В сентябре-октябре Psychologies.ru, Школа писательского и сценарного мастерства и проект объявили опен-колл «Как память становится текстом». В течение месяца мы получали множество удивительных, трогательных и очень правдивых историй — о детстве и родителях, переездах и работе, любви и расставаниях.
Всего на конкурс поступило более 400 текстов, из которых редакция Psychologies.ru выбрала дюжину для публикации на сайте. И сегодня мы хотим поделиться рассказом Сергея Машанского «Только попробуй».
«Только попробуй»
В старом перекидном блокноте по пунктам расписана мамина зарплата:
институт,
коммунальные платежи,
лекарства,
мелкие расходы.
Напротив каждой строки неровным почерком указаны суммы предстоящих трат. Пункт «институт» значительно превышает оставшиеся три, вместе взятые, — в феврале большая часть маминой зарплаты пойдет на оплату моей учебы.
Долго смотрю на листок блокнота. У мамы проблемы со здоровьем, ей необходим регулярный прием лекарств, а сумма напротив соответствующего пункта наполовину меньше, чем в предыдущем месяце. Все пожирает проклятый «институт».
Я хочу перевестись на заочное отделение, но мама против: «Мы справимся, сынок, ты, главное, учись прилежно»
В свое время ей не удалось окончить высшее учебное заведение. Помешала беременность. С маленьким ребенком на руках было не до учебы. Позже она подавала документы на восстановление, но отец бросил нас, и мама оставила надежду доучиться. Теперь хочет, чтобы я получил высшее образование — непременно на дневном.
По выходным я работаю на мойке у Паштета. Весь мой заработок за полгода уходит на пункт номер один, но маме все равно приходится добавлять не менее трети от суммы. Я был уверен, что дохожу в своих старых ботинках до конца зимы, но перед самой сессией мои растоптыши, не выдержав нагрузки, превратились в бесформенные унты с хлюпающими подошвами.
— Леоош! — немного нараспев произносит мое имя мама. — Вот, купи себе обувь, — протягивает мне 50-долларовую банкноту. Удивительно, как при наших доходах она умудряется что-то отложить.
— Мам, дохожу.
— Не глупи, впереди экзамены, а ты в лаптях, как Ломоносов, — треплет мои волосы и еле заметно улыбается. В уголках глаз у нее, как тоненькие лучики, собираются морщинки.
Беру банкноту и сам себе даю обещание в течение месяца вернуть. Я уже договорился с Паштетом — на каникулах буду работать в две смены
Пашка после одиннадцатого класса вместе со мной пытался поступить на экономический. Я прошел на платное, а Паштет полностью провалил вступительные экзамены и нисколько не расстроился. От армии его надежно защищало врожденное плоскостопие. Паштет занялся коммерцией, успешно торговал на рынке турецкими шмотками. Когда скопил достаточный капитал — открыл первую в нашем районе ручную мойку автомобилей. Сейчас зарабатывает прилично и в шутку называет меня профессором. Пару раз замечал, как, выплачивая в конце смены мойщикам дневной заработок, Паштет добавляет в мой конверт лишнюю купюру.
Сегодня первый экзамен зимней сессии. Прикидываю по времени, что еще успею заскочить на «Червенский». Там возле бетонной лестницы торгуют обувью вьетнамцы. Обувь эта дешевая и не очень надежная, но если носить бережно — прослужит долго.
В открытой палатке вьетнамка предлагает примерить последнюю пару моего размера. Сезон на исходе, выбор небольшой, идет распродажа остатков. Нога ныряет в приветливое объятие искусственной шерсти. Внутри мягко и очень тепло. Рыжий верх из водоотталкивающей микрофибры, похожей на нубук, гарантированно не пропустит влагу – разумеется, если его не повредить, что сделать весьма несложно.
Вьетнамка соглашается на небольшую скидку, но наотрез отказывается принимать доллары
Накануне налоговики провели контрольные закупки и у тех, кто принял валюту, конфисковали товар. На рынке теперь все осторожничают. С неохотой возвращаю ноги в свои растоптыши. Договариваюсь с вьетнамкой, что она придержит для меня эту пару, и отправляюсь в обменник.
— Молодой человек, вы сдавать?
Передо мной женщина средних лет в сером драповом пальто. Рукой прижимает полы воротника к озябшим щекам. «Меняла», — догадываюсь я. Их уже почти не осталось. Сейчас редкие представители этой профессии отваживаются работать — всех разогнала доблестная милиция.
— Я предложу курс выше, — остановив взгляд на растоптанных ботинках, простуженным голосом произносит женщина. — Деньги, небось, лишними не будут, — добавляет она.
Я соглашаюсь. Мы отходим в сторону. «Серое пальто» на карманном калькуляторе подсчитывает сумму предстоящей сделки. Получается действительно больше, разницы хватит на несколько обедов. Меняла усердно скребет ногтем по пиджаку Уллиса Гранта, после чего утвердительно кивает головой и передает мне купюры с изображением достопримечательностей белорусской архитектуры.
Крики несутся со всех сторон. Резко хлопают двери припаркованного буса. Возле нас появляются люди в масках. Сильные руки грубо хватают меня за плечи и тянут в машину
— Вы чего? Мне на экзамен нужно. Отпустите.
— В отделении разберутся, кому куда нужно.
Следили не за мной, следили за «серым пальто», но забирают обоих. По какой-то там статье гражданского кодекса за незаконную валютно-обменную операцию ответственности подлежат оба участника, а предмет сделки — конфискации.
В отделении составляют протокол.
— Попал ты по глупости, — показывая, где поставить подпись, говорит товарищ майор. Вид растоптанных ботинок с подвязанной подошвой вызывает у него чувство жалости. — Да ты не ссы, расскажешь на суде, как было, получишь минимальный штраф и будешь свободен.
На экзамен я не успел. В ведомости стояло жирное «Н».
Через две недели повесткой вызвали в суд. В назначенное время захожу в кабинет. Судья жует бутерброд и параллельно изучает документы. На разбор моего дела у него запланировано пятнадцать минут. В помещении мы вдвоем. Сажусь на приставленный к стене расшатанный стул и рассматриваю свои новые ботинки. Вспомнились слова мамы: «Мы справимся, сынок».
Вернувшись в тот вечер домой без обуви и денег, я не услышал от нее ни слова упрека. Расспросив про мои злоключения, мама улыбнулась уголками глаз и пошла на кухню разогревать ужин. Утром я встал поздно, была суббота. В коридоре стояли те самые ботинки — мама успела сходить на рынок и забрать у вьетнамки отложенную мной пару.
Пункт номер три из блокнота можно было вычеркивать. Весь день я пролежал в своей комнате, сжимая кулаки и стараясь не заплакать
Кроша бутербродом на захламленный бумагами стол, судья произносит: «Что же вы, молодой человек, с места учебы характеризуетесь положительно, при этом занимаетесь незаконными валютно-обменными операциями?» Я неуклюже оправдываюсь. Говорю, что просто сдавал. «Вижу, что сдавал», — сглатывая разжеванную хлебно-колбасную массу, произносит судья.
— Так и быть, — закончив изучать документы, с ноткой сочувствия говорит служитель Фемиды. — Выпишу тебе по минимальному порогу.
— У меня денег нет.
— Сейчас у всех денег нет, — отвечает судья, доставая из ящика стола очередной бутерброд. На этот раз с красной рыбой. — Либо штраф, либо выношу постановление на пять суток. Выбирай.
Я выбрал сутки.
Вечером следующего дня к нам домой пришел участковый. Мама угощала его чаем и пыталась выяснить, нельзя ли мои сутки заменить на денежный штраф. Она не одобрила мой выбор, очень злилась.
Участковый ничем помочь не мог, но обещал договориться, чтобы меня посадили в лучшую камеру
Через неделю начинались каникулы. Из-за большой загрузки участковый несколько раз переносил поездку в ИВС. Паштет на мое место взял какого-то забулдыгу: тот работал плохо, машины мыл небрежно, клиенты часто ворчали. Пашка ждал меня, а я – отправки на сутки, с каждым днем теряя надежду заработать.
Когда половина каникул была позади, я наконец переступил порог шестой камеры изолятора временного содержания Минского района. Прямоугольное помещение размером четыре на шесть метров, с маленьким зарешеченным окном, встретило меня запахом давно не мытых тел и занавеской табачного дыма.
Напротив двери располагалась сцена, на которой по очереди спали обитатели камеры. В правом углу отгороженное невысокой стеной отхожее место, в левом — умывальник. Влажные стены матово блестели от тусклого света лампочки. «Если это лучшая камера, как же тогда выглядит худшая?» — подумал я, вспомнив слова участкового.
Удары несутся со всех сторон. Бьют без разбору, но без злости и особого усердия, терпеть можно. Чувствуется, что эти двое не выкладываются на полную. Может, просто жалеют меня? Я закрыл глаза. Все равно ничего не увижу — очки слетели на пол.
Оказывается, нужно вставать, когда сотрудники входят в камеру. Всю ночь я провел на ногах, только под утро мне уступили место на сцене. Когда отворилась дверь, я продолжил лежать на отшлифованных до блеска досках.
— Подорвался, быстро!
Соображаю, кому это.
— Мудила очкастый.
Ага, мне. Встаю, но, видимо, без должного усердия. Сейчас наказывают. Вывели в коридор и доходчиво объясняют правила. Попало по затылку и я поплыл. Слышу бряканье какой-то железяки.
— На, погрейся, — на меня выливают ведро холодной воды и под руки волокут обратно в камеру. Ноги тянутся по неровному бетонному полу. Искусственная кожа слезает с дешевых дермантиновых ботинок. На носках, как два глубоких шрама, остаются широкие полоски оголенной ткани. «Теперь будут промокать», — думаю я. Доползаю до сцены, ложусь на свое место и начинаю дрожать от холода. Перед глазами сползающая по стенам слизь. Меня рвет прямо на сцену. По всей видимости, без сотрясения не обошлось.
— Досталось пацану, –—произносит кто-то из сидельцев.
Через пять суток возле ИВС меня встречали мама и Паштет. Я почти оклемался. Голова все еще болела, хотя и не так сильно, как первое время
— Откинулся братан по кличке барабан, — пытается шутить Паштет, но, рассмотрев меня внимательнее, тут же осекается. От меня воняет как от мусорного бака. Пытаюсь держаться, но измученное лицо и грязная одежда выдают, что прогулка была не из легких. За все время я ни разу не притронулся к местной еде и, честно говоря, выбился из сил.
Садимся к Паштету в машину. Мама обнимает меня.
— Испачкаешься.
— Ерунда.
Меня сжигает чувство вины. Ноги в изодранных ботинках прячу под переднее сиденье. Мама, конечно, все замечает.
— Мам, я напишу заявление о переводе на заочку, будет легче.
Отрицательно качает головой. Тонкие лучики в уголках глаз становятся влажными.
— Мам, ну ты чего, — сдавленно говорю я. В горле вырастает ком, который никак не могу проглотить.
— Только попробуй.
Паштет достает из бардачка пачку сигарет и, оставив нас одних, выходит покурить.
