«Однажды, когда няня везла меня в большой коляске по улице, какой-то человек попытался меня похитить. Ему помешал кожаный ремень, которым я был пристегнут, и няня отважно сопротивлялась (мне смутно видится ее оцарапанное лицо, багровые полосы на ее лбу). Собралась толпа, подошел полицейский, и тот человек обратился в бегство. Я и сейчас вижу эту сцену и даже припоминаю, что все произошло возле станции метро»*. При всей реалистичности и обилии деталей это воспоминание, о котором рассказывает знаменитый детский психолог Жан Пиаже (Jean Piaget), было всего лишь вымыслом. Многие годы Пиаже верил, что его действительно пытались похитить. Но однажды няня призналась в письме, что все выдумала, ей просто хотелось привлечь к себе внимание. История неудачного похищения не раз пересказывалась родителями: слушая их, мальчик вообразил ее так ярко, как если бы это было на самом деле. И запомнил свою фантазию. Позже, став всемирно известным психологом, он подчеркивал: многие ранние воспоминания, без сомнения, представляют собой явления того же порядка. Мы «помним» то, о чем нам рассказывают другие люди.
Нет способа, который позволял бы с точностью отличать правдивые воспоминания от ложных. И те и другие могут сопровождаться сильными эмоциями и множеством подробностей.
Информацию мы начинаем накапливать еще в утробе матери, но воспоминания в полном смысле слова появляются тогда, когда ребенок хорошо осваивает речь, не раньше двух-трех лет. «До этого момента мозг маленького ребенка еще не способен анализировать, а значит, и запоминать все то, с чем он сталкивается, что откликается в нем, вызывая эмоции и сильные чувства», – поясняет психоаналитик Виржини Меггле (Virginie Meggle). Но есть и те, кто утверждает, что помнит себя в первые месяцы жизни и даже в момент появления на свет. Можно ли с уверенностью назвать их жертвами ложных воспоминаний? Не обязательно. «Время первых эмоциональных впечатлений сильно варьируется (от полутора-двух лет до восьми-девяти), – рассказывает психолог Елена Сидоренко. – Иногда самое раннее воспоминание датируется точно и очень рано, – например, полет на самолете всей семьей. Ребенку семь с половиной месяцев, он лежит в самолетной люльке и запоминает потолок во всех подробностях, со всеми заклепками. А спустя годы вдруг вспоминает этот момент, как не вполне ясный образ, как смутно мерцающую картинку»**.
Ключ к реальности
Но верно и то, что многие из наших ранних воспоминаний в большей степени выдуманы, «сфабрикованы», чем реальны. «Мои родители так часто со смехом рассказывали, как забыли меня в супермаркете, что я, кажется, и сама в деталях помню, как это было, – признается 32-летняя Алла. – Помню, что очень долго была одна, хотя мама уверяет, что сразу же за мной вернулась». Это «воспоминание» словно преследует Аллу. Чтобы вновь не оказаться «забытой», она невольно ведет себя так, чтобы и дома, и на работе без нее не могли обойтись. «У детей страх быть потерянным, брошенным настолько силен, что каждое мгновение в такой ситуации может показаться вечностью, – поясняет психоаналитик Марина Арутюнян. – Похожий случай могут вспомнить многие из нас. Но далеко не всегда это переживание становится ключом ко всей жизни. Возможно, для Аллы оно стало настолько значимым из-за легкомысленной («со смехом») интерпретации взрослых. У нее могло возникнуть ощущение, что они ненадежны, раз не понимают, не чувствуют, какой ужас она пережила».
Формула жизненного стиля
«Я была послушным ребенком», «Помню, что любил оставаться один», «С самого раннего детства я...» Альфред Адлер (Alfred Adler)*, основатель индивидуальной психологии, заметил, что люди с готовностью описывают свои ранние воспоминания, но не осознают их глубинного смысла*. На самом же деле, по мнению Адлера, из них можно вывести формулу «жизненного стиля» человека. Или, другими словами, то «значение, которое человек придает миру и самому себе, его цели, направленность устремлений и те подходы, которые он использует при решении жизненных проблем». Мы охотно повторяем свои истории, чтобы предостеречь себя или утешить, чтобы сохранить верность поставленной цели и почувствовать поддержку близких. На этом основан разработанный Адлером метод ранних воспоминаний, с которым успешно работают и современные психотерапевты. Выдуманы воспоминания или нет, по мнению Адлера, не имеет значения: «в любом случае они – части личности». Их следует изложить на бумаге, в полном одиночестве и с максимальными подробностями, рассказывает психолог Елена Сидоренко**. При анализе воспоминания метод требует учитывать всех персонажей, участвующих в нем, даже животных и предметы. Особенно важны наиболее значимые фигуры: родители, братья, сестры. Зачастую по поводу одного воспоминания психотерапевт выдвигает несколько гипотез, иногда противоречащих друг другу. Он учитывает все возможности – до тех пор, пока некоторые из них в процессе терапии не будут опровергнуты. Анализ каждого воспоминания завершается инсайтом – постижением формулы жизненного стиля человека.
* А. Адлер «Наука жить» (Port-Royal, 1997).
** Е. Сидоренко «Терапия и тренинг по Адольфу Адлеру» (Речь, 2002).
Собственная правда
Могут ли они вообще быть абсолютно правдивы? «Воспоминания, особенно ранние, – это кирпичики, из которых мы строим свою биографию, свое «Я», свой личный миф, – говорит психоаналитик. – На самом деле это скорее наши фантазии. Они питаются нашей памятью, но искажают ее, трансформируют». Не бывает «чистых» воспоминаний, зафиксированных раз и навсегда. С годами мы вспоминаем события не так, как они произошли, а так, как мы их переживаем. Именно поэтому наши воспоминания редко в точности совпадают с воспоминаниями, например, наших родственников, братьев и сестер. И тем не менее, пусть неточные и не вполне реальные, они некоторым образом говорят правду. «Не истину с большой буквы, а нашу собственную правду, – уточняет Виржини Меггле. – В этом вся разница между конкретной реальностью и той «другой сценой», тем театром теней, который Фрейд называл «психической реальностью».
Теплые, светлые воспоминания и печальные, мрачные – все они важны для нас. «Жизнь зачастую напоминает зону турбулентности, и, чтобы сохранить устойчивость, человеку очень важно помнить себя хорошим, мир – хорошим, – говорит Марина Арутюнян. – Наши добрые воспоминания исполняют утешительную роль, это те опорные точки, которые помогают нам собрать себя воедино». Но и тяжелые воспоминания детства могут стать фактором устойчивости, если человек приукрашивает их, уточняет нейропсихолог и этолог Борис Цирюльник (Boris Cyrulnik). «Ложные воспоминания позволяют пересоздать наши внутренние образы и вновь обрести надежду: «не все мужчины предатели», «всегда можно найти решение». Те, кто не проделал такую работу, рискуют остаться пленниками своей истории, тревоги, страха».
Двойная игра
Порой нас удивляет избирательность памяти, которая сохраняет вроде бы случайные, пустяковые события. Однако не стоит их недооценивать. Фрейд говорил, что в таком случайном воспоминании может содержаться все о детстве человека. О чем здесь идет речь? «Иногда мы вытесняем из сознания что-то существенное, но травмирующее, болезненное, или то, что не проходит нашу внутреннюю цензуру, что для нас просто неприемлемо, – рассказывает Марина Арутюнян. – Мы словно забываем об этом. Однако пережитое не исчезает, оно хранится в бессознательном и стремится пробиться к нам вновь. Память находит безопасный вариант сказать нам об этом – через другие эпизоды, более невинные, «случайные». Получается такая двойная игра: воспоминание что-то скрывает и одновременно что-то демонстрирует. И эта загадка не всегда нуждается в разгадывании».
Из всего раннего детства память оставляет лишь несколько воспоминаний: три, пять, семь… Мы с легкостью делимся этими детскими историями с другими людьми, потому что обычно воспринимаем их как «просто факты». «На самом деле через ранние воспоминания мы, сами того не замечая, признаемся в своем взгляде на мир и отношении к окружающим», – объясняет Елена Сидоренко.
Два особых возраста
«Когда вашему ребенку четыре года или 11 лет, будьте внимательнее: именно в это время у детей могут возникнуть негативные жизненные формулы, – предупреждает психотерапевт Маргарита Жамкочьян. – Скажем, отец любит играть с четырехлетним сыном и из любви к порядку сам достраивает за него башни из кубиков. Этот эпизод вряд ли вспомнится выросшему мальчику, когда он попытается понять, откуда взялась его установка «из меня ничего не получится». А если в 11 лет девочка, опечаленная «изменой» друга, получит от матери совет «держаться от всех них подальше», потом, уже повзрослев, она, скорее всего, станет уклоняться от объятий любимого. Не оценивайте поступки и чувства детей, просто назовите, что видите. Можно сказать: «Твоя башня напоминает руины древней крепости» или «Когда тебя бросают, бывает очень больно!». Что бы ни подумал и ни сделал ребенок в ответ на эти слова, это будет его свободная реакция в соответствии с его собственной, позитивной формулой». М. Ж.
Необходимый вымысел
Светлане 51 год, и она считает, что ее проблемы с самооценкой начались с того дня, когда друг родителей, известный певец, подарил ей кепку с большим козырьком, скрывающим лицо: «Он дал мне понять, что я некрасива!» Марина Арутюнян предполагает иную связь: «И до этой встречи девочка, скорее всего, переживала по поводу внешности. «Нехороша», «любить не за что» – может быть, во взглядах родителей она не улавливала того любования, которое убедило бы ее в обратном. И она перенесла свою потребность в признании на друга семьи. Именно поэтому эпизод с кепкой сыграл роль приговора. Здесь причина и следствие поменялись местами».
24-летняя Ирина долгое время «вспоминала» множество ситуаций из детства, когда матери не было рядом. Но потом осознала, что все было наоборот: мать приходила с работы в пять и все вечера была дома. А вот отец появлялся поздно, когда девочка спала. Эти деформированные воспоминания все равно сообщают правду – они передают ощущение Ирины, что мать была с ней отстраненной, холодной.
В свои 38 лет Лора по-прежнему хочет понять, не приснилась ли ей эта сцена. «Мне года четыре-пять. Мама с подругой сидят на кухне, и я слышу, как мама говорит, что легче пережила бы смерть детей, чем мужа. Спустя годы она уверяла, что не могла произнести такое, это невозможно». Родители – не лучшие свидетели, предупреждает Марина Арутюнян. «Их память тоже трансформирует реальность. В данном случае мать могла просто забыть свои слова, вытеснить этот эпизод. Возможно, она – сегодняшняя, уже не влюбленная без памяти в своего мужа – искренне верит, что даже помыслить такое не могла! Было это на самом деле или в фантазии ревнивой девочки, точно узнать вряд ли получится».
Семья – средоточие сильных чувств, зачастую неосознанных, а потому тягостные воспоминания знакомы многим из нас. Невозможно уберечь от них и наших детей, потому что мы не можем знать, как именно ребенок переживает какое-то событие и как будет о нем вспоминать, говорит Виржини Меггле: «То или иное слово на одного произведет впечатление, на другого нет. Но главное – мы все нуждаемся в этих (правдивых или нет) историях. Чтобы чувствовать себя самими собой».
* J. Piaget «La Formation du symbole chez l'enfant» (Delachaux et Niestlé, 1992).
** «Педология. Новый век», 2001, № 8.
Об этом
Марсель Пруст «В поисках утраченного времени. По направлению к Свану»
Пруст как никто другой обладал способностью «останавливать время», точнее, поворачивать его вспять, воскрешая прошлое в мельчайших чувственных подробностях. И ранним воспоминаниям им отведено почетное (если не главное) место. Чего стоит хотя бы хрестоматийный эпизод, когда один лишь знакомый вкус попавших на язык крошек бисквита «Мадлен» мгновенно пробуждает в памяти героя огромный и многоцветный мир его детства (Амфора, 2005).
