«Представляешь, я пела!»
1.
Моя мама умерла в канаве.
Утром в тот день она позвонила и сообщила, что после обеда пойдет на кладбище.
— Схожу в последний раз, ведь скоро Покров, после которого уже не принято беспокоить умерших до весны. Купила красивые гвоздики, отнесу Толе и бабушке.
Мы поболтали о росте коммунальных платежей, новостях из телевизора, еще о чем-то. Мама уже месяц не пила, хотя обычно ей удавалось продержаться без водки максимум пару недель, и у меня опять затеплилась надежда, что она все-таки бросит пить. Хотелось сказать ей: «Я тебя люблю», но так и не решилась. Когда положила трубку, подумала, что завтра обязательно скажу. А вечером мама умерла. Ей было 63 года.
До приезда из Москвы в Глазов я не знала подробностей — только то, что нашли тело на кладбище. Первой меня встретила тетя Галя, мамина подруга, и выдала лайт-версию:
— У домика сторожа на выходе с кладбища лежала Татьяна. Видимо, с сердцем стало плохо, она расстегнула куртку, пыталась шарфик с шеи стянуть. Упала. Кажется, даже ползла в сторону дороги. Только не говори, Юля, никому, что с ней случилось.
Почему не говорить? Что в маминой смерти неприличного? Я не стала уточнять, просто кивнула. А когда узнала правду в полиции, все стало ясно. Тетя Галя тоже это знала, но умолчала. А симпатичный следователь, худой, с веснушками, рассказал, что на самом деле произошло, и даже согласился показать копии фотографий из материалов дела. Только добавил, мол, никому не говорите, нам ничего нельзя показывать.
Качество изображений было не ахти, мутноватые серо-белые перепечатки на обычных листах формата А4. Я помню их четко, хотя одиннадцать лет прошло. Мама лежит на спине, лицом к небу, кажется умиротворенной. Левая рука вытянута вдоль тела, правая покоится на груди, ноги скрещены. Из одежды на ней только джинсы и одна туфля, вторая валяется рядом.
«Я же говорил, что Танька сдохнет в канаве», — вдруг отчетливо напомнил папа в моей голове. Эти слова я слышала много раз, когда он, еще живой, злился на маму из-за пьянок. Что ж, папа, твое предсказание сбылось. Но только наполовину. Ты еще пророчил, что она квартиру пьяная спалит, а квартира осталась в идеальном порядке. Только плед на диване был слегка помят, как будто она прилегла на дорожку, погрелась, откинула его и пошла.
В полиции мне выдали три полиэтиленовых пакета. В первом лежала черная дамская сумка. Во втором — пустая бутылка водки. В третьем — одежда и записка: «Пакет № 3. Куртка женская, шарф, туфель, кофта, бюстгальтер изъяты с могил на городском кладбище у автодороги Глазов — Красногорское. 10.10.13. Эксперт К. Корепанов. Следователь В. Сабреков. Понятые: 1 и 2 (подписи неразборчиво)». Я сохранила этот клочок бумаги размером с мою ладонь, покрытый точками плесени оттого, что лежал в закрытом пакете с влажной маминой одеждой.
Узнав, как было дело, я искала на кладбище мамины следы — любые. Нашла только искусственные цветы, ее последние маячки. На папиной могиле она поставила в вазу две красные гвоздики. Затем отправилась к своей бабушке, моей прабабушке, и там воткнула в землю две белые гвоздики. Присела на деревянную скамеечку у могилы и выпила водки из пол-литровой бутылки, которую принесла с собой в сумке. Закусила зефиром в шоколаде. А после этого по какой-то причине мама оказалась на земле рядом с бабушкиной могилой. То ли спьяну упала и уснула, то ли действительно стало плохо с сердцем, как говорила тетя Галя. Температура на улице в тот вечер опустилась до +1°. Мама несколько часов лежала на холодной земле и обмочилась — это я поняла по грязной, мокрой куртке из пакета, от которой пахло мочой.
Глазовское кладбище раскинулось вдоль автотрассы. Бабушкина могила почти на краю, в паре минут ходьбы от дороги. И мама, когда поднялась с земли, побрела в сторону проезжей части. К тому времени уже стемнело, а фонарей ни на кладбище, ни на дороге не было. Проходя мимо одной из могил, она сбросила шарф и куртку, которые остались висеть на ограде. Преодолела обочину дороги, хотя пройти там не так-то просто: скользкая глина, сучья лежат, деревья и кусты переплелись ветками. Пройдя обочину, мама стянула с себя кофту и лифчик, бросила на проезжую часть и двинулась поперек трассы. Она дошла до края дороги и упала под откос — там глубина выше человеческого роста. Внизу травка вперемешку с осенними листьями, чуть дальше узкая лесополоса, а за ней огромное, бесконечное поле. Но мамин путь закончился под откосом.
Смерть наступила в девять часов вечера от общего переохлаждения
На скамейке у бабушкиной могилы осталась лежать кожаная сумка, она у мамы вместительная была, чтобы побольше влезло. Внутри коробочка с надкусанным зефиром в шоколаде, граненая стопка и алюминиевый садовый совок, еще бабушкин, которым мама рыхлила землю на могилах, когда сажала цветы или полола сорняки. Также в сумке лежали спички, маленький кухонный нож, фиолетовый зонт, бумажная салфетка с орнаментом из осенних листьев и нот. В отдельном кармашке мобильный телефон, и последний неотвеченный вызов мой, я звонила ей, звонила, звонила почему-то именно в девять вечера. Под скамейкой у могилы валялась пустая бутылка водки без крышки. Сколько мама выпила из нее, а сколько ушло в землю, неизвестно.
Когда я пришла в морг, патологоанатом потребовал денег за то, что вынужден был не только вскрытие делать, но и отмывать грязь.
— Вы бы видели, какая она была! Вся в глине с головы до ног. Вся! И волосы в глине, колом стояли. И лицо, и под ногтями глина. Как будто яму копала.
Она действительно копала. На откосе придорожной канавы рядом с местом, где нашли тело, был разрыт прямоугольник длиной два метра и шириной около полуметра. Мама пальцами полностью срыла дерн до глины. А когда совсем обессилела, отползла на травку, смешанную с осенними листьями, легла и умерла. Следователь, когда рассказывал об этом, добавил, что у него уже был подобный случай. Один парень из деревни недалеко от Глазова в агонии от переохлаждения доставал из стены кирпичи. А мама копала.
Я думала, может, мама пыталась выбраться из канавы, и поэтому рыла землю. Но скорее всего нет. В медицинских статьях о смерти от переохлаждения упоминают терминальное копание, когда в состоянии аффекта человек инстинктивно пытается зарыться куда-нибудь, чтобы сохранить остатки тепла. Рефлекторные копательные движения, свойственные зимующим животным. А перед этим замерзающие люди, уже в состоянии спутанного сознания, нередко начинают снимать одежду, потому что вдруг чувствуют нестерпимый жар, — это их поначалу сжатые сосуды расширяются из-за паралича нервов, и горячая кровь от внутренних органов резко отправляется к холодным конечностям, коже. Есть даже термин для такого состояния — парадоксальное раздевание.
Когда мама умирала в канаве, пошел первый снег. И я точно знаю — запели ангелы
Прозрачная, легкая мелодия и ангельские голоса звучат, звучат, превращая темноту в свет, а крупные белые хлопья то ли во сне, то ли наяву падают маме на лицо, обнаженную маленькую грудь, живот, тонкие, с голубыми венами руки.
Первые снежинки на землю летят,
Два маленьких гусенка в соломе сидят,
Ох, больше не бегать по тропе гуськом!
Ох, холодно по снегу ходить босиком!
Шел сапожник мимо, гусят пожалел:
Он двум гусятам мерку снять с лапок велел.
На каждую лапку сошью сапожок,
И лапки не остудит пушистый снежок.
Эту детскую песенку, что пели ангелы, Таня услышала, еще когда была малышкой. От той самой бабушки, на чьей могиле она лежала последние часы перед смертью. В первые шесть лет Таниной жизни бабушка каждый вечер на сон грядущий пела для внучки про первые снежинки и гусят, тихонько аккомпанируя себе на фортепиано. Звуки порхали, завораживали, околдовывали девочку. Там-та-ра-ра-ра-рам, па-рам па-ра-рам, та-рам та-рам-пам-па-рам, па-ра-рам, па-рам… А года в четыре Таня уже сама наигрывала простые мелодии. И с раннего детства музыка стала ее второй страстью после книг.
Повзрослевшая Татьяна с упоением слушала классику — от вальсов Штрауса до концертов Прокофьева — и безошибочно узнавала композиторов. А ноты с детскими песенками, среди которых была ее любимая про гусят, увезла с собой из бабушкиного дома и хранила всю жизнь.
2.
До выхода на пенсию моя мама работала в городской больнице оториноларингологом — попросту ухо-горло-нос. И врачи, медсестры, санитарочки, которых я встретила на церемонии прощания в церкви, никак не могли поверить, что их любимая Татьяна Александровна умерла. Пока мы стояли на улице у церкви после отпевания, они подходили ко мне, сокрушались, выражали соболезнования.
— В голове не укладывается, вот только четвертого октября она приходила в поликлинику на День пожилого человека.
— Да-да, такая красивая, летящая, в розовом шарфике. Как раз собрались все пенсионеры, такое случается нечасто. Мы пили чай. Нет, не верится.
— А ведь твоя мама собиралась на хор к нам прийти. А как она пела хорошо на Дне пожилого человека! Такой звонкий чистый голос. Мы ее пригласили к нам на хор… и платье…
Медсестра, говорившая про хор, заплакала. Я обняла ее, погладила по плечу. Из церкви вынесли гроб с телом, установили в похоронный уазик, мы с сыном сели туда же, рядом с гробом. Так, значит, мама все-таки спела — от этой мысли стало немного светлей, я уцепилась за нее и, пока ехали на кладбище, перебирала в памяти наши последние телефонные разговоры.
Во второй половине августа мама не пила, ее не мучили боли в суставах, она много гуляла и первого сентября даже сходила в гости к своей наставнице, в прошлом заведующей лор-отделением, а теперь ослепшей старушке.
— Ух, много нас было, Юля, человек шесть, и так замечательно пели пожилые женщины! Столько песен хороших: «Есть только миг между прошлым и будущим», «Эти глаза напротив», «Как молоды мы были», «Надежда — мой компас земной» и еще другие, ты все их знаешь, я думаю.
— А ты? Ты пела, мам?
Хотелось, чтобы она ответила «да», но я знала, что вряд ли, ведь мама всегда вела себя сдержанно на людях, предпочитала молчать и слушать вместо того, чтобы говорить и уж тем более петь. Хотя красиво выражаться она умела и, если просили выступить, оратором была великолепным.
— Я… я им слова подсказывала. Все слова знаю, а петь не могу. Не получается, и все тут.
— А когда ты пела последний раз?
— Ой, даже не помню.
— А ты попробуй дома, потренируйся, пока никто не слышит.
— Ага, запою как тот волк из мультика! Что соседи подумают?
— Если спросят, скажешь, что телевизор пел.
На следующее утро и в обед мама не отвечала на звонки. А вечером вдруг позвонила сама. Я схватила трубку, надеясь услышать трезвый голос. Но нет. Она была пьяная в зюзю, однако не вялая, как обычно в таком состоянии, а возбужденная.
— Юля, ты пред… представляешь?! Я пела! По теле… визору… шло кино «Свадьба с приданным», а там песня… песню… песню пели «На крылечке вдвоем» … и я за… запе… запела с ними… и пела… и пела…
— Соседи не сбежались, надеюсь?
— Нет… и знаешь… я вспомнила.
— Что вспомнила, мам?
— Себя… маленькой девочкой. Как на лугу среди цветов пою, и мне хорошо… Это когда… когда у бабушки жила… еще в Луге… А с тех пор… по-нас… настоящему я больше не пела… все остальное было не то.
— Ну вот, теперь будешь регулярно петь. Только лучше на трезвую голову, чтобы не пугать соседей. А то раздухаришься после водки и завоешь как волк на Луну.
— Ну не-е-ет, как волк не бу-у-ду, — сказала пьяная мама и застенчиво, по-детски засмеялась, а вместе с ней засмеялась и я, хотя на самом деле хотелось рыдать.
Запой, начавшийся песней, продлился всего неделю. Но выходила мама из него мучительно.
— Юля, я трезвая… не волнуйся… но очень плохо, тошнит… ты не звони, я позвоню сама, как очухаюсь, — пробормотала бесцветно, с трудом выдавливая слова, и пропала на трое суток.
Я думала, ей конец. Но она опять восстала из ада. Откуда только силы брала?! Худющая, бледная, уставшая от жизни, с полиартритом, она годами уничтожала себя водкой, но раз за разом выползала из запоев. Из пьяного чудища превращалась в чуткую, тихую, элегантную мою маму — и обратно. Как две столь разные сущности уживались в ней? Теперь выходит, что это был последний мамин запой, а за ним — последний месяц ее жизни, и странная история про платье. Знамение или случайное совпадение?
— Все-таки хорошо, что я сходила, — по телефону сказала мама четвертого октября, вернувшись из поликлиники. — Увидела всех, со всеми поговорила, и меня даже пригласили петь в хоре, представляешь? Там как раз платье на меня есть. Умерла доктор — женщина высокая и стройная. Никому ее платье по размеру не подходит, а мне, говорят, подойдет. Как думаешь, идти или не идти?
— Сходи, конечно, мам. Тебя же не выгонят веником на сцену выступать. Придешь, посмотришь. Не захочешь — уйдешь. А вдруг понравится?
Через девять дней она вместо хора лежала мертвая на отпевании, а я осознала всем своим существом, что даже в 38 лет страшно остаться сиротой — ребенком без мамы.
Но если честно, еще страшней было почувствовать облегчение, когда она умерла. Ведь больше не нужно все время думать, трезвая мама или напилась. Не нужно бояться, что спалит квартиру или покалечится по пьяни. Не нужно вздрагивать от каждого телефонного звонка. Мне бы очень хотелось не испытывать этого облегчения. Но есть то, что есть. А главное — мама больше не страдает от своей зависимости, от постоянной душевной и физической боли. Я думала об этом, когда мы ехали на кладбище, и постепенно смешанное чувство горя и облегчения переплавлялось в огромную светлую печаль.
Одиннадцать лет спустя эта печаль по-прежнему со мной. Но я научилась с ней жить, а мама до сих пор посылает мне приветы. К примеру, год назад, осенью 2023-го, мы неожиданно встретились с ее младшим братом, и он кое-что рассказал. Живем в одной Москве, поздравляем друг друга с праздниками ВКонтакте, но ни разу не виделись. А тут — сюрприз — оказались на одном концерте, на соседних стульях. Причем я не спрашивала ничего, он первый начал.
— У твоей мамы был очень красивый голос — чистый, светлый.
— Ты слышал, как она пела?!
— Да, я прекрасно помню.
— А что она пела, Лев?
— Таня с Толей только поженились тогда и на Новый год приехали к нам, поэтому и песни были такие: «Одна снежинка — еще не снег» и «Три белых коня».
Лев также сказал, что я на маму очень похожа — и лицом, и голосом, даже интонациями. На самом деле это многие отмечают, особенно последнее время. Видимо, с годами наше сходство усилилось. И я когда шла с концерта, подумала, раз так, значит, если я спою… Сразу, как примчалась домой, нашла и послушала «Одну снежинку» в исполнении Нины Бродской. Какая песня чудесная — искрящаяся, живая, про любовь. Ух! Отыскала отдельно мелодию, слова — и запела. Даже записала себя на диктофон, отправила Льву. Пришел ответ: «Слышу Таню. Чуть не прослезился». Да, я тоже!
Я настолько хорошо выучила эту песню за год, что могла бы выступить на сцене. Но не участвую в концертах и караоке не люблю. Поэтому дома пою своей престарелой собаке да комнатным цветам, когда рыхлю землю в горшках тем самым совком, с которым мама ходила на кладбище. И ясно слышу ее голос сквозь мой. А еще я бросила пить, потому что тоже стояла на краю канавы.
