Во вступлении я уже писала о том, что я на стороне тех, о ком эта книга, — я сама сделала посмертный портрет папы. Но за время написания книги в мою коллекцию постмортемов добавились еще два — дедушкин и бабушкин.
Так случилось по простой причине: наша большая-пребольшая, почти в 25 человек, семья живет на разных континентах в разных странах и городах, и не все мы смогли собраться на похоронах дедушки и бабушки. Мы рассылали фотографии нашим родным, чтобы они увидели семью в момент прощания, имели возможность почувствовать свою сопричастность и могли проститься наравне с остальными.
Нам было важно показать, какой торжественной и красивой была церемония, посмертное одеяние, музыка, цветы, сколько друзей, родственников и коллег пришли проводить в последний путь. Вот такая «новая — это хорошо забытая старая» формула «похоронили хорошо». Подобная мотивация присуща 65% моих респондентов, но она не единственная.
Я хочу дать им слово, рассказав их истории о том, что сподвигло сделать постмортем любимого человека.
История Елены и ее бабушки Ираиды
Елена сделала посмертную фотографию своей бабушки Ираиды (89 лет), с которой была очень близка, словно две подружки. Ираида всю жизнь проработала гинекологом, а в последние годы — на скорой помощи, но, к сожалению, в конце жизни сама стала пациенткой из-за деменции. Чтобы поддержать бабушку в такой трудный период, Елена начала фотографировать ее: « Бабушке это очень нравилось. Помогало как-то держать связь с реальностью. Но я тогда еще не думала, что это будет какой-то проект». Со временем материала накопилось столько, что проект все-таки появился. Елена записывала и истории из молодости Ираиды, и ее галлюцинации во время приступов деменции, и много работала с домашним архивом — бабушка и правда очень любила фотографироваться. Ираида умерла 16 сентября 2020 года.
«Когда я увидела бабушку мертвой, мне очень захотелось сфотографировать ее, а потом — и себя с ней. Свет еще так упал на меня, будто это я, как ангелочек, к ней пришла».
Постмортемы вошли в книгу, посвященную памяти Ираиды, вместе с остальными фотографиями, историями, письмами, видео и любимым рукоделием.
«Я постоянно взаимодействую с фотографиями бабушки, так как продолжаю делать презентации проекта и книги, и у меня такое ощущение, что она постоянно со мной. Еще я записала с ней видео и смонтировала небольшой фильм, мы с младшим сыном очень любим его пересматривать. Бабушкин прах я не захоронила, урна стоит у меня дома. Она не была религиозной и никогда не давала инструкции, как ее хоронить, ей было все равно».
История Натальи Протопоповой и ее папы Владимира
Папа Наташи умер у нее на руках. В это время она уже давно не снимала на пленку, но возникло спонтанное желание сделать кадр и запечатлеть его сразу после смерти, словно это его последнее отражение на этом свете. Наташа чувствовала, что это хоть и странно, но правильно.
«Когда я снимала, у меня были очень смешанные чувства, потому что ты должен выстроить кадр, подумать о свете, а перед тобой — любимый человек, который только что ушел. Конечно, слезы на глазах».
Около полугода Наташа не проявляла пленку. Потом проявила, но долго не сканировала. А когда отсканировала, убедилась, что правильно поступила, сохранив папин последний портрет: «Он словно замер на переходе из мира нашего в мир иной» .
Фотографии Наташа не печатала и даже почти не пересматривает. Но она уверена, что ей это и не нужно — папин образ очень четко отпечатался в ее памяти.
«Да еще, когда я снимала, боялась, что не дай бог кто-нибудь увидит меня за таким занятием и посчитает совсем сумасшедший. Ручки тряслись, конечно же, эмоции были очень сложные, но я понимала, что я должна это сделать. Вот и сделала».
Когда Наташа с сестрой и братом учились еще в школе, а Владимиру было около 40 лет, он поделился с девчонками, как хочет, чтобы его хоронили: футбольный марш и два мяча — один в гроб, другой на могилу.
«Папу все знали как футбольного фаната, почетного болельщика местной команды. А в молодости, когда он еще работал на заводе, создал футбольную секцию и обучал там ребят».
Владимир умер в 2020 году от ковида, его хоронили в закрытом гробу. Наташа и семья исполнили волю отца: футбольный марш, один мяч отдали в морг, чтобы положить в гроб, второй украсил могилу.
— Наташ, скажи, почему вы решили все это фотографировать?
— Мы его очень сильно любили и до последней минуты хотели сохранить все, что с ним связано. Папа не боялся разговоров о смерти, а я не боюсь «ее изображения», так что казалось логичным и естественным заснять все, что происходит, потому что это все еще про папу — про его жизнь, просто про ту точку, в которой он уже мертв. В процессе съемки как будто продолжался диалог с ним. Да, он был в гробу, в закрытом, но он был рядом. И мы запечатлели то, что все еще происходит с ним: как мы прощаемся, сколько людей пришло, друзей, родственников, коллег, соседей, цветы, венки, объятья, слезы. Мы запечатлели, что сделали все, как он хотел.
— А вы кому-то рассылали фотографии?
— Я отправляла всем — и тем, кто смог и кто не смог приехать.
— А как хранишь? Пересматриваешь?
— В виде ссылки на облаке. Раньше пересматривали семьей, сейчас уже совсем редко — в дни памяти. А еще мы исполнили его волю, когда заказывали памятник, — выгравировали портрет, футбольный мяч и белые бутсы. У нас в семье даже шутка такая родилась: «Кроссовочки, как у дяди Вовочки». В общем, мы были довольны, что все прошло именно так, как папа хотел. Очень нестандартно, как он умел при жизни, — шикануть. Такая церемония эмоционально нас вывела на другой уровень принятия его смерти — стало намного легче.
История Иры, ее бабушки и папы
Ира с бабулей уже несколько лет жила в разных городах и издалека наблюдала, как ее меняет деменция. Однажды Лидия Александровна не узнала внучку по видеосвязи, а потом и при личной встрече, хотя была для Иры как вторая мама: воспитывала ее, пока родители уезжали в девяностые — двухтысячные на заработки за границу.
Лидии Александровны не стало после восьми лет болезни. В день похорон в невзрачном прощальном зале Ира фотографировала на камеру телефона бабулю, которую было не узнать. После продолжительной болезни и отказа от еды в последние дни она выглядела такой худенькой, с другой формой лица и носа, волосы спрятаны под косынку, хотя Лидия Александровна, привыкшая всю жизнь наряжаться и делать укладку, никогда их не носила. Но все равно это был дорогой, любимый человек, с теми самыми любимыми и знакомыми до мелочей чертами.
«А комната для прощаний была уродская: офисная плитка на полу и потолке, холодный свет, железные скамейки, в углу что-то вроде алтаря с искусственными цветами. Серо, зябко, хотелось скорее оттуда уйти, но в то же время совсем не хотелось, ведь следующий пункт уже последний — кладбище. Щемящее чувство приближающегося конца и финального прощания навсегда. Я фотографировала. Это отвлекало от боли и горечи. Как будто было две опции: или плакать, или снимать. Чтобы у тех, кто пришел проститься, не возникло вопросов, я на всякий случай говорила, что делаю фото для родственников из Германии, которые не смогли приехать и хотят попрощаться хотя бы вот так — по фотографиям через Вотсап. Тем более мои слова были правдой. Но я прекрасно понимала, что фото прежде всего для меня».
Теперь у Иры и на телефоне, и на компьютере есть папка «Бабулечка» с фотографиями того дня: с цветами, купленными для могилки, бабуля в гробу, ее руки, процесс погребения, поминки.
«У меня нет и не было страха, отвращения. У меня нет вопросов, зачем это нужно было делать, это казалось и кажется мне естественным процессом и сохранением памяти о важном, пусть и очень грустном событии. Не было желания запомнить бабушку только живой и в лучшие годы, я хотела запомнить ее и такой тоже».
Ира вспоминает, что в ее семье никто не скрывал черно-белые пленочные снимки похорон родственников, и у старшего поколения их было принято отправлять по почте тем, кто не смог присутствовать на прощании
«Для меня с детства это было чем-то обычным, среди фотографий с гулянок, свадеб и выездов на природу в большом фотоальбоме — раз, и фото прадеда в гробу. Я не помню, чтобы у меня хоть раз возникали какие-то сложные эмоции, я думала: „Жалко, конечно, что прадед умер, но вот осталась фотография, память, где он и люди, которые пришли с ним проститься“. Разглядывала их лица, кто в чем пришел».
Ира жалеет, что не сфотографировала папу, когда прощалась с ним несколько лет назад: «Я так долго гладила его руки, так долго на них смотрела, поправляла рубашку. И не сделала ни одной фотографии. Я так жалею, что не могу „прийти к нему в гости“, как сейчас прихожу в гости в тот самый альбом „Бабулечка“».
После опыта фотографирования похорон бабушки Ира удивляется, как можно не запечатлеть момент прощания своих любимых усопших: «Лиз, почему люди так не делают, почему это не принято, почему считается неудобным и странным? Вспоминаю твои лекции, рассказы о репортажных фотографах, которые специализируются на съемке подобных событий. Это же так важно, так честно, и так терапевтично в итоге».
История Ксении и ее сына Ванюши
«Я не знаю, смогу ли сейчас пойти в эти воспоминания. Это самое адовое, что было и к чему я не прикасаюсь все прошедшие годы, купирую психотерапией и антидепрессантами. Если совсем кратко, то сыну 9 октября 2019 года исполнилось девять лет. Он уже был в коме с двадцатых чисел сентября. 14 октября его не стало. Это самые, пожалуй, страшные воспоминания. Я не знаю, что мной двигало. Я легла к Ванечке и попросила маму нас с сыном сфотографировать… Не могу сказать зачем. Фото нет у меня в телефоне, даже не знаю, где они, — скорее всего, на жестком диске. Искать не смогла, не хватило мужества. Уходил сын в адском детском паллиативном отделении Морозовской больницы, последние 3,5 месяца жизни был там. Помню, что меньше чем через час после смерти я уже сама везла своего мальчика на каталке в морг через всю больницу. Раннее осеннее утро. Покров Пресвятой Богородицы. С весны 2020 не смотрю ни фото, ни тем более видео с сыном — даже сделанные до болезни».
Я не задала Ксении ни одного уточняющего вопроса, сказав только лишь, что я невероятно ей восхищаюсь и, если она позволит, мне очень хочется ее крепко обнять, а после решила оставить историю в виде одной большой цитаты. Пожалуй, пусть каждый из вас сам подумает/почувствует, почему Ксения так много снимала Ванюшу — в больнице во время лечения, в паллиативном отделении и после смерти.
История Адель и ее папы
Папа Адель умер чуть меньше месяца назад [на момент написания — конец октября], перед этим две недели пролежав в реанимации, постепенно приходя в бессилие и утрачивая сознание. «У меня было странное желание сфотографировать его на всех этапах умирания, но и сейчас я не до конца осознаю зачем. Может, было интересно задокументировать процесс не естественного умирания, а ухода в белых стенах и с подключенными аппаратами. У меня до этого не было такого опыта».
На прощании Адель захотела сделать посмертное фото, объяснив свои мотивы так: «Я много раз видела умирающих и мертвых людей и сейчас не могу вспомнить в точности, как они выглядели, из-за чего мне довольно грустно и даже злобно. Я не доверяю собственной памяти в целом, а в таких стрессовых ситуациях — особенно. К тому же папа в гробу выглядел лучше, чем в реанимации — умиротворенно и даже красиво. Мне захотелось это запомнить».
Еще Адель рассказывает, что у нее была неудачная попытка попросить сделать фотографию у церемониймейстера в крематории, но та аж отпрыгнула со словами «Зачем? Так никто не делает!».
В итоге вместе с папой Адель сфотографировала ее подруга, и еще она сама сделала несколько снимков, спросив у мамы, как та к этому отнесется, на что мама ответила: «Ок, но мне не показывай»
Папу Адель кремировали. Он завещал два варианта распоряжения его прахом: либо хранить урну дома, либо захоронить на родовом кладбище. Пока урна стоит у мамы Адель, сейчас ей так легче, но она не исключает, что в будущем все же захоронит прах. А фотографию Адель хранит в телефоне, пересматривая, чтобы избавиться от тревоги, вызванной мыслью «А что, если я неправильно помню?»/«А как оно на самом деле было?»
«У меня в то время была какая-то дереализация, я сомневаюсь в своих воспоминаниях. Еще, как ни странно, мне стало спокойно благодаря снимку. Наверное, потому что наши отношения были очень яростными и склочными, а на фото мы умиротворенные».
К истории Адель добавлю комментарий церемониймейстера Веры Сальниковой, чтобы рассказать, что бывает и по-другому: «Как организатор церемоний прощания я считаю, что все профессионалы похоронной отрасли должны помогать людям, переживающим утрату, и выполнять все их пожелания. Если семья хочет сделать фото умершего или пригласить фотографа, мы должны это организовать. Более того, если фотосъемка не была заказана, я все равно делаю несколько кадров на свой телефон, предупреждая, что сохраню конфиденциальность. Как правило, чуть позже семья просит выслать снимки. Видимо, со временем возникает готовность и даже желание увидеть умершего близкого и прощание со стороны. Абсолютно все семьи, кто получил фото с похорон, выражают благодарность. Значит, фото помогают в работе горя».
Что вы представляете, когда слышите «посмертная фотография»? Пугающие снимки наряженных мертвецов из Викторианской эпохи? Или случайно найденные карточки с деревенских похорон? Каждый из нас сталкивался с этим явлением, часто задаваясь вопросом: а зачем вообще это нужно? Автор этой книги Лиза Светлова рассказывает не только об истории посмертной фотографии, но и о ее настоящем, объясняет, как через подобные практики мы учимся не бояться смерти, а принимать ее и смиряться с утратой близких людей.
