Общаясь с друзьями родителей, на некоторое время я впала в утешительную иллюзию, — иллюзию безопасности, связанную с первыми годами своей жизни. Ах, как романтично звучала бы история моих родителей, рассказанная так: они были счастливы, но пришли 1990-е и разбили их безоблачное счастье на осколки. Ах, как обнадеживающе звучала бы история нашего с сестрой детства, рассказанная так: они были обласканы любовью и заботой, но пришли 1990-е и разрушили их безопасное детство до основания. И я была бы рада остановиться на такой версии этой книги: влияние социокультурного контекста на жизнь одной семьи.
В каком-то смысле это и правда исследование, связанное с влиянием контекста, но этот контекст гораздо шире, нежели 1990-е… К сожалению, даже до перестройки наша семья не была счастливой. Я была последней попыткой родителей вдохнуть в нее жизнь — как жаль, что подобные попытки спасти отношения почти всегда обречены на провал.
По воспоминаниям сестры моего отца, еще до моего рождения в семье начались проблемы. Маме не нравилась квартира, в которой мы жили (она говорила: «Ненавижу эту халупу»), не нравился карьерный путь моего отца, постепенно ей перестал нравиться и сам отец — все, что он делал, вызывало в ней жажду критики и жестокости.
Она говорила ему: «Твой плов едят лишь из жалости». «У тебя нет голоса, и твое пение слушают лишь из уважения ко мне». «Не умеешь — не берись». «Ненавижу, ненавижу, ненавижу».
Моя мама подтвердила эту версию нашей жизни — по ее словам, замуж она вышла от скуки, а чувства к отцу были влюбленностью, которая быстро прошла
Моя сестра была результатом недолгого маминого увлечения, а я — неудачной попыткой сохранить брак. К разводу все шло само собой: судя по всему, папа принимал необдуманные решения, которые плохо отражались на благополучии нашей семьи. Атмосфера в доме была нездоровой — как в их отношениях друг с другом, так и в их отношениях с нами. По чудом сохранившимся воспоминаниям моей сестры, физическое насилие применялось к нам и в присутствии отца тоже.
Ее воспоминания косвенно подтверждает история, которую запомнила папина сестра: как Ира, будучи трехлетним ребенком, приехавшим в гости к дедушке с бабушкой, беспокойно бегала по квартире и искала «вемешок, чтобы стегать Иву». Мои родители отшутились — упаси боже, бить ребенка, что ты. Что ты…
Друзья родителей в один голос твердили: нет, виноваты 1990-е, до развода в вашей семье все было спокойно. Но вероятно, спокойствие заканчивалось тогда, когда закрывалась дверь в нашу квартиру. За наши проступки нас сурово наказывали — мать наказывала нас физически, отец — нас своим молчаливым согласием на это. Он просто грустно стоял и смотрел на то, как она кричала на нас и била. Мне бессмысленно хочется надеяться, что внутренне он был не согласен, но не находил в себе сил ее остановить. Бессмысленно — поскольку вряд ли эта надежда может что-то изменить. Значимы лишь наши поступки. Папа же своим поведением одобрял то, что происходило.
Моей первой осознанной мыслью о нем был вопрос: «Как он мог нас с ней оставить?» И нет, мне не хочется демонизировать свою маму. Знаете, есть весьма забавная психотерапевтическая шутка: давайте не будем тратить время, обвиним мать и разойдемся. Но вы не представляете, какое облегчение приносит знание о причиненном тебе насилии. Вы можете подумать: «Облегчение — это явно не то, что ты должна чувствовать, думая о насилии». В каком-то смысле вы правы. Но, думая о том, что было в моей жизни после, я встаю перед выбором: обвинять себя в том, что я наркоманка, алкоголичка и трудоголичка, либо все же выбрать другой путь, — путь понимания влияния жестокого обращения на дальнейшую жизнь. И я предпочитаю идти второй дорогой.
Но для этого мне нужна смелость, — смелость рассказать свою историю и заявить: да, это было на самом деле. Да, нас били до синяков, которые временами приходилось прятать. С самого юного, крохотного возраста. Да, нас унижали и упрекали за то, на что мы были не в силах влиять. Да, это не началось тогда, когда началась перестройка, — и не закончилось тогда, когда закончились 1990-е.
Псевдоинформированность о травме
Все происходит с нами не просто так.
Ты должен быть благодарен любому своему опыту.
Тебе посылается столько, сколько ты можешь вынести.
Все произошедшее с тобой — это важный урок.
Главное — оставаться позитивным.
И это тоже пройдет.
Травма сделала тебя сильнее.
Твои реакции ненормальны, ты слишком чувствителен.
Прошлое в прошлом.
Бывает гораздо хуже, поэтому ты должен быть счастлив и благодарен.
Просто отпусти это.
Информированность о травме
Ты не мог повлиять на это, это было несправедливо и неправильно, никто — и ты в том числе — такого не заслужил. Травма влияет на нашу нервную систему, на наш мозг, на наше тело, на наши когнитивные функции. Так же как и исцеление.
Твоя реакция — это нормальная реакция на ненормальную ситуацию.
Не травма сделала тебя сильнее; ты — тот, кто выжил, несмотря на травму. Ты сделал себя сильнее. Ты, твоя психика, твое тело настоящие герои, выжившие на войне.
Это нормально — чувствовать то, что ты чувствуешь сейчас.
Самые печальные истории других людей не способны обратить вспять изменения, произошедшие в твоем теле, и изменить реакцию твоей нервной системы. Принятие своей травмы, маленькие шаги вперед, повторение новых паттернов — вот то, что способно изменить наши реакции.
Если тебе требуется больше времени, чем кому-то другому, — это нормально. Любой твой темп нормален, главное — продолжай делать маленькие шаги вперед.
Наверное, это самая популярная фраза среди друзей моих родителей. Еще более угнетающая фраза: «Ты должна быть благодарна; ваша мать сделала все, что могла». Как терапевт, я придерживаюсь концепции многоликости наших чувств. Мы можем чувствовать благодарность — и злость одновременно. И я определенно благодарна родителям.
Да, первые годы моей жизни не были безоблачным праздником безопасной привязанности, но, судя по рассказам об отце, он действительно старался быть для нас безопасным значимым взрослым — так долго, как смог. Моя мама же заботилась о нас так, как умела, столько, сколько я себя помню. Но также время от времени я испытываю злость.
Услышав историю о том, как мама отреагировала на суицид отца, я разозлилась настолько, что написала ей целое письмо — наверное, это был последний рубеж, который был взят мной при работе над этой книгой. Я смогла высказаться не только вслух — я смогла высказаться вслух при ней. Ее последнее письмо родителям отца было таким: «Полагаю, в соболезнованиях вы не нуждаетесь. Вышлите документы для оформления пенсии детям». Ни слова больше.
Мое письмо ей было длиннее:
«Привет, мама! У меня новость: я пишу новую книгу. Она связана с КПТСР, комплексным посттравматическим стрессовым расстройством, и этот диагноз стоит у меня самой. Он объясняет многие вещи из моей жизни — о большинстве из них ты не знаешь, но катание на автобусах в пятом классе, полагаю, можешь припомнить. Поэтому я затрагиваю в ней и историю нашей семьи тоже. Пишу тебе, по сути, с исследовательской позиции. Я хочу задать тебе некоторые вопросы, и ты, конечно, можешь на них не отвечать. Но если ответишь хотя бы на некоторые — я буду рада.
В поисках информации я уже связалась со многими друзьями нашей семьи, с семьей отца, все они отозвались, рассказали много историй и о папе, и о нашем детстве; один из них даже прислал мне несколько видео, на которых есть папа.
Зачем я это сделала: потому что и у меня, и у Иры диссоциативная амнезия — мы обе практически ничего не помним о том, что было в детстве, когда дело касалось нашей семьи
Я помню время у бабушки с дедушкой, Ира помнит спортивные сборы. Отца мы не помним обе. Практически ни одного воспоминания. Кроме твоих (нелестных) слов о нем. Я хочу воссоздать картину событий. И описать, как тяжелый социально-экономический контекст и воспитание могут влиять на личность человека.
Сразу обозначу: я тебя не виню. Ты любила нас в меру своих сил и способностей. И да, времена были тяжелые.
Какой у тебя сейчас взгляд на то, что происходило у вас с отцом? На свое решение о разводе? На его решение о суициде? На свое решение не позволять нам общаться с бабушкой и дедушкой?
Как думаешь, ты хотела детей?
Что ты сама помнишь о своем подходе к воспитанию? Есть ли вещи, в которых ты считаешь, что была не права, или хотела бы поступать иначе, за что хотела бы попросить прощения, хотела бы изменить?
Осознаешь ли ты, что ты была с нами в детстве жестокой? Возможно, ты сама об этом забыла? Здесь, я думаю, важно уточнить: мы практически ничего не помним. Но кое-что есть: например, единственное, что мы знали об отце, заключалось в твоих словах, которые ты регулярно нам повторяла: «чтоб вы сдохли, как и ваш бездарный папаша», «ты такая же скотина и мразь, как и твой отец» и все в таком духе, это я тебя цитирую. Твоя постоянная позиция такова — «я была вам и за отца, и за мать», я знаю. Но понимаешь ли ты, что было слишком много моментов, в которых ты не могла справиться с эмоциями и сливала всю свою ярость на нас? Что ты была агрессивна? Что в один день ты старалась быть ласковой, называла нас Иришка-Маришка (и я тебе за это благодарна, как и за множество других вещей), а в другой день могла быть вне себя от ярости, физически нас наказывала и вербально унижала (я, честно, не могу представить, как можно бить детей головой об стену и называть их «дрянь, тварь, сволочь, скотина, мразь», — но ты это делала, и я пытаюсь понять, осознаешь ли ты, что была не права? И снова: я тебя не виню, как взрослый человек и специалист в области ментального здоровья понимаю, что ты была перегружена — слишком импульсивна, слишком лабильна, слишком погружена в стресс).
Я знаю, что за последние несколько лет ты изменилась. Мне больно это писать, но твоя эмоциональная жестокость продолжалась еще меньше 10 лет назад: когда Ира забеременела, помнишь ли ты, что ты сказала ей тогда?
Помнишь ли ты, как не общалась с ней несколько месяцев после этого? Но когда у тебя появились внуки, ты смягчилась. И я рада этому. И тому, что Ира тебя простила. Она вообще у нас очень великодушна.
И я снова скажу: есть множество вещей, за которые я тебе благодарна. Ты заботилась о нашем физическом и интеллектуальном благополучии. Я благодарна за это, мир не черно-белый. Но: сейчас я думаю о своем родительстве, и меня оно жутко пугает. Из-за нашего детства в том числе. Мне нужна эта книга, чтобы расставить все по полочкам. Если ты найдешь в себе силы и желание порефлексировать и вспомнить что-то, я буду благодарна. Если нет — что ж, я, конечно, не могу тебя заставить».
Я написала это на волне гнева. Гнева на ее бездушное послание моим дедушке с бабушкой со стороны отца — людям, потерявшим любимого сына. Я привела текст своего письма практически без изменений, потому что, если честно, это не я сопровождаю вас в мире травмы; это вы сопровождаете меня. Вы читатель этой книги, а значит, участник реконструкции моего детства.
