Неожиданная задержка
Когда старшему сыну было десять лет, в нашей с внутриматочной спиралью жизни появился сюрприз — одно плодное яйцо размером в один сантиметр. Так бывает, хоть и редко. Спираль удалили, и это не помешало яйцу всерьез прикрепиться к стенке матки.
«Мамочка, у вас мальчик, все в норме», — сообщила через два месяца врач о результатах амниоцентеза (современный способ дородовой диагностики ребенка).
Здоровье сына — единственное, что волновало после тревожной медицинской процедуры. Неделю в ожидании результата я мучилась мыслью, как жить, если скажут, что с ребенком что-то не так. А тут радость — здоровый малыш. В семейной футбольной команде прибавление.
Кесарево не только кесарю
Накануне планового кесарева сомкнуть глаз не удалось. В ожидании мы с семьей смотрели документалку про младенцев в Африке. Тревожность зашкаливала, но вместе с африканскими мамами было легче.
На кушетке у анестезиолога я поинтересовалась смертностью во время операций. Ее заливистый смех подбодрил: «Помирать надумала? А ребенка кто будет воспитывать?»
Первое незапланированное кесарево завершилось крупным глазастым мальчиком 11 лет до этого. Тогда муж сидел в операционной и держал за руку. Было страшно, но не так. В этот раз было иначе: в оливковой кафельной операционной, с обездвиженными ногами и огромным животом, я лежала одна перед незнакомыми, упакованными в голубое по самые веки людьми. В такой важный момент жизни.
Как только разрезали, я почувствовала острую боль в паху и закричала. Врачи пытались мне не поверить, но через мгновение я вдруг почувствовала неземную легкость и неожиданно воспарила над происходящим: звенящие голоса врачей, стол и полет ввысь.
— Ах… вот как умирают, легко и приятно, — неслось в голове. — Обещали ведь, не умру.
— У вас мальчик, — потрепал меня по щеке врач. — И я услышала, как закряхтел мой малыш, его поднесли к груди. Так случилась наша первая встреча с Максом.
Здоровый Максимализм
Со старшим сыном все хотелось побыстрее, чтоб сел, встал, пошел — ногами, в школу, в институт. Я была моложе, и время текло иначе.
Во второй раз хотелось замедлиться, в первые месяцы я часами сидела и любовалась сыном. Но жизнь торопила: в год пришлось выйти в офис, а с малышом дома справлялись папа и няня. Макс рос шустрым, бесстрашным и беспардонным. А еще к двум годам он говорил только — «мама» и «Аня». О последней гадали.
После исследований сурдологи, генетики, специалисты по аутизму подтвердили, что с их стороны вопросов нет. В два с половиной года невролог направила на реабилитацию в федеральный детский центр психоневрологии, недалеко от дома.
Я проезжала мимо этой больницы сотни раз, но не знала, что там проходят реабилитацию дети с инвалидностью и что здесь будет наш первый дневной стационар. Консилиум врачей впервые озвучил диагноз — четыре страшные буквы — задержка психоречевого развития (ЗПРР). Спустя две недели разноформатной терапии мы получили направление в коррекционный детский сад.
Ждать нельзя, корректировать
С трудом записались в сад на Славянском бульваре, и четыре года возили туда ребенка. С ним ежедневно занимались — логопед, дефектолог и психолог. В маленькой группе были ровесники с аутизмом, ДЦП, умственной отсталостью и «речевые дети».
Было страшно, что ребенок не научится ничему в таком окружении. Но уже в три года он говорил, с полным ртом каши, и зеркалил то, что спрашивали. Наш первый логопед называла это эхолалией и рекомендовала оформлять инвалидность.
Иногда я оставляла сына в группе и рыдала на лестнице, а заведующая сада, проходя мимо, проводила разъяснительную работу, что главная задача родителей — социализировать ребенка, ведь от мира не спрячешься. Было сложно — пережить, понять, принять.
Без «своих» как без рук
В ситуацию, когда с ребенком что-то не так, каждая семья попадает в одиночку. Врачи появляются эпизодически, и точкой опоры становятся люди с опытом. Мы не пропустили ни одного собрания в детском саду, где воспитатели и родительское сообщество щедро делились практиками, контактами, исследованиями, врачами, мыслями и переживаниями.
Помогали с Максом и родные. Дедушки и бабушки дают «передышку» и до сих пор. В этот момент очень чувствуется, кто «свои», а кто — прохожие по жизни. Старший брат много включался, однажды я спросила, не ревнует ли он, что мы столько времени уделяем брату, ответ успокоил: «Мам, это же наш ребенок!»
Няня забирала из сада, гуляла, занималась, пока мы работали. Доверить неговорящего ребенка чужому человеку было непросто, но нам повезло. Друзья не задавали лишних вопросов, отвлекали и давали понять, что рядом плечо и жилетка.
Моей личной опорой стала психолог. Впервые в жизни я обратилась к специалисту, и терапия привела к принятию произошедшего
Нашей профессиональной поддержкой на много лет стали: невролог, логопед, нейропсихолог, дефектолог, остеопат, гомеопат, арт-терапевты. В детском саду, в Бейби-клубе, в психолого-педагогическом центре, Центре патологии речи.
Специалисты давали советы, которыми пользуемся по жизни. А еще мы стали ходить в храм и молимся до сих пор. Этот мальчик, кажется, был послан с небес, чтобы мы с мужем стали ближе к Богу.
Эксперт по коммуникациям
Наш сын не испытывал проблем с общением. Без слов в два года он умел организовать себе детский коктейль в баре отеля в Турции.
В четыре года Макс говорил на русском как иностранном, ходил в театральный кружок, и вместе с логопедом был ведущим на утренниках. Ему нравилось выступать, он быстро учил стихи, и к семи годам в результате совместных педагогических усилий диагноз сняли. Макс пошел в первый класс обычной школы рядом с домом, к лояльному учителю.
Сейчас ему 12, он хорошо учится, грамотно пишет, обожает английский и планирует стать баскетболистом. Врачи прогнозируют возможные сложности в подростковый период, но уже не страшно. Не устаю благодарить Бога и близких за совместно пережитое. Та задержка, с которой все началось, помогла понять, чудо — есть: надо только верить, действовать и любить.
Руководитель отдела коммуникаций фонда «Дети-бабочки», автор художественной прозы
