«При ближайшем рассмотрении оба оказались упырями»: история России глазами нечисти

С формами, как и с фантастическими образами, автор играет талантливо и с удовольствием. Впрочем, оцените сами: с разрешения издателей мы опубликуем один из рассказов Даниэля Бергера.

На Воздвиженке, под самой крышей

Ну и пусть себе англичане спорят, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы, — оставим их, бог с ними! Они настоящего ангела и не видели никогда. Настоящий ангел и в одиночку там не поместится. А если у него еще и пожитки кое-какие есть — хотя бы чемодан с зимним пальто и фикус в горшке — то для комфорта ему нужен целый подоконник.

Ангел поселился на подоконнике давно, с тех пор как на Воздвиженке обосновалась консерватория. Стоял жаркий сентябрь, и из распахнутых окон к небу устремлялся то модный Верди, то полузабытый Кавальери. Непривычные к такому лошадки, тянущие конку, вздрагивали и фыркали, обнажая сточенные зубы. Ангел летел мимо и, привлеченный хором пленных иудеев, уселся на подоконник. Да так там и остался. Уж больно понравилась ему здешняя атмосфера — музыканты ведь люди добрые, веселые.

Никто ангела, конечно, не прогонял, а новых студентов и предупреждали к тому же — вот на тот подоконник не садись, инструмент не ставь, там ангел живет.

Но даже когда консерватория съехала и хозяева стали сдавать квартиры в доме зажиточным купцам, ангел никуда не делся. Так и жил в окне третьего этажа, отлучаясь временами по своим служебным делам. Новые жильцы только поставили на подоконник фикус, но более ничем ангела не стесняли, потому как приметили — с ним дети меньше болеют, мужья ласковее становятся, а жены — краше.

А когда началась война, ангел попрощался с фикусом, перевязал свой видавший виды чемодан веревкой для надежности и отправился на фронт. Нет, военнообязанным он не был, но отсиживаться в Москве не мог. Три года он тогда при госпитале отслужил дежурным ангелом, сопровождая одних на тот, а других на этот свет. Нелегкая это работа, нервная. Души ведь — не солдаты, не офицеры, дисциплины не знают. Вот умрет какой-нибудь парнишка, ну все уже — пора душу из лазарета выводить, а душа-то как упрется, как вцепится в хилое тельце и давай рыдать. Это самое страшное. Другие души тогда разом теряют покой, мятутся, в истерику даже могут удариться.

Ангел их жалел, утешал как мог — очень ему тогда консерваторские уроки пригодились. Запоет порой что-нибудь духовное из Бортнянского тоненько-тоненько, сам себя до слез доведет, но души упокоит. И потянет их, притихших, за ручку на выход, не давая оглянуться на искромсанные тела, накрытые белыми простынями.

Реже бывало наоборот: по ошибке забредет душа на тот свет, потянется к сиянию в высших сферах, а тут ангел запыхавшийся — стой, нельзя туда! И чуть не силком тянет душу обратно, к окровавленным пальцам полкового хирурга Митрофанова, день и ночь оперирующего в переполненном полевом госпитале…

С фронта вернулся ангел в начале семнадцатого — и сразу на подоконник, к почерневшему от холода фикусу. Жильцы, по слухам, за границу подались, а фикус вот оставили в пустой квартире, значит.

Целый год отдыхал ангел от госпитального ужаса, просыпаясь только затем, чтобы полить фикус, и опять, свернувшись клубочком, погружался в тяжелую дремоту. А в доме болели дети, гневались мужья и старели жены, не зная, что в соседней комнате стонет и бредит во сне ангел.

— Шуликуны бегут, шуликуны в железных шапочках, в кожаных зипунчиках, — сам себе бормотал под нос, поглядывая из окна вниз на красноармейцев. С третьего этажа они были на одно лицо, да даже и лиц не разглядеть, а так — будто большой еж по улице идет, щетинится штыками в небо, перебирает десятками лап.

Этим утром в комнату пришел с ордером новый жилец, бывший матрос из питерских. По-хозяйски осмотрел все, бросил на подоконник тяжелый, пропахший соленым потом бушлат и вежливо попросил ангела до вечера покинуть помещение. На вопрос, где же ему теперь жить, матрос посоветовал сходить в домком, поговорить с председателем. Нет, здесь остаться никак нельзя, к нему жена приедет, соскучилась. Вот и пришлось ангелу опять свой чемоданчик перевязать.

В домкоме было людно — хватало и бывших, и нынешних. Все ждали председателя. Скуластые деревенские бабы толковали промеж собой о прозорливом старце Иулиане, который де твердо сказал — не устоит град сей без святых мощей! А как почти все мощи-то порушат, так и падет град, придут де трое — рябой, да хромой, да плешивый и смерть откопают, что царь Еруслан под Кремлем закопал. Вот тогда-то и погуляет смерть по Москве! А еще, говорят, в прошлом-то году воры подкоп рыли и на смерть-то наткнулися — это когда испанка была… Но не время было еще смерти просыпаться, вот она и собрала народу сколько могла одним махом и обратно-то завалилась…

— Врите больше! — отвечали светлоликие красноармейцы. — Нет никаких святых мощей, а есть кости старые. И все наоборот будет — когда, значит, все кости собакам выбросим, тогда придут трое: один весь в лучах солнца осиян, другой с лунным знаменем, а третий — по плечи звездами осыпанный, и принесут они в мир язву моровую бывшим богатеям, а простому народу — счастье!

— Да как же так? — не выдерживали бывшие дамы в пожухших кружевах на давно не мытых шеях. — Да что же это делается? И где она, эта ваша справедливость? Разве мало мы претерпели? Уже и мужья-то наши полегли — да от чьей руки, не поймешь! Уже и сами-то с голоду пухли, и деток сколько схоронили…

— Каких таких деток?.. — через губу сплевывая, отвечали им их же бывшие горничные. — А то мы не видели, не знаем, как вы по докторам бегали, аборты чуть не кажный год делали! Проститутки дешевые! Кончилось ваше время, хлебните-тко нашего!

— Варька, угомонись! Любка-змеюка, а ну подвинь зад! — умирил наконец всех председатель. Он пробирался к своему столу, на ходу раздавая шлепки. — Так, кто тут по жиличному вопросу?

Ангел шел последним. Послушавшись советов, щедро раздаваемых очередью, он заранее подготовил письменное заявление: «Прошу поставить меня на учет как трудящегося и предоставить жилую площадь на одну персону в доме нумер 13 по улице Воздвиженке. С учетом происхождения из небесных сфер прошу разместить в верхних этажах означенного дома, чтобы поближе быть к звездному небу».

Это заявление он прочел целиком три раза, после чего подозрительно уставился на ангела.

— А ты сам кто такой будешь-то? Можешь не отвечать, сам вижу... Воевал?

— Так точно!

— А заслуги имеешь?

— Никак нет!

— Ну откуда тебе… А дом-то не резиновый! Как я тебя без заслуг размещу тут? Только если в квартиру 1-Б… Там дворник с семьей да еще два хлопца квартируют…

— Но это же полуподвал. Я не смогу там… У меня же происхождение, понимаете?

— Отставить разговоры! — председатель был из унтеров и возражения гасить умел как никто другой. Потом помолчал и добавил тише, даже немного сочувственно: — Бери, чего дают, паря… И забудь про свое высшее происхождение. И не таких тут видали…

Ладно, подумал ангел. Одну ночь можно и переночевать. А завтра поищу квартиру — может, кто подоконник сдаст.

Койко-место у дворника оказалось тремя табуретами, составленными так, что человек нормального роста мог на них лечь, только поджав ноги. Ангелу же этих табуретов хватило еще и чтобы разместить все свои пожитки. Жена дворника — пожилая безымянная татарка, решившая, что ангел посягает на ее жилплощадь, сперва, проходя мимо, норовила спихнуть и фикус, и чемодан с законного места, пока не получила от мужа, знавшего ангела еще до войны, крепкий тычок. Зато дети сразу полюбили гостя и тянули его в разные стороны — мальчишки в бабки играть, девчонки — куклу кормить.

Этот запах ангел бы ни с чем не перепутал — запах тошнотворный, жирный и тухлый. При ближайшем рассмотрении оба оказались упырями. Столкнувшись с ангелом, они попятились к выходу, но путь им неожиданно преградил председатель.

— Ну как расположились? Живете дружно? — не обращая внимания на упырей, спросил он у ангела.

Ангел радушно шагнул к нему навстречу, с удовлетворением заметив, что соседи близки к обмороку. Поговорив с председателем и проводив его, ангел обернулся к упырям:

— А ну пошли во двор, поговорим.

Ночь была уже по-зимнему холодной и ветреной. Упыри в темноте чувствовали себя увереннее и наглели на глазах:

— Нас двое, ты один.

— Вижу, — ангел был спокоен. — Откуда взялись?

— Из-под Рязани. С обозом приехали летом еще.

— Понятно. Чем тут занимаетесь?

— А то сам не знаешь! — загоготали они. — Ладно, кончай базарить. Чтоб мы тебя здесь больше не видели. Это наше место!

«Вот нечисть пошла безмозглая, — подумал ангел. — Ну так деревенские ведь... Про ангелов, наверное, только в сказках и слышали», — и он улыбнулся, представив, как кровопийца-мать рассказывает этим зубастым тварям страшные сказки про светлую силу.

— Чего лыбишься-то? — удивились упыри. — Пошел отсюда!

— Только после вас, — вежливо ответил ангел и неожиданно схватил обоих дуралеев за руки.

Из-за угла появился председатель.

— Ловко ты их, — присвистнул он. — Может, в милицию пойдешь? А я и рекомендацию напишу…

Утром ангел отправился на поиски комнаты в верхних этажах. Ему повезло — у подъезда, где раньше скрипачи занимались, висело объявление о сдаче жилья. Цена не указывалась, и ангел решил зайти — денег у него не было, но вдруг хозяева выделят подоконник за просто так?

Дверь открыла женщина в черном платье по фигуре. Неестественно блестящие глаза выдавали в ней любительницу белого нюхательного порошка.

— Здравствуйте. Я по поводу комнаты.

Женщина молча кивнула и повела гостя вглубь гигантской квартиры. Сдаваемая комната была в самом конце, у кухни. Она и была раньше частью кухни, а теперь стала отдельной комнатой, так и не лишившись, правда, особого кухонного запаха лука и керосина. В комнатке ничего не было кроме узкой солдатской койки и цветной картинки, при взгляде на которую ангел покраснел. В это время из соседней комнаты вывалилась голая девица и, держась за стены, побрела в уборную. Ангел понял, куда его занесло, и решил как-то вежливо закончить визит:

— Так сколько, вы говорите, в месяц?

— Пятьсот, — пророкотала женщина.

— Да... Дороговато для меня, знаете... Извините за беспокойство.

— Четыреста.

— Нет-нет, я пойду…

— Не хочешь, значит, комнату?

— Не хочу, — наконец признался ангел.

— Ну тогда посиди со мной немного. С тебя ведь не убудет.

Юлия Алексеевна в этом свете и сама казалась мягче, женственнее и милее. Ангел по привычке занял подоконник и, как большой пес, рассматривал развешенные по всей комнате фотографии самой хозяйки и, видимо, ее мужа.

— Противно тебе здесь, да?

— Нет. У вас хорошо в комнате. Это муж? — Любовник.

— Простите.

— Ничего. Могла бы сказать, мол, да, муж, но вспомнила историю, ну ты знаешь, про женщину, у которой пятеро было и ни один не муж.

Тут в комнату зашла давешняя девица, уже завернувшаяся в какую-то скатерть.

— Юлька, клиент ушел. Марафету дай.

— Пошла вон, Катюха. Видишь, у меня гость. 

— Сука, — беззлобно сказала девица и вышла. 

— Осуждаешь меня? — закурив, спросила хозяйка.

Ангел замялся.

— Знаешь, я на исповеди не была лет шесть. Да, верно — в тринадцатом году я своего Митю встретила. Думала, что уже и не исповедуюсь никогда, а ты взял и явился из ниоткуда. Тебе ведь можно исповедаться?

— Нет. Но мне можно просто рассказать.

Юлия Алексеевна горько усмехнулась:

— А рассказывать-то и нечего. Все как у всех — жизнь во грехе или, как говорила моя кухарка, «баба-дура, баба-дура, баба-дура грешная, только толстая фигура и судьба потешная». Вот и у меня так — на потеху живу!

Тут ее опять прервала марафетчица Катюха:

— Юлька-сука, ну сил нет! Дай нюхнуть!

— Да подавись ты! — хозяйка бросила ей в лицо какой-то медальон, и девица, схватив его, убежала.

— Ты прости меня, соколик. Я как будто забываю иногда, с кем говорю. А ты сам виноват, — в голосе ее появились веселые, но немного истерические ноты. — От тебя же должна какая-то благодать исходить, а ты сидишь бука букой! Как гимназист в первый раз… Ой, ну прости дуру!

Женщина пошарила на прикроватном столике и, найдя там еще один медальон, собралась было его открыть. Ангел, вспорхнув с подоконника, выхватил его и положил в карман. Он еще с войны знал, что если марафетчика вовремя не остановить, то разговор превратится в бесконечную чехарду горького плача и буйного веселья. Юлию Алексеевну потеря не расстроила.

— Если бы не война эта проклятая, мы бы с Митей сейчас в Крыму жили — у него там дом, родители. Он все обо мне знал и не осуждал — вот как ты. Это прошлое, говорил мне. Это все было когда-то давно и не с тобой. А теперь ты моя и скоро будешь совсем моя! Война закончится, я приеду и увезу тебя в Крым. Будем там жить, сад заведем и огород с клубникой — ты любишь клубнику? Да, отвечала я, очень! Да ты, наверное, настоящую-то клубнику и не пробовала… Где ей тут взяться! А вот в Крыму…

— Знаешь, он ведь перед тем как на фронт уйти, денег мне оставил. Обещаний с меня никаких не брал, но я сама себе тогда пообещала — я дождусь его. Именем его жила, молилась на него... Письма целовала, конверты... А потом, потом, когда писем не стало, я уже не на него, а за него молилась. Месяц, два... Полгода... Просила: Боженька, пусть Митя там встретил другую, пусть разлюбил меня, дуру! Но пусть только живой...

Женщина беззвучно заплакала. В комнату вошла Катюха, уже, видимо, утолившая свой голод. Она села на кровать и обняла Юлию Алексеевну, глядя немигающими глазами куда-то в стену.

— Это Катька. Она меня нашла, когда я уже от голода умирала. Ты не думай о ней плохо, пожалуйста. Она добрая… — хозяйка погладила Катьку по нечесаным волосам, — она мне жизнь спасла. От меня в этом деле уже какой прок — старая стала… А Катя, она за нас двоих работает. Я ее люблю очень.

Тело улыбчивого офицера Мити вместе с телами его родителей лежало в огромной зловонной яме на окраине Севастополя. К сожалению, Митя не разлюбил проститутку Юлию, а потому и не покинул Крым вместе с остатками армии. Он остался, споров с шинели офицерские погоны и добровольно сдав все оружие, включая кортик. Ангел рассказал об этом Катьке, когда ее подруга уснула. Потом они сидели на подоконнике, закрыв глаза и держась за руки.

— Ты можешь нас отнести куда-нибудь далеко, где нас никто не знает? — спросила она.

— Увы, нет. Даже если я так сделаю, обязательно случится что-нибудь, что заставит вас вернуться сюда.

— Пусть! Но хотя бы на день можешь?

— Нет. Но вы сами сможете.

— А ты поедешь с нами?

— Нет. Знаешь, у ангела на земле есть свой срок, и вот мой, кажется, подошел к концу. 

— Как ты это понял?

— Я слишком привязался к людям.

— И что теперь будет?

— Ничего. Просто я сейчас уйду, и… все будет хорошо. Не надо больше искать квартиру — это ведь очень хорошо!

— А что с нами будет?

— Не знаю. Могу только предположить, что сейчас тебе очень захочется спать. Ты ляжешь и проспишь почти сутки, чтобы завтра утром встать и решить, что будет дальше.

Ангел перенес спящую Катьку на кровать, подмигнул на прощание фикусу на подоконнике и превратился в огонек, который, покружив по комнате, вылетел через окно и застыл Рождественской звездой над Кремлем где-то на высоте двух с половиной — трех километров.