Фраза «Я себя люблю и уважаю» звучит как-то не по-русски. И если молодежь все же готова ее озвучить («А кого еще любить?»), то старшему поколению понятие «любовь к себе» кажется почти неприличным. Может, в этом и нет необходимости? Мы любим родителей, партнера, детей, друзей — разве этого недостаточно?
Оказывается, нет. Разбираясь в философских и психологических тонкостях любви, определяя ее виды (эротическая, платоническая, родительская, патриотическая), нам трудно поверить: все начинается с любви к самому себе, и только потом это чувство обращается к близким, противоположному полу, ребенку, родине.
Принятие себя, любовь к себе — одна из наиболее существенных, базовых потребностей человека — с этим согласны представители разных психологических школ и направлений. Если она удовлетворена, наша жизнь гармонична. Если нет, возникают проблемы.
Как самого себя
Как мы к себе относимся? Особенно остро этот вопрос стоит для русских (россиян), сотни поколений которых воспитывались на идеях любви к кому угодно, от ребенка до царя или генсека, кроме самого себя. Какие национальные особенности взрастили в нас эту нелюбовь к себе?
Истоки кроются в христианской традиции. Церковь во все времена призывала «любить ближнего». Однако полностью слова Христа в Евангелии звучат так: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Идея, выраженная в этой библейской заповеди, подразумевает, что уважение к своей целостности и уникальности, любовь к себе и понимание своего «я» неотделимы от понимания другого человека, уважения и любви к нему. Но православная традиция всегда делала акцент на первой части евангельской цитаты.
Европейские удовольствия
Европейцы иначе осваивали «науку» любви к себе. Начиная с античных времен в западной философии, этике и искусстве параллельно с идеями самоотречения и аскезы развивалось гедонистическое учение. Древним стоикам, проповедовавшим отказ от земных удовольствий в пользу духовного совершенства, противостояли эпикурейцы, прославлявшие плотские утехи, а суровым философам-схоластам, погруженным в размышления о божественном, — поэты-ваганты с представлениями о мире как о кабаке, где каждый может на славу повеселиться.
И хотя чувственная, «плотская» линия в европейской культуре оставалась маргинальной и даже несколько крамольной, полностью она никогда не прерывалась.
Русская художественная культура возникла не из радостного творческого избытка, а из поиска всечеловеческого спасения
Начиная с эпохи Возрождения в Европе начинается подлинный культ телесного. Полотна Рубенса и Тициана, вычурность барочного стиля — все это призывало видеть красоту чувственного мира.
Русское искусство, напротив, на протяжении всей истории было подчеркнуто сдержанным. Идеи социальности, служения высшим идеалам, направленность на духовную сферу составили главное его содержание. Еще Николай Бердяев отмечал: русская художественная культура возникла не из радостного творческого избытка, а от муки страдальческой судьбы человека и народа, из поиска всечеловеческого спасения.
Гедонистические мотивы, распространенные на Западе, присутствуют у нас лишь незначительными вкраплениями и полнее всего оказались выражены в архитектуре модерна начала XX века.
Культ ближнего
Русская литературная и философская традиции создали культ любви к другому, «ближнему», но не к самому себе. Провозглашалась особая сила любви: она упраздняла эгоизм и возрождала личность в новом нравственном качестве.
Ни в русской литературе (за исключением сказок), ни в художественном творчестве практически не встретить примеров радостной, счастливой любви. При этом о самом чувстве русские писатели XIX века говорили глубоко и много.
В произведениях Пушкина и Лермонтова, Гончарова и Тургенева, Толстого и Достоевского, Лескова и Куприна сложились черты русской любви — вечной и возвышенной. Она чаще всего безответная, неразделенная, самоотверженная. Это победа над культом плоти и обладания, любовь-подвиг.
Советский тоталитарный режим просто не предполагал развития личностного начала, индивидуальности человека
Декабристки, отправившиеся за мужьями в Сибирь, жаждущие идеала героини Достоевского, цельные женские образы Толстого — все они берут начало в пушкинской Татьяне. Ведь она, «русская душою», пожертвовала не только чувством к тому, кого любила. В конечном итоге она пожертвовала любовью к самой себе ради счастья другого человека, которому оказалась «навеки отдана». Поступок, достойный русской женщины...
Наступил ХХ век: на Западе умами владел экзистенциализм, проблемы жизни и смерти, любви и одиночества, смысла и бессмысленности существования, идеи самодостаточности человека, жизни «здесь и сейчас». А советский тоталитарный режим просто не предполагал развития личностного начала, индивидуальности человека. Внутреннее освобождение было скорее привилегией немногих, нежели практикой большинства.
Ненужные жертвы
От того, кто себя не любит, нередко можно услышать, что он «всегда жил для других». Чаще так говорят женщины, посвятившие жизнь мужу, детям, внукам. Особенно эта позиция характерна для женщин России, где идея жертвенной любви транслировалась и православной традицией, и литературой. В России любящий себя человек был объектом порицания и осуждения. И наоборот, тот, кто посвятил жизнь другому, становился образцом для подражания, символом правильно прожитой жизни.
Именно от такого человека мы слышим бесконечные жалобы на то, что он пожертвовал счастьем ради счастья детей (друзей, близких), а теперь его не ценят и не любят. Но ведь и не могут любить, потому что в ответ на нелюбовь к себе чувство любви не возникает.
Так и получается: мы живем для других (а точнее, жизнью других) и при этом упускаем собственную жизнь. Разве не обидно? А ведь у каждого из нас своя судьба, своя жизненная задача, за выполнение (или невыполнение) которой мы несем ответственность. И прежде всего — перед собой.
Любовь к себе или эгоизм?
Эти понятия только кажутся похожими, объясняет экзистенциальный психотерапевт Светлана Кривцова. Изнутри «любовь к себе» и «эгоизм» — позиции прямо противоположные.
Любовь к себе — чувство интимное. Эта скрытая от чужих глаз область предназначена лишь для меня одного. Мне хорошо с собой — спокойно разговаривать, понимать себя. Хорошо жить в собственном ритме, проживать то, что нравится, разрешать себе быть собой со всеми вытекающими отсюда банальностями: оказывается, жареную картошку я люблю больше, чем лобстеров. И даже делая то, что не нравится, но нужно делать, я нахожу время для себя, разрешаю себе себя пожалеть, а может быть, даже попечалиться над своей долей.
Любовь к себе — это мужество принимать себя всерьез. И свои таланты, и свое несовершенство. Эгоизм — поведение, ведомое мыслью о собственной выгоде.
Любить себя — значит хорошо обращаться с собой. Такое отношение к себе парадоксальным образом делает нас независимыми от внешних условий. Согласитесь: либо мы умеем с собой дружить и проходим через жизнь со всеми ее черно-белыми полосами, зная, что у нас есть теплый и надежный тыл (мы сами), либо всю дорогу стараемся не замечать, что внутри нас лишь холодная пустота. А она создает невероятное напряжение и должна быть чем-то заполнена.
В эту воронку мы судорожно бросаем свои успехи, достижения, признаки благополучия — эффектные, вызывающие зависть атрибуты хорошей жизни. И вот мы видим, что многого достигли, но ощущения тепла нет. Мы честолюбивы и безупречны, нам нравится внимание других. Но мы всего лишь остаемся эгоистами, потому что все свое время посвящаем одной главной потребности — спастись от чувства грандиозного одиночества, приносящего страдание, с которым другие, любящие себя, не знакомы.
