«Я живу в аду, иногда возвращаясь обратно»

Первые признаки расстройства я заметил в 15 лет. Помню, как закончил делать домашнюю работу по биологии, и тут меня посетила странная мысль: а что, если я по ошибке написал на одной из страниц матерное слово?

С этого вечера я чувствовал, что должен проверять каждый квадратный сантиметр своей домашней работы, и на поиск ругательств я тратил все больше и больше времени.

Это был лишь первый знак: навязчивая идея не распространялась на другие школьные предметы. Но можно сказать, что плотину в тот момент прорвало, и в последующие годы у меня развилась та забавная и изматывающая форма болезни, которую в кино любят иллюстрировать сценами, как какой-нибудь герой без конца моет свои руки.

Диагноз «обсессивно-компульсивное расстройство» (ОКР) мне поставили в 18 лет, после того как симптомы болезни стали невыносимы и мне пришлось уйти из Университета Кейптауна.

Моя одержимость проявлялась в бесконечных проверках — правописания, математических расчетов, предложений и графиков, — я делал это по три-четыре раза в «нормальные» дни и до 20 раз в «плохие» дни. Все эти перепроверки занимали столько времени, что я просто не успевал учиться и в конце концов завалил несколько предметов.

Синдром подозрительности

Моя дееспособность заметно ухудшилась с появлением других навязчивых мыслей. Например, страха, что я ненароком убиваю младенцев. Это привело к тому, что я все время оглядывался, когда куда-то шел, — мне казалось, что я увижу за своей спиной труп.

Для меня стало проблемой открывать двери — я боялся, что задавлю ребенка, который сидит прямо за дверью. Эти бесконечные подозрения означали, что у меня слишком высокий уровень тревоги, и мне было очень трудно сосредоточиться на лекциях.

Другим серьезным симптомом ОКР был страх подхватить ВИЧ/СПИД через контакт с самыми обычными предметами, вроде банки из-под кока-колы, дверных ручек или через рукопожатие. Я тщательно и подолгу проверял свои ладони и кожу в поисках следов крови.

Я снимал их только для того, чтобы поесть. В какой-то момент я обнаружил, что накрываю свой стакан с молоком салфеткой, для того чтобы некий воображаемый преследователь не инфицировал его вирусом Эбола через крошечную дырку в потолке, которую он аккуратненько просверлил иголкой от шприца.

Еще до того как у меня диагностировали душевное расстройство, оно несколько лет проявлялось в такой религиозной форме, когда ты много молишься о прощении и стараешься как можно меньше думать о голых женщинах, чем обычно и занимаются нормальные мальчики-подростки.

Для меня это означало зацикленность на Ветхом Завете, где гневный Бог постепенно терял терпение, оттого что мне никак не удавалось подавить свои сексуальные желания.

Но все-таки совершенно очевидно, что самым травматичным проявлением ОКР для меня были навязчивые мысленные образы, которые заставляли меня думать, что я причинил кому-то вред. Я много лет просиживал ночи напролет, убеждая себя, что не сбил велосипедиста, когда ехал днем на машине, и вообще никого не задавил тайком.

Пешеходы и велосипедисты были в эпицентре моего прогрессировавшего невроза. Задел ли я самого юношу или зацепил педаль его велосипеда, после чего он свернул с дороги и врезался в дерево? Скончался ли он от травм? Перевернулся ли мальчик, которого я не заметил в зеркало заднего вида, когда выезжал с парковки?

Довольно часто эти мучительные размышления вынуждали меня выходить из дома и прочесывать местность в поисках «доказательств происшествия».

(Почти) счастливый конец

Иметь близкого родственника с душевным заболеванием — это огромное напряжение для всей семьи. Мои родители сначала были весьма озадачены моим необычным состоянием и провели первые годы в надежде, что медикаментозное лечение решит все проблемы.

Когда стало понятно, что ситуация куда сложнее, чем они думали, они проявили себя самым лучшим образом и оказали мне безмерную поддержку, в которой я так нуждался. В обществе все-таки очень много непонимания в отношении душевнобольных людей.

Им приходится жить в изоляции, они лишены общения с соседями, не участвуют в жизни сообщества, и это очень болезненная ситуация. Так что я невероятно признателен своей семье за помощь и постоянную готовность воодушевить, подбодрить.

Сегодня этот режим заключается в регулярных встречах с психотерапевтом и психиатром и в приеме лекарств по определенной схеме.

Но по дороге к этому относительному равновесию я перенес несколько разрушительных рецидивов и поддался глубокой депрессии, которая, в свою очередь, ухудшила мое состояние. Были долгие периоды без работы, и это тоже било по самооценке.

Я догадываюсь, что все это звучит совсем безрадостно, но в действительности так оно и было. Сейчас, благодаря новому режиму лечения, я чувствую себя достаточно уверенным и спокойным. Вероятно, еще рано говорить о счастливом финале истории, но дела определенно идут к лучшему.