«Мужчина, по-моему, становится отцом тогда, когда впервые понимает, что ребенку грозит опасность. Я вообще думаю, что любовь — это осознание чужой смертности. Про всех людей на земле мы понимаем, что они смертны, но лишь про некоторых людей мы понимаем это всерьез. И этих людей, стало быть, любим.
Так, отцом своего старшего сына я стал задолго до его рождения. Это был залет, случайная беременность. Мы были совсем молодые люди. Целый мир вокруг нас с женой так или иначе полагал, что нам еще рано иметь ребенка, и, если бы жена приняла решение сделать аборт, все на свете посчитали бы это решение хоть и печальным, но разумным.
Жена приехала от гинеколога в библиотеку, где я готовился к институтским экзаменам, и показала мне сделанную на УЗИ фотографию. Мой будущий ребенок, которого весь мир, словно сговорившись, называл плодом, выглядел на этой первой своей фотографии как крохотный размытый и белесый плевок. И я вдруг подумал, что никому на свете нет дела до этого белесого плевка. Никто, кроме нас двоих, не защитит его. Вакуумная машинка, дай ей волю, в считаные секунды сотрет его и скажет, что так и было.
Я испытал холодную и отчаянную ярость, подобную, вероятно, той ярости, которую проявляют животные, защищающие детенышей. Со временем я стал думать, что не надо становиться отцом слишком рано. Не в том смысле, что не надо становиться отцом в девятнадцать лет, а просто не надо чувствовать, что ребенку грозит опасность, до тех пор, пока ребенок не родился.
Моя любовь к сыну, как бы это сказать, продолжает оставаться несколько умозрительной. Несмотря на то что мы восемнадцать лет живем с ним под одной крышей, я до сих пор продолжаю знать, что у меня есть сын, так, как будто прочел об этом в книге, а не так, как если бы я ощутил свое отцовство непосредственно.
Живая любовь к сыну бывает у меня всполохами: мы идем за руку на станцию встречать маму; мальчик падает с качелей; мы взламываем пол на даче в поисках провалившегося под пол котенка. Может быть, такой, чуть отстраненной, и должна быть любовь отца к мальчику. Может быть, так и должно быть, когда становишься отцом, сам еще будучи ребенком. Может быть, эта любовь столь же легкомысленная, сколь легкомысленным было зачатие.
Посвящение в отцовство
Прислушиваясь к своему ребенку, мужчина вступает в новое качество, обретает доселе неведомое измерение своей жизни, объясняет французский философ Дени Марке.
«Каким отцом я должен стать?» Ответить на этот вопрос может только один «эксперт» — ваш ребенок. Где-то в самых сокровенных глубинах его души образ отца вырисовывается в виде пустующей ниши, как неясная потребность, которая потом обязательно должна быть восполнена. С момента рождения ребебок стремится «создать» для себя такого отца, в котором он нуждается.
Прислушайтесь к ребенку, примите тот факт, что его появление в вашей жизни навсегда изменит ваш внутренний мир. Задумываясь о своей «отцовской» роли, позвольте ребенку менять вас, доверьтесь ему. И тогда понятие «отец» перестанет быть для ребенка абстракцией, а для вас отцовство станет приключением и посвящением».
Но, во всяком случае, с младшей дочерью все иначе. Она, что называется, осознанный ребенок. Совсем неправдой было бы сказать, что сын нежеланный, а дочь желанная. Но сын получился сам собой, а дочь я планомерно строгал три месяца, как папа Карло.
Я увидел ее не прежде, чем она родилась, но еще прежде, чем она сделала первый вздох. Я присутствовал при родах. Я стоял в родильном зале рядом с женой. Я видел, что ребенок, покидая утробу матери, похож на совершеннейшего инопланетянина. Девочка фиолетового цвета! Никакой асфиксии, живой, яркий, но совершенно неземной цвет.
Кроме того, в момент рождения ребенок выглядит так, как и должен выглядеть человек, — хрупким и сосредоточенным. Кроме любви и тревоги ребенок, если видишь, как он рождается, внушает еще и безграничное уважение к себе, какового уважения в противном случае иному ребенку приходится добиваться от родителей всю жизнь.
Я своими руками перерезал пуповину и чувствовал пальцами, как пуповина скрипит под ножницами. Я первым взял дочь на руки и почувствовал, как мне удобно держать ее на руках. Многие люди, усыновившие детей, говорили, что это было их главной проблемой: приемный ребенок, даже если прекрасно ведет себя, даже если мил и очарователен, не совпадает с усыновителем по впадинам и выпуклостям тела, так что его несподручно обнимать.
К дочери мне не нужно было приноравливаться. Она лежала в моих руках, как влитая. С первого мгновения ее жизни я уважал ее, восхищался ею. И тревожился за нее хотя бы потому, что рост у меня больше метра восьмидесяти, а пол в родильном зале — кафельный.
Через пару часов все прошло. Младенец стал выглядеть так, как и положено выглядеть младенцу, — беспомощным пищащим комочком. И кстати, мой старший сын научился любить сестру только тогда, когда девочке сравнялось два года, то есть когда она стала ходить, говорить, есть кашу ложкой и вообще — сын отрефлексировал этот момент довольно точно — когда она стала похожа на человека.
Удивительным образом именно дочь, а не сын, избавила меня от запрятанного глубоко в бессознательное страха смерти
Моя любовь к дочери переходит все разумные границы. К сыну это чувство бывает таким острым, только когда он тяжело болен. К дочери — всегда, так что я даже устаю. За те семь лет, которые я знаю дочь, я, может быть, только пару раз повышал на нее голос и оба раза извинялся перед нею со всей серьезностью.
Удивительным образом именно дочь, а не сын, избавила меня от запрятанного глубоко в бессознательное страха смерти, каковой страх, я уверен, есть истинная причина всякой человеческой слабости, будь то алчность, гордость, ксенофобия, агрессивность или лень. Не то чтобы я перестал бояться умереть, когда у меня родилась дочь. Просто еще больше я стал бояться не умереть вовремя.
С тех пор как у меня родилась дочь, я стал думать, что обыкновенные отеческие чувства, как правило, бывают ущербными. Любовью к детям мужчина называет тревогу за детей. Пока дети не вырастут, мужчине трудно придумать существенную причину, чтобы восхищаться ребенком и уважать его. Допускаю, что не обязательно ради уважения и восхищения видеть, как ребенок проходит родовые пути. Наверное, с той же целью родители стараются, например, отыскать в своем ребенке какой-нибудь выдающийся талант.
Я только думаю, что если уважать ребенка, тревожиться за него и восхищаться им, то тогда на талант, красоту или послушание — наплевать».
«Я с большим удивлением осознал, что ребенок меня не тяготит»
Сергей, 39 лет, менеджер, и Стася, 8 лет
«Самые сильные ощущения я испытал, когда жена показала из окна четвертого этажа роддома кулечек. Меня прямо-таки повело, началось головокружение. Я этого совершенно не ожидал. Могу с уверенностью сказать, что ни до, ни после (пока) в жизни ничего подобного не переживал.
Увидел силуэт — и что-то в жизни сразу изменилось. Стася — моя кровь, я узнаю в ней себя, и это очень здорово. Я во многом понимаю ее, чувствую как никого. Ни к кому я так не был привязан и поэтому очень боюсь за нее. Например, когда она летает на самолете — со мной ли, без меня ли — или когда кто-то из родственников возит ее на машине.
Я всегда чувствовал себя достаточно независимым, можно даже сказать — настроенным на автономное плавание. И тем удивительней было, когда я осознал, что ребенок меня не тяготит. В силу нашей с женой загруженности дочь нас обоих воспринимает как некое приключение: когда мы все вместе, жизнь перестает быть монотонной и ординарной.
Хотелось бы не мешать ей, а помогать. Уж какими средствами — другой вопрос. Иногда и выпороть не повредит, наверное. Но пока рука не поднялась. Да и она быстро улавливает, что такое хорошо, а что такое плохо. В общем, не думаю, что я какой-то выдающийся папаша. Ну нравится она мне! Получилась!»
«С рождением младшего сына мои интересы переместились в семью»
Александр, 49 лет, врач, и Виталий, 24 года, Георгий, 19 лет, Артемий, 1 год и 9 месяцев
«Отцом в полной мере я ощутил себя вскоре после рождения первого сына — когда жена попала в больницу, а на мою долю досталось вскармливание младенца. Сцеженное молоко и какие-то смеси вливались мною в ребенка лично. Бабушек я к ребенку не подпускал — они вдвоем выполняли техническую работу типа стирки пеленок, прикасался же к малышу только я.
Когда жена вернулась домой, все встало на свои места. Я уступил ей инициативу в воспитании детей: жизнь вокруг кипела, и я с энтузиазмом молодости погружался в политику и в работу. Когда родился младший, центр моих интересов переместился в семью. И на него — как центр этой семьи, как наше продолжение.
Тема появился на свет с третьей попытки ЭКО, моя вторая жена впервые стала матерью в 42 года. Надо ли говорить, с каким вниманием и тревогой мы относились к Теме еще до его рождения! И сейчас каждый его новый шаг в жизни — главное для меня. А я для него — волшебник, открывающий мир. И я рад, что в этом волшебстве мои помощники — старшие дети, которых Тема очень любит».
«Я боялся, что у меня не получится быть папой-который-рядом»
Ярослав, 29 лет, программист, и Ксения, 15 лет, Мира, 4 года, Юра, 1,5 года
«Мы с женой стали жить вместе, когда Ксене было девять лет, а мне — 23. Сперва мы с Ксюшей друг друга побаивались, а потом сдружились на почве компьютерных игр. Я учил ее решать уравнения и ездить на велосипеде, а она меня — кататься на роликах и играть в словесный морской бой. Ксюша не называет меня папой, потому что у нее есть папа, с которым она общается, а зовет по имени — Славой.
А Мирка родилась за несколько дней до Ксюхиного 11-летия. Ночью, пока Ксюша спала, я украшал ее комнату шариками и сочинял какие-то стишки, и мне все казалось, что ей не понравится, что у меня не получается быть папой-который-рядом, что я не сумею сделать ребенку праздник. Но она поцеловала меня, и мы вместе отправились в роддом смотреть на новорожденную сестричку.
И вот когда я увидел у 11-летней Ксюши на руках крошечную Миру и услышал: «Ой какая! Самая моя сестра!» — у меня в горле комок застрял, и я подумал: «Это мои дети». Мирку и Юру я, конечно, тоже очень люблю и особенно чувствую, что я их папа. Если мне кажется, что их кто-нибудь обижает, тогда хочется вмешаться, схватить их на руки и унести куда-нибудь, защитить, укрыть. Но я стараюсь не переусердствовать и не вмешиваться в их отношения с другими детьми. А когда заполняю анкету, я всегда пишу: трое детей. И ведь это так и есть!»
«Наш с сыном разговор — только он и я — длится до сих пор»
Савва, 25 лет, редактор, и Никита, 6 лет
«Мне казалось несправедливым, что маме моего сына достается гораздо больше всего интересного, чем мне: если это наш общий ребенок, то почему именно она, а не я, носит его внутри, она рожает, она кормит? Я все время думал, что женщинам больше повезло: все, что я могу, — это быть рядом. А у нее он — внутри!
Помню, как она впервые почувствовала, что сын шевелится в животе, и потом я часами просиживал, приложив к ее животу ухо или руку. Прошел целый месяц, пока я тоже почувствовал, как мой сын двигается. Когда это наконец произошло. Тогда можно уже было сказать, что отношения с сыном, пусть даже пока и у нее внутри, — это новая, отдельная история, отдельная от той любви, которая была у нас с его мамой, вообще от наших с ней отношений.
И вот однажды я проснулся оттого, что Никитина мама ужасно храпела: на последних сроках пузо было такое огромное, что ей было трудно дышать. Я положил ей руку на живот и почувствовал, что ребенок беспокоится. Я стал гладить его и уговаривать (вслух, мы все время с ним разговаривали), чтобы он не волновался: все в порядке, просто наша мама так громко храпит, но ничего страшного, я здесь, рядом. И он успокоился, а она так и спала, даже ничего не заметив. Это был наш с сыном отдельный разговор, который длится до сих пор. Только он — и я».
«Мы так и живем — нераздельным целым»
Игорь, 67 лет, преподаватель, и Женя, 10 лет
«Первого ребенка — сына Андрея — я некогда принял из роддома с веселым удивлением вечно занятого аспиранта. И его у нас сразу же отобрали бабушки и дедушки. Мы особо и не противились: жена в театре, я во ВГИКе. Но, помню, плакал, глядя, как он впервые стал на водные лыжи и понесся за катером — мой сын. Смотрите, это мой сын! Никогда не забуду этого мига счастья. Особое чувство кровной любви проснулось к зрелому уже человеку, вполне самостоятельному и состоявшемуся.
Второго ребенка — дочь Женьку — в 1997 году ждал с трепетом, как недостающую составляющую, может быть, главную часть любви и новой семьи. Предчувствие отцовства было острым из-за неуверенности в себе: смогу ли, хватит ли сил, не припозднилась ли любовь? Все-таки 30 лет спустя. Да и мне уже даже не пятьдесят.
К рождению готовились тщательно, рожали дома, в воду, при свечах и под музыку Баха. Четко понималось тогда: жить надо не для семьи, а семьей. Так нераздельным целым и живем. Трехмесячной летела она с нами на мою стажировку в Нью-Йорк, со мной делала первые шаги в спортзале. И снова — ком в горле от гордости».
