каким предлогом!»
Раскрыв сумку, Катя достала новенький файл, а из него — сложенный вчетверо листок бумаги. «Вот. Это его письмо. Прочтите. Мне кажется, он сумасшедший». — «Катя, вы уверены, что я могу это прочесть? Ведь речь идет о личной переписке». — «Уверена».
В условиях здоровой семейной атмосферы ребенку дают возможность побыть центром вселенной
Письмо было написано по-английски, хорошим, простым языком:
«Моя дорогая Катя, мне больно. Я в полном смятении. Я всегда испытывал к тебе сильные чувства и старался быть аккуратным. Все эти дни я думаю и не могу найти в своих поступках ничего, что могло бы заставить тебя сомневаться в моей искренности и любви. И тем более не нахожу того, что могло бы подтолкнуть тебя к мысли о том, что я использую тебя для удовлетворения своих сексуальных потребностей.
Прости, но я буду честен: думаю, с тобой что-то происходит. Чем ближе мы становимся, тем больше у тебя ко мне претензий. Необоснованных претензий. Порой я совсем не чувствую твоей любви, напротив, чувствую жесткость, требовательность, слышу в твоем голосе непреклонность. Иногда мне кажется, что ты хочешь мной командовать. Вчера я был в шоке: я так ждал от тебя понимания — хотя бы несколько добрых слов…
Вся моя команда четвертые сутки практически не спит. Я сам не могу сконцентрироваться, потому что у меня дико болит голова. В этот ужасный вечер я многое отдал бы за то, чтобы просто почувствовать, как ты гладишь меня по голове. Но ты вылила на меня поток совершенно несправедливых обвинений. Я не уверен, что мечтал когда-либо о таких отношениях. Надеюсь, ты остыла. Я хочу, чтобы ты знала: у меня есть чувство собственного достоинства. И если на него наступают, моя любовь начинает умирать. Я в глубоких раздумьях».
Письмо американского парня произвело на меня большое впечатление. Это были рассуждения здравомыслящего человека, совсем нечастое явление в среде тридцатилетних!
Было ясно и другое: Катя не могла пока оценить его достоинства. В отношениях с Дэвидом она неосознанно занимала позицию маленькой девочки, которая не просит, а требует — требует почти маниакально — первого места в жизни другого человека.
В условиях здоровой семейной атмосферы ребенку до определенной поры дают возможность побыть центром вселенной. И только после этого родители начинают аккуратно «отсоединять» от себя ребенка, помогают ему социализироваться. Лишь в таком случае в будущем его ожидает минимум коммуникативных проблем: он вырастет способным слышать и себя, и других. Будет легко взаимодействовать и сближаться с людьми, но его эмоциональное равновесие и благополучие не будут зависеть от количества постороннего внимания.
Наша сессия оканчивалась бурно. Катя в экспрессивной манере продолжала настаивать, что Дэвид не любит ее и проявляет вопиющее неуважение. Я старалась придать контрдоводам как можно более деликатный характер.
«Катя, отношения, которые вы называете любовью, правильнее было бы назвать созависимостью. В отношениях вы отводите огромное место власти и контролю над партнером. А это как раз то, что убивает любовь. Моя задача — не жалеть вас, не идти на поводу у ваших детских чувств. Моя задача — знакомить вас с этими чувствами. Показать вам, как они, будучи неосознанными, управляют вашей жизнью теперь, деформируя ее».
Как работает ловушка
Катя обдумывала мои слова, глядя на кисти рук. «Не стану скрывать, со мною раньше так никто не говорил. Я вдруг увидела себя иначе, стала себе неприятна. Вспомнила, как кричала на Дэвида и унижала его. Походила на ощерившуюся гиену».
«Когда-нибудь раньше такое случалось с вами?» «В том-то и дело, что — нет. Я принципиально придерживаюсь ровных интонаций в конфликтах. Когда-то я поклялась себе, что никогда не буду орать не людей так, как это делала моя мать. Я решила, что не стану на нее похожей».
«Вам удавалось следовать этому детскому решению?» «До нашего скандала с Дэвидом — да. Господи, ну как же так?! — Катя воскликнула это в сердцах. — Я всю жизнь стараюсь не походить на мать. Но чем больше я общаюсь с вами, тем яснее понимаю, что я — ее точная копия. Ужас. Я не хочу быть монстром!» «Катя, вы не родились «монстром». Вам было больно и обидно, когда мать вела себя так с отцом и с вами. Но вы были слишком маленькой, чтобы противостоять ей. Жестокость стала для вас привычной. Она стала частью вашего «Я». Более того, вас заставили поверить в то, что это есть проявление заинтересованности в человеке, которая приведет его к развитию».
Вспомнить горе
Катя совсем запуталась, пытаясь определить, каким должен быть мужчина, рядом с которым она могла бы быть счастливой. Образ не складывался.
Ее ложное «Я» требовало амбициозного, еще более сильного и агрессивного, чем она сама, мужчину, который, вероятно, мог бы ее усмирить. В реальности же с таким типом мужчин она не чувствовала себя любимой.
Профессиональное чутье и опыт подсказывали мне: на сей раз «слепая зона» в сознании Кати произрастала из ее взаимоотношений с отцом. Там определенно крылась какая-то драма. В одну из наших сессий я плавно перевела вопросы с темы Дэвида на ее отца.
«Мне стыдно, но я мало что помню. Хотя когда папы не стало, мне было уже тринадцать… Но почему-то… Увы». — «Вам нечего стыдиться. Это закономерное явление, когда дети, потерявшие родителей и не получившие защиты и поддержки, стараются как можно быстрее об этом забыть. Так ребенку легче выжить. Катя, расскажите, что случилось с вашим отцом, как он погиб?» — «Я не хочу».
Она совсем по-детски замотала головой, даже слегка зажмурилась. Я получила окончательное подтверждение, что нахожусь в прямом контакте с ребенком.
Дав вторую жизнь вытесненным некогда воспоминаниям, Катя взглянула на отца по-новому
Из ее глаз падали слезы. Я поймала себя на мысли о том, что вижу такое впервые: Катя рыдала, но даже в такой момент усилием воли продолжала контролировать себя, — рыдала, не издавая ни звука.
«В очередной раз родители сильно поругались. Мать кричала, что больше не может, что вынуждена кормить семью, что ей надоело, что ей хочется нормальной жизни, нормальной одежды. На полке стояли минералы, которые отец привозил из экспедиций. Она стала кидать их на пол. А на следующий день папа должен был уезжать в командировку. Так вот… он впервые не остался ночевать. Собрал вещи сразу после скандала и ушел. Где-то дней через пять позвонил его друг и сообщил, что папа разбился. Сорвался со скалы. С этого момента начался кошмар. Первые дни мать не плакала, а выла. Кажется, часами». — «С вами кто-то говорил? Объяснял что-то? Поддерживал?» — «Нет, я была уверена, что мать в депрессии. Ее нельзя трогать. Нельзя было поднимать тему смерти отца, чтобы лишний раз ее не травмировать». — «Как же вы проживали собственное горе?» — «Иногда тихонько плакала, где-нибудь сидела, обнимала Джери. Он был уже стареньким к тому моменту. Мне казалось, что Джери понимает меня. Он тоже очень страдал и скучал по папе».
Отец с двумя знаками «минус»
Дав вторую жизнь вытесненным некогда воспоминаниям, Катя взглянула на отца по-новому.
По сути, единственным преступлением этого человека была его беспомощность перед женой. Рядом с ней он становился таким же незащищенным, как и сама Катя. Но из всего этого совершенно не следовало, что он был человеком слабым. Возможно, он нес на себе миссию миротворца. Возможно, необходимость гасить конфликты входила в его представления о любви. Очевидным оставалось одно: у этого мужчины были силы любить свою жену. Любить дочь. Любить работу. С моей точки зрения, ему не хватало внутренней свободы. Он был заложником собственных ограничений. Именно они толкали его то на подчинение, то на бунт.
Еще в раннем детстве в сознании Кати укоренилась мысль о слабохарактерности отца. Его деликатность, отсутствие агрессии, романтичность, нежность, неприятие конфликтов стали ассоциироваться у маленькой девочки со слабостью. Эту однобокую интерпретацию Катя явно переняла от матери.
Была и вторая причина. Отец Кати, неся функцию миротворца, никогда не защищал дочь от нападок жены. Более того, он просил Катю не расстраивать маму. В глазах ребенка это было предательством. Образ отца оказался отмечен двойным знаком «минус».
Нормально и то, что, проживая потерю, человек стремится разделить переживания с близкими
Это был нелегкий период в нашей работе. Период оплакивания и прощания. Катя часто плакала. На первый взгляд — беспричинно. Я поддерживала Катю в ее потребности не заглушать свои чувства. Она должна была прожить потерю и освободиться от боли, пронесенной через половину жизни. Спонтанные слезы, погруженность в себя, боль, тоска — все это было совершенно законно для периода оплакивания.
Нормально и то, что, проживая потерю, человек стремится разделить переживания с близкими. Катя же могла пока делиться только с терапевтом. Дэвид упорно не допускался в святыню. На мои предложения она, как правило, отвечала: «Начать обсуждать с Дэвидом события из детства? Зачем ему это нужно? Это слишком интимно».
Но жизнь распорядилась по-своему. Дэвид сам сделал первый шаг. Как-то вечером он спросил Катю просто и прямо: «Тебе плохо? Ты кого-то потеряла? Я чувствую, что физически ты здесь, рядом. Но твоя душа где-то далеко». Он обнял Катю, погладил по волосам. И сказал, что хотел бы знать правду — чтобы Катя поделилась с ним тем, что так явно тяготило ее.
«Это произошло так быстро… К горлу подкатил ком, я даже не поняла, как именно это случилось, скорее я просто уже постфактум застала себя рыдающей в объятиях Дэвида и бормочущей об отце. Меня захлестнуло… Я плакала так, будто потеряла отца только вчера! Я жаловалась на него и восхищалась…»
Больше всего Катю поразила реакция Дэвида. Он слился с ней в нахлынувших чувствах. Гладил ее по голове, вытирал слезы и повторял: «Не бойся, не плачь. Я у тебя есть. Я всегда буду рядом».
Но и говорить было не обязательно. Стена рухнула. Катя теперь точно знала, что чувствует тот, кого любят.
