Чуковский не просто придумал жанр записей детского словотворчества, но создал традицию читательского ожидания. Теперь все знали, что дети — великие лингвисты и несравненные мастера неологизмов. Родители ловили любую забавную оговорку маленького гения.
Недавно я нашел записи, которые мы вели, когда нашему сыну Сереже было как раз от двух до пяти. Они переполнены подобными наблюдениями. Вот, например, Сережа (два с половиной года) ест творожную массу и выплевывает изюм. Объясняет: «Я сначала считаю музюмчик, а потом корку выплевываю». Здесь любопытно и слово «считаю» вместо «разжевываю». То есть счет как остановка, отметка, проба, классификация, если хотите. И конечно, «музюмчик». Мы-то уже не улавливаем фонетической связи между «изюмом» и «музыкой», а тут получилась музыкальная единица вкуса.
Слово «дрен», из которого дом делают, появилось, вероятно, от скрещивания «дерна» и «бревна». Себя из-за обилия веснушек назвал «весновозом». Вопрос: «Ты сейчас будешь мясо мясорубить?» И так далее.
Но, перелистывая записи, я обратил внимание на то свойство, тот настойчивый мотив, который при нашей эйфории от детского словотворчества остается как бы в тени. Между тем нет без него ни детства, ни жизни вообще. Просто в детстве он звучит еще острее, чем в жизни взрослой.
Речь идет о процессе приноравливания к миру, узнавания, поиска реперных точек. В самом простом и понятном виде это проблема дидактики. Сережа кладет на пол коня на палке и сачок. Замечает при этом: «У меня буква А получилась». Мама берет надувного жирафа, перекладывает реквизит так, чтобы получилась буква К. Угадывает.
Хочется лада, совпадения ожиданий. Можно сказать, ищет в мире рифму. Иногда буквально
Был бы интерес. Легко выучил латинские буквы на шахматной доске. С удовольствием произносит французские слова и выражения. Дождь идет — «иль пле». Иногда уже поправляет мамино произношение. Может быть, память — первая ступенька к творчеству?
Хочется лада, совпадения ожиданий. Можно сказать, ищет в мире рифму. Иногда буквально. Про дочь наших друзей: «А у Дашки есть ромашки?» После паузы: «Мама, ты знаешь такое стихотворение: «У Дашки есть ромашки?»
В сущности, это то же складывание кубиков. Только в качестве кубиков — пометки памяти, впечатления.
Сентябрь. Оглядывает деревья в парке: «Уже начинается осень». — «Да, заинька! А кто тебе про осень сказал?» — «Никто-о. Я сам себе напомнил». (Два с половиной года; какая большая жизнь позади!)
Масштабы осваиваются легко. В Крыму все время просит плыть «на край света» (три года). Наша безответственная мечтательность воспринимается как руководство к действию. Так, расписываю ему, как мы совершим кругосветное путешествие, будем жить в Париже. «Хорошо, папа. Сейчас я поем и поедем».
Когда контакт с миром (с родителями) налажен, можно позаботиться и о самостоятельности, проявить характер. Бегут с мамой в поликлинику. «Сережа, скорей, мы же спешим. Дай руку!» — «Я буду сам спешить!» Убыстряет шаг.
Непрерывность, безусловность любви — обязательная, естественная составляющая счастья
Зато любой разлад, который воспринимается, в частности, как нарушение регламента — трагедия. Мама рассердилась на него, накричала, выгнала из-за стола и приказала идти спать. Через некоторое время заглянула в комнату: физиономия сморщенная, жалкая, слезы стоят в глазах. «Мама, ты ведь мне «спокойной ночи» не сказала».
Важно зафиксировать момент любви, приятия. Мать подзывает его издалека и, когда он подходит, сажает на колени. Глаза переполнены радостью: «Ты для этого меня звала?»
Непрерывность, безусловность любви — обязательная, естественная составляющая счастья. Любовь не может зависеть ни от обстоятельств, ни от перемены настроения. Поэтому наши педагогические фигуры речи либо не доходят до ума ребенка, либо воспринимаются как досадная ошибка. «Папа, а вы мной довольны?» — «Когда слушаешься, довольны». — «А когда не слушаюсь, не довольны?» И тут же, чтобы навсегда снять это недоразумение: «Я пойду посмотрю — газ выключен или не выключен».
Иногда, к сожалению, мы очень старательны и до полной потери чутья педагогичны. Как-то, устроив разнос по поводу плохой учебы и непримерного поведения, пригрозили, что отдадим Сережу в интернат. На всю жизнь он запомнил это как самое страшное событие детства.
Детство, конечно, ад. Все ужасы, трагедии, кошмары, обиды, чувство оставленности, унижения — все прожито впрок и с невероятной силой. И все же детей не оставляет надежда, что они проживают в раю. Главное свойство рая — стабильность, отсутствие изменений. Даже возможность уплыть на край света — стабильность невероятных возможностей. Поэтому и нет людей более ответственных за сохранность мироздания, чем дети.
«Папа, когда я вырасту большой-большой, мне будет 500–75–80 лет, я буду звездочеком». — «И что ты будешь делать?» — «Звезды стеречь». — «А если одна все же начнет падать?» — «Я побегу вниз, в подвал, возьму лопату, поднимусь по лестнице, залезу на балкон, подставлю лопату и поймаю».
