«Есть три рода любви:
1) Любовь красивая,
2) Любовь самоотверженная и
3) Любовь деятельная.
Я говорю не о любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот... Я говорю… про любовь к матери, к отцу, к брату, к детям, к товарищу, к подруге, к соотечественнику, про любовь к человеку.
Любовь красивая... Для людей, которые так любят, — любимый предмет любезен только настолько, насколько он возбуждает то приятное чувство, сознанием и выражением которого они наслаждаются. Люди, которые любят красивой любовью, очень мало заботятся о взаимности, как о обстоятельстве, не имеющем никакого влияния на красоту и приятность чувства. Они часто переменяют предметы своей любви, так как их главная цель состоит только в том, чтоб приятное чувство любви было постоянно возбуждаемо. Для того чтобы поддержать в себе это приятное чувство, они постоянно в самых изящных выражениях говорят о своей любви как самому предмету, так и всем тем, кому даже и нет до этой любви никакого дела.
Второго рода любовь — любовь самоотверженная, заключается в любви к процессу жертвования собой для любимого предмета, не обращая никакого внимания на то, хуже или лучше от этих жертв любимому предмету. «Нет никакой неприятности, которую бы я не решился сделать самому себе, для того чтобы доказать всему свету и ему или ей свою преданность». Вот формула этого рода любви. Люди, любящие так, никогда не верят взаимности (потому что еще достойнее жертвовать собою для того, кто меня не понимает), всегда бывают болезненны, что тоже увеличивает заслугу жертв; большей частью постоянны, потому что им тяжело бы было потерять заслугу тех жертв, которые они сделали любимому предмету; всегда готовы умереть для того, чтоб доказать ему или ей всю свою преданность, но пренебрегают мелкими ежедневными доказательствами любви, в которых не нужно особенных порывов самоотвержения. Им все равно, хорошо ли вы ели, хорошо ли спали, весело ли вам, здоровы ли вы, и они ничего не сделают, чтоб доставить вам эти удобства, ежели они в их власти; но стать под пулю, броситься в воду, в огонь, зачахнуть от любви — на это они всегда готовы, ежели только встретится случай.Кроме того, люди, склонные к любви самоотверженной, бывают всегда горды своею любовью, взыскательны, ревнивы, недоверчивы и, странно сказать, желают своим предметам опасностей, чтоб избавлять от них, несчастий, чтоб утешать, и даже пороков, чтоб исправлять от них.
Третий род — любовь деятельная, заключается в стремлении удовлетворять все нужды, все желания, прихоти, даже пороки любимого существа. Люди, которые любят так, любят всегда на всю жизнь, потому что чем больше они любят, тем больше узнают любимый предмет и тем легче им любить, то есть удовлетворять его желания. Любовь их редко выражается словами, и если выражается, то не только не самодовольно, красиво, но стыдливо, неловко, потому что они всегда боятся, что любят недостаточно. Люди эти любят даже пороки любимого существа, потому что пороки эти дают им возможность удовлетворять еще новые желания. Они ищут взаимности, охотно даже обманывая себя, верят в нее и счастливы, если имеют ее; но любят все так же даже и в противном случае и не только желают счастия для любимого предмета, но всеми теми моральными и материальными, большими и мелкими средствами, которые находятся в их власти, постоянно стараются доставить его».*
Инна Шифанова, семейный психолог:
Толстой гениален как писатель, но он ничего не понимает в любви.
Любовь соединяет две личности, каждая из которых имеет собственное достоинство и свои границы. Если есть достоинство, то границы четко определены, и тогда никто не требует ни от себя, ни от другого, чтобы тот соответствовал чужим ожиданиям. Настоящая любовь дает каждому возможность быть собой, не нарушая чужих границ. Требование жертв здесь неуместно, уважение к границам – уместно. Когда есть взаимное уважение, тогда действительно происходит вечное узнавание друг друга, а это и есть главная движущая сила любви.
Если же один хочет узнавать другого ради поощрения его пороков, с целью любоваться своей любовью и своим всепрощением, то это к любви не имеет отношения. Это попытки что-то компенсировать (дефицит внимания, статуса, уверенности в себе, понимания, различные социальные страхи), это любовь не действенная, а дефицитная.
Толстой строит отвлеченные рассуждения, создает схемы и конструкции мира и любви к миру, в них нет конкретики и теплоты настоящей любви к человеку.
Он, мне кажется, здесь описывает самого себя – три собственных реакции на окружающих в зависимости от его собственного настроения. В таких отношениях другой человек – объект, а не субъект. Личности партнера здесь нет. И он, живой человек, чувствует, что речь не о нем, а о мифе про него и о любовании собой. За экстазами можно спрятать любое чувство даже от себя (например, презрение, равнодушие или ненависть).
Три рода любви по Толстому – это три разные стадии негармоничных отношений в любви. Очень частая проблема.
1. Сейчас мы бы это назвали конфетно-букетной стадией. Клиентки обычно говорят: «Он так красиво ухаживал, кто бы мог подумать?!» Обычно здесь и «гений чистой красоты», и ангел. Любовь неземная. Разумеется, неземная! Человек никогда не ангел, но это отрицается. И партнеру предъявляются претензии, как он посмел перестать быть ангелом. Какое право он имеет на несовершенство! Правда, о взаимности они обычно очень даже заботятся, они ревнивы ко всем одновременно «предметам любви».
2. Несчастный «предмет» постоянно ждет, когда же он будет вновь соответствовать прежним восторгам, и делает ошибку – становится жертвой. «Никогда не верят взаимности (потому что еще достойнее жертвовать собою для того, кто меня не понимает)» – именно так. У них есть все основания не верить взаимности, их никто не собирается понимать.
3. Третий тип существует как недостижимый идеал, как цель, к которой должен стремиться другой. Но непонятно, по Толстому, а что же в это время делает «любимый», разрешающий себя любить?
Толстой умел любить человечество, а не человека, поэтому он скрыл за пафосом «про любовь к матери, к отцу, к брату, к детям, к товарищу, к подруге, к соотечественнику, про любовь к человеку» не складывающуюся у него любовь к женщинам. Он видится мне мальчиком-подростком, который уверен, что его не за что любить, потому что он считает себя ужасным преступником и видит свои недостатки страшно преувеличенными, успокаивая себя только тем, что это – пороки, свойственные всему миру. Ему страстно хочется, чтоб его любили несмотря ни на что, жертвенно и безусловно, и при этом хорошо его понимали, угадывали его желания даже без слов и без просьб шли навстречу его потребностям. Его желание любви проникнуто детским эгоизмом. Но он не замечает этого, как не замечает и того, что каждый раз описывает любовь одностороннюю, которая не умеет вступать в диалог с другим человеком и, в сущности, не видит его.
* Подробнее: глава «Любовь» в книге: Л. Толстой «Детство. Отрочество. Юность» (АСТ, Астрель, 2012).
