Все это потому что Чур в старину не только имя славянского бога, но еще и граница, межа, а также край, предел, мера. Этот же смысл в сохранившемся до сих пор слове «чересчур». Чересчур много или мало против должного, против меры.
Но довольно истории. Попалась мне недавно на глаза книжка моего товарища Алексея Ельянова. Вышла она давным-давно, предназначалась для детей среднего и старшего возраста и называлась «Чур, мой дым!». Это детская игра в присвоение. Кто первым сказал – тот и владелец. Даже того, чем владеть по определению невозможно. Например, дымом. Но по уговору он все равно мой. Небывалое наслаждение – мой дым.
Видимо, желание присвоить лежит в основе нашего поведения и восприятия. Мы любим только присвоенное, то, что сделали своим. Здесь не борьба собственников, потому что желание это сплошь и рядом бескорыстно и даже, на внешний взгляд, бессмысленно. Так, например, происходит всякое познание, начиная с учебы в школе. По-настоящему мы знаем только то, что успели полюбить, то есть сделать своим.
Смешные мы существа. Как будто всю жизнь продолжаем играть в детскую игру. «Мой Пушкин». Ну разве не смешно? Не смешно. Это мой Пушкин, тот, которого я полюбил, почувствовал, пережил в себе и понял так, как могу понять только я. Мое право на своего Пушкина никак не посягает на ваше право иметь своего. Но мой – заповедный, его не трогайте.
В саду много яблонь. Но есть яблоня, которую посадил я. Моя яблоня. И отношение у меня к ней особенное. Я чаще ее навещаю, чаще поливаю, хотя это нерачительно и глупо. Ревниво слежу за ростом, с тревогой жду первых цветов. А потом обрываю несколько завязей, потому что большого количества плодов ей, молоденькой, не потянуть. То есть веду себя с ней как с собственным маленьким ребенком. Ну а уж чем отличается свой ребенок от чужого, объяснять не надо.
Мы – собственники. Глупо рассуждать, хорошо это или плохо. Такова наша природа. К тому же, как я пытался показать, жажда присвоения лежит в основе любви. Христианская любовь, терпимость, сострадание – это одно. Но при этом про поведение какого-то человека, книгу, домашний интерьер мы говорим: это не мое. И идем дальше. К своему. В свое. В то, чем дорожим.
Распространяется ли это на личную, материальную собственность? Разумеется. Но именно на этой почве, скажете вы, столько уродливых противостояний, преступлений, войн. Ну что ж, уродливые проявления есть и в супружеской любви, и в любви к ребенку, и даже в любви к Пушкину, если это связано с догматизмом и властным навязыванием единственного Пушкина.
Закона это не отменяет. К тому же за материальную собственность человек держится тоже, чаще всего из символических соображений. То есть природа любви к ребенку, к дыму, к Пушкину и к собственному дому одна. Возьмите плановые затопления деревень. Какая это была трагедия. Даже если людям предлагали взамен новые благоустроенные дома и в лучших землях. Но – здесь каждый сантиметр дома любовно обжит, каждая тропинка знакома. Это мой край, «навек любимый». Не говоря уж о родных могилах. Никакими материальными соображениями эту трагедию объяснить невозможно.
Помню, как много лет назад за символическую цену купил дом. Дом, правда, тоже был чисто символический. Крыльцо похоже на пьяницу, у которого уже нет сил балагурить. Крыша прелестна: днем в избе пестрые солнечные блики, вечером сквозь нее можно видеть звезды. Зато русская печь сохранила все запасы своего дара – гипнотизирует душу медленными кинематографическими языками. Но и ее через год-другой надо будет перекладывать.
Работали мы с сыновьями с утра и до сумерек. Перекуривали, прячась от солнца. Три раза в день нам приносили молоко.
В уме уже поселилась дворцовая стать нашей усадьбы. Веранда. Балкон. Послушный сад. Распаханный за бутылку спирта огород и вырытый под ивами пруд. С карпами. Но пока вокруг играли только кузнечики на своих шершавых струнах, да в печке томилась картошка в молоке.
Это жизнь? Между прочим, и это. Счастье? В каком-то смысле да. Личное, я бы сказал. Потому что мы отстраивали свою мечту, которую осуществить, кстати, так до конца и не удалось: деревня вымерла, частично сгорела. Недавно мы посетили руины нашего бывшего дома. Бродили по ним с большой печалью и любовью. Здесь был наш дом, и над крышей его поднимался наш дым.
