Отец пил всегда, сколько я себя помню. Он забирал меня пьяным из детского сада. Приводил своих собутыльников домой, и они пили всю ночь, а потом уходили, оставив входную дверь открытой.
Когда мне было лет 10-11, мы поехали вдвоем на турбазу. Как мама могла отпустить дочь с алкоголиком, для меня до сих пор загадка. Конечно, он напивался все 10 дней. Все время нашего «отдыха» я вела дневник, который потом показала маме. Писала, что отец был пьян каждый день. Мама отмахнулась от меня и посоветовала не драматизировать ситуацию.
В пьяном угаре отец доводил меня до истерик с катанием по полу и попытками суицида. Насладившись этим зрелищем, он шел спать. А наутро ничего не помнил. Мать выговаривала мне, что я распущенная и что мне нужно контролировать себя. Отцу не говорила ни слова.
Я умоляла мать развестись в течение почти 20 лет. Развелись они, только когда я стала жить отдельно. И если мать выбралась из этого ада, то меня она продолжала топить: просила звонить отцу почти ежедневно — вдруг что — и периодически навещать. Я же хотела только одного: чтобы он исчез из моей жизни.
Мать говорила, что я должна пожалеть отца и простить, ведь ему сейчас и так несладко. Я возражала: «Мне было плохо в детстве, почему меня никто не жалел?» Мать хмурилась, кричала, что я неблагодарная, а они любили как умели.
Я стала плохой дочерью в тот момент, когда сделала то, что мои родители делали всю свою жизнь. Я стала жить так, как хочу
Личная терапия помогла мне понять одну вещь. Все детство я старалась быть хорошей: отличные оценки, музыкальная школа, образцовые друзья, примерное поведение. Я надеялась, что отец меня оценит и перестанет пить, а мать начнет меня замечать. Но чуда не случилось. И я перестала надеяться.
Я стала плохой дочерью в тот момент, когда сделала то, что мои родители делали всю свою жизнь. Я стала жить так, как хочу. Отец хотел пить — он пил. Мать хотела жить в этом аду и оправдывать тирана — она жила и оправдывала. А я мучительно старалась понять, что нужно в себе изменить, чтобы прекратить весь этот ужас. Но только глубже скатывалась в чувство вины и неврозы. Свое первое успокоительное лекарство я начала принимать в 12 лет.
Сейчас я не приезжаю к отцу, не звоню ему. На мамины претензии отвечаю, что могу сама принимать решения.
Я по-прежнему посещаю психолога. Иногда в моей голове вспыхивают отголоски жалости к отцу: он живет один, вдруг ему грустно. Но я тут же призываю себя вспоминать, как мне все детство было страшно, больно и стыдно за отца — алкаша, валяющегося около подъезда. И никто меня не жалел.
Знаете, помогает.
