«Мужчина я или нет?» Эту фразу с интервалом буквально в пару недель я услышал от двух своих приятелей, оказавшихся в очень разных обстоятельствах. Первый, вполне успешный бизнесмен, разменяв пятый десяток, стал вдруг по два раза в год покупать автомобили премиум-класса, напичкал дом самой дорогой техникой, какую мог найти, а для участка выписывал саженцы чуть ли не ливанского кедра из Ливана непосредственно.
Кончилось тем, что он развелся с женой, с которой прожил почти двадцать лет. Пытаясь объяснить, что же произошло, он с искренней обидой сказал, что она не ценила его успехи и заботу и он понял, что заслуживает лучшей участи: «Мужчина я или нет?»
Другой приятель тоже никогда не был обделен успехами. Специалист высочайшей квалификации, он сделал отличную карьеру и в прошлом году затеял строительство дома за границей. И тут случилась крупная неприятность (не будем вдаваться в подробности).
Мой приятель остался без работы. От предложений-то отбоя нет, вот только деньги ему предлагают вдвое-втрое меньшие, чем те, к которым он привык. При этом жена его не работала последние лет 15, дочери-подростки тянут деньги с энергией хороших пылесосов, зарубежный недострой одинаково невыгодно и консервировать, и продавать. На вопрос, что он думает делать, мой приятель невесело усмехнулся: «Прорвемся. Мужчина я или нет?»
Могу заверить, что оба они — определенно мужчины, и не из последних. Вот только смысл в само это понятие, кажется, вкладывают разный. Как, впрочем, и все на свете.
Что думают мужчины?
93% российских мужчин утверждают, что главное для них — заниматься работой, которая интересна.
59% готовы оставить родителей или друзей и переехать в другой город или даже другую страну ради лучшей карьеры или более высокого уровня жизни.
Результаты исследования «Меняющийся облик мужчин», проведенного по заказу Discovery Networks в 2013 году.
По факту наличия
Что до меня, то сам я с осознанием своей принадлежности к мужскому полу столкнулся впервые на прогулке в детском саду, когда воспитательница в особенно жаркий день в приказном порядке раздела всю нашу группу, чтобы окатить и мальчиков, и девочек из шланга. Тут-то я сразу все и понял.
Философы и историки любят уподоблять развитие человечества развитию одного человека. И с этой точки зрения древность — «детство человечества» — период, когда мужественность определялась и оценивалась по факту наличия и размерам мужского полового органа. Больше того, это отождествление размеров мужского детородного органа с мужскою же доблестью, судя по всему, зародилось еще до появления человека.
У самцов некоторых видов приматов в обычае так называемый «пенильный дисплей» — агрессивная демонстрация своего эрегированного члена. Причем не самкам, а другим самцам — с целью устрашения и достижения более привилегированного положения в сообществе.
С точки зрения эволюции мужчина необходим, чтобы произвести потомство
При всей упрощенности биологического подхода в точности ему никак не откажешь. Очень многое в нашей жизни определяется эволюционной необходимостью. А с точки зрения эволюции мужчина (как и женщина, впрочем) необходим затем, чтобы произвести потомство. И если так, то при отсутствии половых органов быть мужчиной он по определению перестает. Штука, однако, в том, что и наличие этих самых органов чем дальше, тем меньше гарантирует мужчине его высокое звание.
Возможны варианты
Наверное, тут самое время перейти от понятия пола к понятию гендера. Если пол — категория биологическая, то гендер — психологическая и социальная. Соответственно, «половой» мужественности соответствует гендерная маскулинность.
Разночтения начались в Средние века, когда в Европе одновременно развивались два типа маскулинности. Первый — рыцарский, основанный на культе силы, воинской доблести и способности завоевать и вражеский замок, и сердце прекрасной дамы. Второй — монашеский, суть которого в мудрости, кротости и терпении. Кто из двоих — рыцарь или монах — «больше мужчина», на первый взгляд, очевидно. Но это только на первый взгляд.
В действительности монастыри строились в точности так же, как рыцарские воинские ордена: там царила та же жесткая дисциплина и та же строгая иерархия. Да и с оружием обращаться святые отцы очень даже умели. Но, возможно, еще важнее другое соображение. Как бы ни гордились мужчины всех времен умением использовать свой мужской орган по назначению, едва ли не большим поводом для гордости всегда было умение сдерживать порывы плоти. А в этом-то плане монахи рыцарей определенно превосходили.
Дальше — больше. По мере развития ремесел развивались и представления о маскулинности. Портные или кузнецы, может, и рады были бы стать рыцарями, но преодолеть сословные преграды не могли. А истово молиться и усмирять плоть у них необходимости не было. Но они тоже были мужчинами. И значит, их мужественность все больше определялась умением сшить особенно красивую одежду или выковать особенно прочные доспехи. И, продав их, обеспечить семью. Маскулинностей становилось больше, поскольку каждая социальная группа формировала собственные представления о настоящем мужчине.
То же самое происходило и у представителей разных национальностей. Например, евреи веками были вынуждены жить в условиях гонений, противостоять которым не могли физически, поэтому сложившийся у еврейского народа образ настоящего мужчины — вовсе не образ могучего воина. А образ ученого-талмудиста, способного, обратившись к мудрости священных книг, отыскать выход из сложной и опасной ситуации, в которых евреи часто оказывались.
Различные типы маскулинностей сосуществуют сегодня даже внутри одних и тех же небольших населенных пунктов или учебных заведений, уверена социолог Рейвин Коннелл. Облегчает ли это жизнь современных мужчин? Пожалуй, да, но не слишком. Мир так подвижен, что всю жизнь оставаться в рамках своей узкой группы едва ли возможно. А стоит пересечь ее границы, и свою мужественность придется доказывать заново. Каким образом?
Без «бабуинства»
«От кого-то из своих студентов я услышала прекрасное слово: «бабуинство», — рассказывает сексолог Ирина Панюкова. — Мы живем в замечательное время, когда мужчина может самоутверждаться, обходясь при этом именно без бабуинства. Такая модель развития предполагает самоутверждение не через культ физической силы, не через механизмы подавления и подчинения, а благодаря интеллекту и социальным навыкам. Они позволяют мужчине достичь положения в обществе и ощущать уверенность в себе. С большим или меньшим успехом, но и наша страна все-таки движется в этом направлении».
Вероятно, это так. Но с двумя оговорками. Первая из них представляет собой 70 лет недавней истории, когда доминирующее положение в обществе занимали представители низкообразованных слоев, а едва ли не каждая вторая семья прошла через военный опыт. Поколение нынешних 20–30-летних — первое, которое росло в другой ситуации и ведет себя иначе.
Агрессивные инстинкты нужны мужчинам, чтобы защищать потомство от врагов
А есть и вторая оговорка. Современная Европа (да и Америка во многом тоже) представляет мужчине массу возможностей утвердить себя и обрести уверенность, не вцепляясь никому зубами в глотку и не размахивая эрегированным органом. И это, конечно, замечательно.
Но есть и некоторые минусы. Если вспомнить про эволюционную необходимость, то крепкие мускулы и агрессивные инстинкты мужчинам все-таки нужны. Чтобы выполнять вторую по важности функцию после производства потомства, а именно: защищать это потомство от врагов.
И надобность в агрессии полностью отомрет не раньше, чем враги исчезнут как таковые. Увы, беспомощность западных стран перед террором и мигрантами демонстрирует это достаточно убедительно.
Или-или
Я помню, мне было лет семь, и мы с родителями возвращались откуда-то из деревни. Поездом, в общем вагоне. Часа за два до прибытия в вагон, забитый гомонящими людьми, мешками, тюками и невесть чем еще, вломились двое пьяных здоровяков. Они шли по проходу, кроя всех переменной этажности матом, расшвыривая тех, кто оказывался на пути, пиная тюки в пьяном кураже.
Вагон притих, и тут навстречу им поднялся мой отец. Вовсе не богатырского сложения человек, худой и жилистый очкарик, школьный учитель биологии, от которого я за всю жизнь не слышал ни одного матерного слова. Что он им сказал, я не знаю, но все трое удалились в тамбур. Вскоре отец вернулся, уже один, сосредоточенно поправляя на ходу воротник рубашки. Пьяных больше никто не видел, а отец остаток дороги старательно прятал от меня правую руку. Я все-таки сумел разглядеть разбитые костяшки его пальцев. Но еще больше запомнил взгляд, которым смотрела на него мама.
И возможно, если бы не эта история, я написал бы сейчас что-то совсем другое, но тут уж ничего не поделаешь. Других аргументов в пользу своих представлений о мужественности у меня нет.
Разве только цитата из Бродского: «Мужчины того поколения всегда выбирали: или-или. Своим детям, гораздо более преуспевшим в сделках с собственной совестью (временами на выгодных условиях), эти люди часто казались простаками. Как я уже говорил, они не очень-то прислушивались к себе. Мы, их дети, росли, точнее, растили себя сами, веря в запутанность мира, в значимость оттенков, обертонов, неуловимых тонкостей, в психологические аспекты всего на свете.
Теперь, достигнув возраста, который уравнивает нас с ними, нагуляв ту же физическую массу и нося одежду их размера, мы видим, что вся штука сводится именно к принципу «или-или», к «да-нет». Нам потребовалась почти вся жизнь для того, чтобы усвоить то, что им, казалось, было известно с самого начала: что мир весьма дикое место и не заслуживает лучшего отношения. Что «да» и «нет» очень неплохо объемлют, безо всякого остатка, все те сложности, которые мы обнаруживали и выстраивали с таким вкусом и за которые едва не поплатились силой воли».
