Почему религия вызывает такие сильные чувства?

Psychologies: Мы почти каждый день узнаем о фанатиках, о терактах и сталкиваемся с эмоциями по этому поводу, в том числе с религиозными чувствами. Нами действительно управляют страсти, когда речь заходит о вере?

Марина Мчедлова: Когда речь заходит о религиозных вопросах, у многих возникает особое психологическое состояние, которое не всегда поддается контролю разума. При этом религиозное сознание и религиозное чувство — разные вещи. У верующего человека религиозное чувство выражено ярче, но оно может присутствовать и у того, кто далек от религии.

Поэтому вопрос, например, об оскорблении религиозных чувств и святынь может затрагивать и неверующих. Для одного оскорбление святынь невыносимо, а другой вовсе не считает его запретным, но и такой «вольтеровский» подход может оказаться на самом деле превращенным религиозным чувством. Куда не распространяется рациональное мышление, туда распространяется эмоция.

Фредерик Ленуар: Здесь мы находимся в области иррационального. Религиозные верования подтверждаются только ими самими. Поэтому в этой области чувства очень сильны. Для верующих основное — это уважение к их учению и обычаям. Но для неверующих все это лишено смысла! Поэтому дискуссия быстро становится невозможной.

Исследователи раньше считали Европу моделью того, что произойдет во всем мире: религия будет становиться все более частным делом, и одновременно будет распространяться духовность без религиозности.

Однако в последние 30 лет мы наблюдаем обратное. Религия, хоть и значительно отступив в современных обществах, продолжает подпитывать дискусии и противоречия, а в развивающихся странах она не просто удерживает свои позиции, а переходит в наступление.

Выходит, нейтральное отношение к религии вообще невозможно?

Марина Мчедлова: В принципе возможно, но в наши дни оно становится все более редким. Если 20–30 лет назад религия во многих странах была на периферии общественной жизни, то сейчас она вернулась в публичное пространство, и невозможно к ней никак не относиться. Приходится признать, что за последние десятилетия мы не стали ни просвещенней, ни образованней.

Почему религиозные вопросы снова стали актуальными?

Фредерик Ленуар: Ускорение глобализации вызывает исключительно сильный культурный шок. А религия — важнейшая часть самоидентификации, принадлежности к своей культуре: христианство на Западе, ислам в арабских странах, индуизм в Индии.

Религия оказывается последней политической истиной: люди объединяются вокруг общей веры в нечто трансцендентное, в невидимое целое, которое больше них. Так религии создают социальные связи, чувство принадлежности к коллективу. Во времена кризиса, когда политики не могут обойтись собственными средствами, они всегда обращаются к религии.

Марина Мчедлова: Это важнейший вопрос, и решить его сейчас пытается множество блестящих умов. Социолог религии Питер Бергер, сторонник самой жесткой теории секуляризации, полагал, что религиозные институты, сознание и практика постепенно уйдут в частную сферу и на периферию общества. Но в 1999 году он был вынужден признать, что ошибался.

Политолог и теоретик модернизации Роналд Инглхарт изменил свои взгляды и теперь считает, что нет единственно заданного пути, ведущего в итоге к принятию европейских ценностей. Может происходить, наоборот, усиление традиционализма, в том числе ориентация на религиозные ценности.

Эта ценностная развилка означает конфликт цивилизаций?

Марина Мчедлова: Я бы не сказала, что это обязательно конфликт. Это может быть поиск нового пути сосуществования. Другое дело, что такое сосуществование не всегда будет мирным, к сожалению.

Почему в общество вернулись религиозные смыслы? Во-первых, мы видим, что принцип светскости утратил монополию на описание реальности. А во-вторых, в глобальном мире различные культуры, чтобы сохранить свою самобытность, обращаются к наиболее устойчивым критериям идентичности.

Глобализация призывает к одинаковости, поэтому уравновесить ее можно только многообразием. И мы сейчас имеем дело с активизацией не столько даже религиозного, сколько конфессионального сознания.

Обратите внимание: противоречия между разными конфессиями внутри одной религии тоже обостряются. И если раньше православие и католицизм были универсальными системами взглядов, то теперь они больше связаны с государством и этносом.

Принято считать, что религиозное сознание играет миротворческую роль. Как тогда объяснить, что религиозные чувства провоцируют столкновения?

Фредерик Ленуар: Внутри одного общества религия объединяет верующих и позволяет сдерживать насилие. Но в обстоятельствах глобализации она провоцирует конфликты между разными культурными слоями. Мусульманский мир настраивает себя против иудеохристианского Запада, Запад выступает против ислама, индуисты — против христиан и мусульман.

Мусульманский мир, столкнувшись с собственными политическими неудачами и военным, экономическим и культурным преимуществом Запада, пытается в религии обрести себя и свою гордость.

Сегодня это доходит до попыток создания халифата во главе с террористической организацией «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ — организация, запрещенная в РФ), то есть до обещаний вернуть исламу величие, которое якобы у него было.

Кроме того, момент, в который мы живем, я бы назвал ультрасовременностью. Он провоцирует разрушение традиционных структур, на которых были основаны наши общества, — таких как семья, отношения мужчин и женщин. Чтобы справиться с этими изменениями, некоторые обращаются к религии — фундаменту, на котором развивались обычаи и моральные ценности на протяжении тысячелетий.

Марина Мчедлова: Религиозное сознание пока что смягчает конфликтные реакции. Но при этом я бы не стала сбрасывать со счетов контекст — прежде всего в геополитике, политике, в эстетике, в пространстве публичных, не очень выдержанных по тону дискуссий.

Есть еще одна сторона проблемы: опасность сект. Они используют религиозное сознание, манипулируют религиозным (или квазирелигиозным) чувством, рассматривая неофитов как полностью покорных им людей или средство обогащения.

Если на Западе общество более открыто для изменений, которые несет модернизация, значит ли это, что оно более уязвимо для конфликтов, которые порождаются разрушением традиции?

Марина Мчедлова: Да, на Западе жизнь более приспособлена к изменениям, которые несет современность. Но в зазоры между традиционным и современным проникают безумцы и экстремисты. Сегодняшний экстремист вдохновлен традиционностью, но порожден современностью: если бы не было современного мира с его условиями и логикой, то традиционность не играла бы роль катализатора конфликтов.

Чтобы быть современным, надо быть легким и подвижным, для традиционности же, наоборот, надо быть тяжелым, оседлым, иерархичным. Экстремист современен по своей тактике, стремится быть везде и нигде, быть в движении, фактически неуловимым, но при этом для своей тактики использует такие важные элементы традиционности, как религиозное сознание.

Изменения, которые происходят в глобальном мире, затрагивают всех в равной степени или каждая страна их переживает по-своему?

Фредерик Ленуар: Во Франции жестокость религиозного конфликта проявляется особенно отчетливо. У нас политическая система сформировалась в борьбе против католицизма, завершающим актом которой стало отделение Церкви от государства.

В других странах было наоборот, особенно в США: религия участвовала в установлении нового политического строя. Она была частью повседневности, и американцы, даже неверующие, питают к ней глубокое уважение. Для них уважение чувств верующих — такой же непоколебимый принцип, как и свобода слова.

Марина Мчедлова: 75% россиян считают, что мы особая цивилизация. Это определяет нашу специфику: в России признают поликонфессиональность как особую ценность, поэтому межрелигиозные конфликты считают угрозой национальной безопасности всего лишь 5% населения.

Кроме того, российское общество по преимуществу остается светским, что тоже не позволяет религиозно окрашенным конфликтам разрастаться. При этом стоит отметить, что конституционно закрепленный принцип светскости не обязательно предполагает, что общество нерелигиозно.

Например, после расстрела редакции Charlie Hebdo у нас 85% сочли (при полном неприятии средства), что эта расправа психологически объяснима. Более 89% считают, что ни при каких обстоятельствах нельзя оскорблять чувства верующих.

Как же найти баланс между религиозным и светским сознанием?

Фредерик Ленуар: Здесь равновесие найти очень сложно. С одной стороны, нужно продолжать критиковать религию и ни в коем случае не уступать навязываемой цензуре.

Но, с другой стороны, я считаю, что не нужно подливать масла в огонь, и призываю воздерживаться от провокаций, ведущих к опасным столкновениям. Если наше отношение к мусульманам станет более уважительным, мы сможем лучше бороться с фанатизмом.

Но нужно также твердо и последовательно применять законы, особенно в том, что касается запрета носить полностью закрывающее одеяние в общественных местах или использовать религиозную символику в школе.

Марина Мчедлова: Вспомнив, в том числе на законодательном уровне, о чувствах верующих, мы упустили из виду другие сегменты общества. Нам надо вырабатывать правила общежития в мире, где существует не только секулярное, но и религиозное. Сейчас есть немало концепций, как примирить религиозное и секулярное, выработать формы их взаимоотношений.

Например, социолог Ульрих Бек считает, что человек должен жить, всегда имея в виду, что существуют Другие, не такие, как он. В любом месте он будет сталкиваться с другими по своим убеждениям людьми, и это должно стать нормой — а именно, что я всегда имею дело с другими. И этот мир, в котором кругом другие, должен быть комфортным для меня так же, как и для других.

В сегодняшней России спокойнее быть членом какой-нибудь конфессии, чем атеистом?

Марина Мчедлова: Наверное, быть верующим и позиционировать себя как находящегося внутри конфессии действительно спокойнее. Ведь тогда за нами стоит культурная традиция, да еще и закон на нашей стороне. За последние десятилетия у нас поменялась структура восприятия человека: если раньше, когда нас спрашивали «кто ты?», подразумевали сферу деятельности, то теперь имеется в виду национальность или вероисповедание. Сказать «я атеист» не каждый решается.

Угрожают ли религиозные разногласия благополучию общества?

Фредерик Ленуар: Главной опасностью мне представляются, с одной стороны, фанатики и религиозные общины, с другой — потребительский материализм. У них есть общее: культ внешнего. В религии это догмы, ритуалы, чувство принадлежности. У потребительства — внешность, обладание материальными ценностями. В обоих случаях мы забываем о душе.

Цитируя философа Анри Бергсона, я бы сказал, что сегодняшнему миру нужно «больше души». Нужно отказаться от количественной логики, культа внешнего, от доминирования и соперничества, чтобы приблизиться к качественному измерению, к солидарности, толерантности, к ценностям, которые я бы назвал «женскими», в противовес «мужским»: насилию и хищничеству, которые разрушают наши общества и планету. В этом ключ к изменению мира.

Марина Мчедлова: Ощущение дискомфорта возникает вовсе не из-за разницы в религиозных представлениях, а из-за различий в образе жизни. Надо найти общий знаменатель для разных образов жизни. Мы в России обладаем уникальным историческим опытом взаимопроникновения культурных и религиозных традиций, который очень ощутим, например, в Поволжье. Эта традиционная веротерпимость во многом построила саму российскую цивилизацию.

Терпимость, бережное отношение к чужим чувствам пока не приживаются в обществе. Как научить наших детей толерантности и уважению к другим?

Фредерик Ленуар: Недостаточно передавать светскую мораль как религиозную догму. Нужно заставлять думать. А это — задача философии. Почему нужно уважать друг друга? Почему нужно быть толерантным?

Кроме того, мы часто проповедуем правильные ценности, но сами не живем в соответствии с ними. Давайте учить наших детей рассуждать самостоятельно. Давайте будем развивать их чуткость, их эмоциональный интеллект. Если нам это удастся, в ближайшие десятилетия произойдет революция в сознании. Я в этом глубоко убежден.