Рассказы родителей о конфликтах с подростками иногда напоминают репортаж с места военных действий и природных катастроф. «Это невыносимо», «я готов(а) его убить», «она выносит мне мозг», «они бесят». Родителей раздражают в детях лень и хамство, пугают пофигизм, закрытость и вранье. А подростков выводят из себя диктат и подозрительность взрослых, злит, что их все еще считают маленькими.
Как выдержать эту бурю эмоций и не стать окончательно чужими? Что поможет хотя бы отчасти услышать и понять друг друга? Мы расспросили об этом три пары родителей и детей, которые пережили переходный возраст или, по крайней мере, преодолели острый этап.
Взгляд на конфликт с двух сторон помогает обнаружить триггеры разлада. Вот главный: родители не успевают заметить изменений в психике ребенка
«Одна из ключевых задач этого возраста — обретение ощущения психологической независимости, — поясняет подростковый психолог Никита Карпов. — Заметьте, не реальной независимости, а именно ощущения. Тинейджер начинает воспринимать себя как взрослого и требует соответствующего отношения со стороны родителей. А те перестроиться не успевают, сохраняя прежний уровень общения, контроля, требований и оценки происходящего. Ребенка это задевает и вызывает сопротивление, а его протест ведет к ужесточению мер».
Как разорвать этот порочный круг? Принять неизбежность изменений и быть готовым расстаться с ролью ментора. «Воспитательные меры мало помогают, — продолжает психолог, — потому что воспринимаются как действия с позиции более сильного/знающего/умного по отношению к слабому и зависимому».
Признать, что ребенок — отдельная личность со своей волей, правилами, интересами; больше ему доверять, делегировать ответственность… Умом понимая необходимость этих шагов, многие из нас, взрослых, не в силах на них решиться: у подростков плохо с самоконтролем, у них мало опыта. Ну как им доверять?
«Наши опасения небеспочвенны, — соглашается Никита Карпов. — Но на подростка мы уже не очень можем влиять. Поэтому полезно обратиться к своим навыкам саморегуляции: умению вовремя остановиться и разобраться со своими чувствами».
А еще мы можем вспомнить о себе в том же возрасте и о том, что каждый учится только на собственных ошибках. Что не отменяет нашей готовности утешить ребенка и оказать поддержку.
«Мы рассказали друг другу о своих бедах»
Виктория, 36 лет, и ее дочь Екатерина, 17 лет
Виктория: Когда Кате было 14 лет, мы с мужем на время расстались, и это выбило ее из колеи. Она стала грубить, прогуливать школу, закатывать скандалы, ставить условия: «Если ты не вернешься к папе, я поеду жить к бабушке».
Я воспринимала ее как вредного, избалованного ребенка, злилась, сама заводилась и наконец не выдержала: «Делай что хочешь. Двери моего дома открыты, я тебя люблю и всегда жду». Катя уехала жить к бабушке, а я пошла к психотерапевту.
Потом и ей предложила поговорить с психологом. Объяснила: если не понравится, ты всегда можешь отказаться. Терапия перевернула отношения
Я приехала навестить дочь и призналась, что соскучилась. Мы обнялись, поплакали и начали разговаривать. Я делилась тревогами за нее, спрашивала, что она бы сделала на моем месте. Она говорила о своих бедах. А через месяц вернулась домой. Сейчас мы обсуждаем все. Правда, только после того, как страсти улягутся.
Екатерина: Помню это ощущение: моя детская беззаботная жизнь закончилась, и резко стало все плохо. Меня никто не понимает, я стала взрослой, а маме это не нравится. Любой ее вопрос я расценивала как вмешательство в личное пространство. Было полное неприятие родителей.
Мне хотелось быть максимально яркой, я красила волосы в фиолетовый и розовый цвет, сделала 12 пирсингов. Хотелось экстремальных ощущений, сильных эмоций, и не только радостных. Я перепробовала все, от алкоголя и сигарет до поездок в другие города и банджи-джампинга.
А потом случился крах: проблемы в школе, безответная любовь — все навалилось в один момент, казалось, жизнь кончена. Я в истерике пришла к маме и, рыдая, все ей рассказала. Согласилась поработать с психологом, и мне стало спокойнее. Я рада, что получила свой опыт: мама не проживет за ребенка его жизнь. Но хорошо, что она где-то рядом.
«Мы разъехались и благодаря этому сблизились»
Наталья, 47 лет, и ее сын Антон, 25 лет
Наталья: Я перфекционист и от сына требовала того же: добросовестной учебы и примерного поведения. Но не вышло: он другой. С тринадцати лет перестал учиться, хулиганил, учителя на него жаловались. Казалось, что его жизнь катится под откос, надо немедленно предпринять какие-то шаги, чтобы все исправить. Трудность была еще в том, что я растила сына одна и мне не с кем было разделить ответственность. Я давила, настаивала, он протестовал сильнее.
Перелом наступил, когда сын окончил школу: я поняла, что дальше от меня ничего не зависит. Напряжение спадало, и когда на третьем курсе он объяснил, почему решил бросить институт, я его впервые услышала, и мы поговорили, а не скандалили.
А по-настоящему сблизились, когда он стал работать и жить отдельно. Каждый из нас за эти годы прочитал много книг и многое передумал, мы стали другими. Он занимается тем, что ему нравится, и я счастлива за него.
Антон: Между подростком и родителями — бесконечное пространство, это люди из разных галактик. В тринадцать лет я воспринимал маму как надзирателя, с которым надо поддерживать выгодные отношения: идти на уловки, вранье.
Я твердо знал, что она меня не поймет, мои увлечения не примет, оспорит и осудит, нечего и пытаться. Это создавало пропасть между нами
Я был гиперактивным ребенком, яростно спорил с учителями, обожал эпатаж и всякие жесткие приколы, рисовал граффити в неподходящих местах и вообще всячески стремился к самовыражению. В этом не было никакого криминала, насилия, просто веселье, перформанс: энергию деть было некуда.
Только ближе к девятнадцати я стал переосмыслять жизнь и понял, что хочу все поменять. Съехав, столкнулся со взрослыми проблемами. И тогда дистанция между нами сократилась. Будто люди из разных концов вселенной оказались наконец в одной экосистеме.
«Мы обнаружили немало общих интересов»
Иван, 39 лет, и его сын Никита, 18 лет
Иван: Я был готов к трудностям в поведении: любому парню в этом возрасте хочется заслужить признание сверстников, совершая какие-то выходки. Но сложности возникли в другой сфере. Никите было 14 лет, когда я ушел из семьи, и у нас был тяжелый кризис, он закрылся и отказывался со мной встречаться. И меня это злило.
У мужчин ведь как? Мы ждем, что ребенок спросит совета. Есть запрос — значит, с твоим авторитетом все в порядке. А мне казалось, что он ускользает из-под моего влияния.
Я настаивал: пойдем туда, пойдем сюда, даже не спрашивая его мнения. И вдруг задумался: а что ему самому интересно?
Стал выдергивать его на концерты тех рэперов, которые ему нравились. Приглашал вместе ходить в спортзал, в баню. Вместе участвовали в экстремальном забеге с препятствиями на 10 км. Я помог ему найти подработку. И постепенно все наладилось. Сын был на моей свадьбе, и мы теперь открыто обсуждаем все вопросы.
Никита: Родители довольно строго меня ограничивали, запрещали поздно возвращаться, особенно мама. Папа мне больше доверял. Но однажды он ушел из дома.
Первое время было очень тяжело. Я не понимал, что происходит, и не мог ничего сделать, никак повлиять, потому что у меня слишком мало опыта. И в этом была самая большая проблема. Мне казалось, я стою на краю пропасти. Я счел уход отца предательством и не хотел его видеть. Старался отвлечься, ушел в учебу, в отношения с девушкой.
Только ближе к семнадцати годам моя гордость отступила, пришло осознание, что папа мне желает только хорошего. Мы стали чаще общаться. Когда были трудности в учебе, в отношениях, папа что-то подсказывал, и я чувствовал, как хорошо, что он рядом. Мне сразу становилось спокойнее. В конце концов я понял и принял его решение. Пусть будет так. Сейчас я могу с ним чем угодно поделиться, знаю: он меня поймет в любой ситуации.
