Мы всегда имели сложные отношения с наготой: это чувствительная точка, где сходятся наши биологическое, социальное и индивидуальное начала. Биологическое диктует естественную потребность снять одежду, если жарко, и снова надеть ее, когда холодно. Но нагота во многих случаях кажется социально неприемлемой, вызывающей; религии — вне зависимости от конфессии — считают ее греховной. Одновременно она идеализируется, почти обожествляется искусством. Из этих противоречий и индивидуального опыта, включающего родительское воспитание и собственные отношения с телом, соткано наше восприятие наготы — своей или чужой.
Раздетый и нагой
Нагота может вдохновлять или подавлять, шокировать или соблазнять. «Это зависит от контекста, от культурной настройки зрения, — считает культуролог Ольга Вайнштейн. — В одном случае нагота воспринимается как нарушение приличий, а в другом — как объект искусства. Английский искусствовед Кеннет Кларк (Kenneth Clark) сформулировал разницу между nakedness и nudity, (которые в нашем языке соответствуют по смыслу понятиям «раздетый» и «нагой»). В первом случае это тело, еще хранящее следы одежд, то есть раздетое, (тогда как в принципе ему подобает быть одетым). Это обнаженность, подразумевающая нарушение общественных условностей. А во втором — это нагота без печати одежд, без печати греха. Она самодостаточна — как нагота античных статуй».
Эти представления отражают идею дуализма божественного и земного, чистого и греховного. С одной стороны, наша цивилизация уходит своими корнями в античность: прекрасные формы тела были воспеты в веках, начиная с атлетических пропорций мужчин в древнегреческих скульптурах и заканчивая идеализированным женским телом в искусстве Ренессанса. С другой стороны, мы унаследовали христианские представления о греховности, «неприличности» телесного. Поэтому отношение к телу всегда отягощено существующими в нашем сознании противоречиями между идеальным и реальным. Мы мысленно сравниваем себя с объектом искусства как с эталоном и признаем свое реальное тело непригодным для демонстрации окружающим, недостойным.
«Стыдиться собственного тела, не открывать его — это один из приемов социума, направленных на то, чтобы держать в узде наше биологическое, животное начало, — считает социальный психолог Юлия Зудина. — Раньше этот контроль осуществлялся при помощи религии. Но возьмем современную, часто обсуждаемую проблему: идеальные тела моделей вызывают психологический дискомфорт в отношении своего тела у обычных среднестатистических женщин. Парадоксально, но здесь действует тот же механизм: массовая культура накладывает ограничения на наше сознание, заставляя испытывать неловкость, стыдиться собственного тела, демонстрируя таким образом доминирование социального над биологическим. В этом смысле масскульт занял место религии, догматы которой сейчас уже не действуют на человека так, как раньше».
От Адама и Евы
Вспомним ветхозаветную легенду об изгнании из рая: вкусив от древа познания, первые люди прозрели и увидели, что наги. Практически одновременно с осознанием своей наготы (то есть греховности) они изобрели себе одежду — фиговые листья. «Интерпретируя этот библейский сюжет, мы можем увидеть картину развития человеческой личности, — комментирует Юлия Зудина. — Пребывая в эдеме материнской утробы, человек находится в полном, безмятежном слиянии с окружающим его миром. Будучи «изгнанным» из этого рая, он ощущает окружающую среду как враждебную, противостоящую ему. И по мере осознания собственного «Я» чувствует потребность отделить себя от мира, определить границы себя при помощи физического барьера — одежды».
Усвоенная христианством ветхозаветная история породила «теорию скромности», господствовавшую в нашей культуре веками. «В истории культуры она существовала под видом «теории приличия», — рассказывает Ольга Вайнштейн. — Прилично было полностью скрывать свое тело под одеждой, при этом увлечение какими-то ее декоративными свойствами считалось грехом тщеславия, бренности. Тем не менее одежда не всегда способствует скромности, поскольку и полностью закрытое тело возбуждает желания, пробуждая эротическое воображение. Поэтому, несмотря на то что женская привлекательность была обставлена всяческими запретами, мода всегда развивалась в соответствии с собственной логикой и оставляла достаточно места для эротики благодаря игре форм».
Умелое обнажение
Казанова в свое время заметил, что умелое обнажение какой-либо части тела выглядит гораздо более возбуждающим, нежели полная нагота. Развивая эту идею, историк моды Джеймс Лавер (James Laver) создал теорию «подвижных эрогенных зон». В соответствии с ней в каждый исторический период мода смещает эротический акцент на ту или иную область тела, обнажая плечи, декольте, лодыжки, колени, живот. При этом важно, чтобы другие части тела были закрыты. Так, обширные декольте XIX века, которые можно было бы счесть неприличными даже в наше время, должна была дополнять юбка-кринолин, полностью скрывающая очертания бедер. «В этой смене «эротических декораций» есть особая логика, — считает Юлия Зудина. — Вспомним начало ХХ века и первых женщин-эмансипе. Постепенно укорачивающиеся юбки — сначала до щиколотки, затем до середины икр — позволили женщинам открыть ноги. Метафорически это не что иное, как возможность двигаться вперед. Освобождение женщин от зависимости, возможность самостоятельно «встать на ноги», развиваться и делать карьеру сопровождается практически пропорциональным укорачиванием юбок. Самая яркая иллюстрация этого — мода 70-х и особенно 80-х годов, когда в дополнение к крошечным юбкам появляются длинный пиджак с прямыми, искусственно расширенными плечами. Это символизирует полную готовность женщины взять на себя и мужские роли. Что же происходит сейчас? Мы видим, что эротический акцент смещается на живот — это зона потребления, наслаждения жизнью. Нашему веку присущ гедонизм, качество жизни и удовольствие от жизни становятся главными ценностями. Обнажая живот и украшая его татуировками и пирсингом, мы заявляем себе и окружающим: «Я готов наслаждаться!»
Пляжные демонстрации
Странная вещь — бикини: какие-то 30 квадратных сантиметров ткани могут сделать наготу приемлемой. Купальник не меняет форм нашего тела, не скрывает никаких реальных или мнимых изъянов, но почему-то кардинально меняет как отношение окружающих, так и наши самоощущения. «Здесь действуют категории приличий, заложенные в нас воспитанием, то есть социумом», — считает Юлия Зудина.
Когда-то купальный костюм полностью закрывал тело и состоял из специального платья, панталон чуть ниже колен, купальных чулок и сапожек из мягкой кожи. Сто лет назад только самые смелые купальщицы могли позволить себе войти в воду босыми — настолько жесткими были требования приличий. С наступлением индустриальной революции купальник эволюционировал довольно быстро, превратившись из облегающего трико в подобие современного раздельного купальника и, наконец, в скандальное мини-бикини. Это шокирующее изобретение принадлежало Дому Christian Dior в лице Луи Реара (Louis Reard), в 1945 представившего публике купальник из нескольких треугольников и тесемок. Он обречен был произвести эффект разорвавшейся бомбы, поэтому Реар назвал его «Бикини», по названию атолла Маршалловых островов, где проводились первые ядерные испытания. Новая мода была осуждена церковью и запрещена в некоторых католических странах — Испании, Италии. «Хотя бикини быстро завоевали пляжи Франции, в США консервативная общественная мораль долго не позволяла этому нововведению широко распространиться, — комментирует Ольга Вайнштейн. — Только в 60-е, на волне хиппизма, бикини проникли на американские пляжи и стали более или менее приемлемы с точки зрения приличий». Именно c хиппизмом и с его призывами «отпустить тело на свободу» связывают распространение натуризма (нудизма) и более социально приемлемого «топлесc». Появление монокини, купальника, состоящего только из крошечных трусиков, совпадает с новой волной феминизма, когда женщины отстаивали свое право наравне с мужчинами обнажать верхнюю часть тела в публичных местах для отдыха и купания.
Возвращение в эдем
С наступлением тепла целые колонии нудистов отправляются к воде — они уже освоили пляжи всех обитаемых континентов. Иногда и на обычном «цивилизованном» пляже случается встретить любителей полного обнажения. «Это такое непередаваемое, восхитительное чувство свободы и растворения в природе, когда плаваешь в море без одежды! — рассказывает 36-летняя Татьяна. — Соприкосновение воды и полностью обнаженной, открытой кожи действует очищающе и наполняет необыкновенной энергией. Тот, кто хоть раз попробовал это, становится убежденным нудистом на многие годы». С ней абсолютно согласна 29-летняя Юлия: «Сама идея, что нужно загорать и купаться в каких-то маленьких синтетических тряпочках, кажется совершенно абсурдной, неестественной. Это само по себе неприятно в жару, да от них еще остаются белые незагорелые пятна на теле!» Слияние с природой, ощущение себя как частицы Вселенной, чувство единения с окружающим миром — именно так описывают натуристы свои переживания, именно их они стремятся испытать снова и снова. Это возвращение в утраченный некогда рай. «Таким образом человек освобождается от контроля социума, — говорит Юлия Зудина. — Его запреты постоянно действуют на наше естество, причем весьма стрессирующе. Избавляясь от одежд, мы уничтожаем своего рода тонкую пленку, которая отделяет наше существо от окружающего мира. Погружение в лоно матери-природы по ощущению полного слияния с окружающим все равно что возвращение в безмятежность материнской утробы. При этом флирт и беспорядочный секс в среде натуристов встречаются ничуть не чаще, чем в любой другой. А может, даже реже: полностью обнаженное тело не содержит интриги, не подогревает сексуальный интерес».
Мужчина и женщина
Женская и мужская нагота воспринимается нами по-разному. Как считает сексолог Игорь Кон, это отчасти обусловлено анатомией: женские гениталии спрятаны в глубине тела, мужские, в противоположность этому, находятся снаружи и сразу же привлекают к себе внимание. Поэтому мужская нагота кажется более нескромной, чем женская, ее демонстрация и изображение всегда нарушают какие-то культурные запреты и вызывает смущение. Фронтальное изображение обнаженного мужчины в глазах цензуры — именно тот критический пункт, который отделяет эротику от порнографии. «Демонстрация мужских гениталий, особенно эрегированного члена, везде и всюду была не столько эротическим жестом, сколько жестом агрессии и вызова, — комментирует Игорь Кон. — Во всех обществах, где власть принадлежала мужчинам, образы мужского и женского тела полярны, а их анатомические особенности являются символами гендерной стратификации. Они отражают культурные представления о маскулинности и фемининности, причем мужчина всегда выступает как субъект, а женщина — как объект. В произведениях изобразительного искусства женщина обычно более или менее пассивно позирует, открывая свою дразнящую наготу оценивающему взгляду потенциального зрителя-мужчины. Как говорил американский писатель Джон Бергер (John Berger), мужчины действуют, женщины являют себя. Мужчины смотрят на женщин. Женщины наблюдают себя, в то время как на них смотрят. Это определяет не только отношения между мужчинами и женщинами, но и отношение женщин к самим себе». Поэтому переживания по поводу того, как выглядит ее тело без одежды, гораздо более свойственны женщине, нежели мужчине. Она постоянно оценивает себя, ведь традиционно мужчина выбирал спутницу, исходя именно из ее телесных достоинств. Мужчина более или менее равнодушен к своим телесным достоинствам, за исключением одного — которое принято называть «мужским». Как считает Юлия Зудина, «у мужчины есть как минимум две веские причины скрывать свое тело под одеждой: физическая уязвимость его анатомии и социальные штампы, заставляющие его постоянно испытывать беспокойство». Живучесть этих штампов и отражает эвфемизм «мужское достоинство». Хотя, казалось бы, как размер и форма полового органа могут быть связаны с достоинством человека?
