«Я пыталась откреститься от своей нерусскости»: (не)вымышленная история молодой тувинки, переехавшей в Москву

…Ага, я поняла ваш запрос. Давайте тогда с вас и начнем, Аялга. Расскажите о своих чувствах.

Все началось с того, что мама отдала меня в русскоязычный садик, потом — класс. Позже я была ей очень благодарна, но тогда это стало своего рода водоразделом между мной и моими сверстниками. Я долго размышляла над тем, почему так вышло. Мы потребляем мир через язык, именно он — наш основной инструмент общения и восприятия. Книги, кино, мультфильмы, подростковые журналы про звезд — почти все, откуда я впитывала культуру, общалось со мной на русском языке.

Мое лицо выглядело как смесь лиц моих многочисленных тувинских  родственников, я жила в буддистской республике, в городе внутри горной котловины, ела тувинскую еду и отмечала с семьей Новый год по лунному календарю. Но сделана я была все равно из русского языка.

А скажите, Аялга, как вы общались с родственниками друзьями? Были какие-то шероховатости в коммуникации на языковой почве?

Были. Родственники часто ворчали, что я совсем не знаю своего языка. Что со мной сложно разговаривать, потому что я говорю на «умном русском». Что тувинка должна знать тувинский язык. Мне не нравилось это долженствование. Я отвечала: «Я никому ничего не должна». И они шли жаловаться моим родителям на мою невоспитанность и дерзость. Чем больше я погружалась в книги, тем больше становилась пропасть между нами. Мне казалось, мои родственники и знакомые — малообразованная  деревенщина, с которой у меня почти нет ничего общего. Я тогда думала: что, неужели так сложно просто хорошо учиться? Читать разные энциклопедии, интересоваться миром вокруг? Выучить грамматику  русского языка и читать русскую и зарубежную литературу? 

Неудивительно, что они не принимали меня. Я, в свою очередь, и не хотела быть принятой. Тогда они не принимали меня еще больше. Я решила, что уеду учиться в Москву и там буду своей.

Но, насколько я поняла из озвученного запроса, у вас не вышло.

Да, и почти сразу. Я приехала в Москву как домой. Думала, что познакомлюсь с людьми, чьим родным языком тоже был русский, и мы, объединенные этой общностью, быстро подружимся. Забавно, но я даже  почти забыла, что я тувинка. Мне казалось, что я русская и вот я наконец на своем месте. Знаете, ведь российская культура крайне мононациональна, кто бы что ни говорил. Школьная литературная классика, кажется, почти полностью состоит из русских имен и фамилий, описаний русской жизни, культуры и истории. В ней практически нет места другим национальностям, представляющим малые народности. Нет, конечно, мы знаем Шаганэ и других восточных красавиц — объекты поэтического восхищения, муз русскоговорящих творцов. Кто-то вспомнит айтматовскую «Джамилю» о жизни в киргизском ауле. Но сколько их, таких джамиль? Классика российской  литературы — это тексты, воспевающие многогранность русской души, силу  русского человека и еще много других понятий, так или иначе связанных с разными сторонами русскости.

А кино? Любопытно, что в абсолютном большинстве советских фильмов главные герои и героини славянской внешности. И это картины, снятые во времена Советского Союза, одной из главных идеологических концепций которого были дружба и братство народов. Что уж тут говорить про современные российские фильмы. Аналогично с музыкой. Всю мою жизнь популярные, известные на всю страну музыкальные группы, певцы и певицы исполняли песни почти исключительно на русском языке. Я не слышала на новогоднем концерте по телевизору песен на языке многочисленных народностей России. Понимаете, культурная и медиасреда, воспитавшая меня, диктовала: нет в России другой культуры,  кроме русской. И я, переехав в Москву, кажется, в это поверила.

А в чем это проявлялось? Как вы это ощущали?

Преимущественно в том, что я, как могла, отделяла себя от тувинской культуры и все больше ассоциировалась с русской. Например, я втайне гордилась тем, что говорила на русском языке без акцента. Да, внешность подставляла меня. Мои узкие глаза, широкий нос на плоском лице, восточные скулы, темные волосы, смуглая кожа. Я носила на себе печать своей республики, но у меня оставались голос и речь. Окей, пусть меня сначала примут за мигрантку, но стоит им услышать мою речь, как они все  поймут. Мне казалось, если я буду очень умной, если буду говорить на красивом, чистом русском, если буду отлично знать историю России и разбираться в ее экономике, то будет уже неважно, какие у меня глаза и скулы. Только кто я есть.

Знаете, на выходе из метро «Добрынинская» я почти всегда встречала нерусских парней, предположительно из бывших советских республик. Не знаю, почему они всегда там стояли. Но каждый раз кто-то из  этих ребят обязательно пытался со мной заговорить: махал рукой, улыбался, обращался ко мне на языке, которого я не знала, но из-за явной принадлежности к тюркской группе могла примерно понять. Я отшатывалась, хмурила брови, качала головой. Я вас не понимаю. Я не из ваших. Как вы могли меня спутать. Я местная. Спасибо. Всего хорошего.  Но примерно так же я относилась к своим землякам в Москве.

Первые годы мои знакомые, одноклассники и приятельницы приглашали меня на разные азиатские землячества. Это такие тусовки с музыкой,  танцами и напитками для своих. Люди из этнических регионов сплачиваются друг с другом, чтобы не чувствовать себя в чужой и безразличной Москве одинокими. Все же общий язык, один на всех детский бэкграунд, религия, практически одинаковые  семейные традиции и ритуалы, праздники и суеверия, множество вариаций узких глаз и лояльность к азиатской внешности — все это создавало для многих людей атмосферу домашнего уголка. Безопасного пространства, где тебя поймут, примут, разделят твои переживания и боль. Потому что у многих они были удивительно похожи.

Вам не хотелось испытать этого чувства единения с другими?

Хотелось, но не с ними. Чтобы максимально откреститься от своей нерусскости, я свела на нет почти все тувинские контакты. Чтобы ничто и никто дополнительно не дискредитировало мою и без того нерусскую внешность. Если копнуть глубже, мне казалось, что я как будто виновата в своей этничности. И многие люди это подтверждали, сознательно или  нет. Некоторые просто относились ко мне пренебрежительно, другие совсем не обращали внимания. Третьи могли, не стесняясь, назвать меня чуркой, узкоглазой, понаехавшей, китаезой и еще многими другими словами, которые я давно вспоминаю без каких-либо эмоций.

Но, как оказалось, адекватного большинства недостаточно, чтобы полностью компенсировать регулярные нападки ксенофобского меньшинства. Со временем ощущение собственной второсортности проникает в тебя, как бы ты ни старалась от него скрыться.

Как вы проживали это внутри себя?

Я подавляла это. Нарастила броню из безразличия и снисходительности. Уговорила себя быть  выше этого. Но было кое-что, что по-настоящему меня задевало. Слова, легко пробивавшие мою ментальную защиту.

Что это были за слова?

Как правило, гиперболизированные стереотипы о Тыве и тувинцах. Но не только. Истории — собственные и знакомых друзей знакомых — о тувинцах в армии, которые делают из подручных средств заточки, чтобы, если что, прирезать потенциальных обидчиков. О тувинцах в разных городах, которые ходят повсюду группами, катастрофически плохо говорят на русском языке и чуть что  готовы броситься в драку. О столице Тывы Кызыле — самом криминализированном городе страны. О том, что русских там дискриминируют, угнетают и просто ненавидят. Что с наступлением темноты в городе нельзя выйти на улицу, потому что там вылезают черти, готовые прирезать человека в безлюдном переулке. Желательно, конечно, русского. Что тувинский народ малограмотен, необразован, дик и невежественен. Что люди спиваются и в пьяных драках режут друг друга. Что даже спят с ножами. И вообще, где мой нож, я его, наверное, где-то спрятала, я ведь тувинка.

Интересно, что вас как будто не трогали оскорбления в адрес вас самой и вашего внешнего вида. Но только если они не касались конкретно вашей национальности.

Да, потому что это все, что у меня оставалось моего. Я тогда этого даже не осознавала. Ну, то, что я хочу, чтобы это уважали. Тогда мне хотелось, чтобы это хотя бы не унижали, понимаете. Потому что это — то, от чего я избавиться не могла. И еще я сразу вспоминала своих родителей и других родственников. Как дедушка в моем детстве приносил мешки с куриными тушками, потому что на птицефабрике ему выдавали их вместо зарплаты.  Как мама привозила из командировок сладости, которые не продавались в нашей провинции, и я была самой счастливой. Как отец на рассвете заваривал чай с молоком и первым делом угощал им духов природы. Как все собирались на трехлетие ребенка, которое  называется «дой» и знаменует, по буддистскому учению, становление из младенца человека. И двух моих  лучших подруг, которые были русскими. В общем, много всего вспоминалось, от чего становилось тепло и хотелось улыбаться или смеяться.

Да, я не смогла там стать по-настоящему своей, но это не отменяло всего чудесного, что там было.

Ага. Правильно понимаю: получается, что вы отдали часть себя как бы в жертву, чтобы вписаться. И вам становилось особенно больно, если кто-то эту и так оторванную часть — обоснованно или нет — дискредитировал?

Пожалуй, да.

А как вы думаете, вы могли бы эту часть не отдавать в жертву?

Хм, не знаю. Мне кажется, это было невозможно или неизбежно. 

Тыва, я хочу сейчас дать вам слово. Я замечала, что по ходу рассказа Аялги вы несколько раз хотели что-то сказать, но сдерживались. Спасибо, что не перебивали. Прошу вас.

Спасибо. Я правда хотела кое-что сказать Аялге. Знаешь, ты, может, мне не очень поверишь, но ты изначально родилась особенной. Мне было очевидно, что ты не останешься здесь. Что уедешь куда-то далеко, а потом еще дальше. Что тебя ждет другая судьба, написанная на разных языках.  Думаю, твоя мама тоже это почувствовала. Понимаешь, ты, как ты говоришь, «не вписалась» в местный социум не потому, что тебя в детстве отдали в русскоязычный садик, а потом в такой же класс. А это тебя отдали в такой садик и класс, потому что ты уже была немного другая. Не знаю, правда, меняет ли это для тебя что-либо.

Вы помните, в начале сессии я попросила вас сформулировать запрос, с которым вы пришли в психотерапию. Аялга его озвучила как деколонизацию и переприсваивание своей этничности и отношений с вами. Ее позиция на этот счет вполне понятна. А что вы думаете по этому поводу?

Ох, почти все время своего существования я была чьей-то колонией. Тюркский, Уйгурский, Кыргызский каганаты, Древнехакасское государство, монгольские династии, Маньчжурская империя.

Все это сопровождалось стремительным развитием и распространением грамотности, буддистского учения, добычей полезных ископаемых, масштабным градостроительством, укреплением экономического и общественного строя, проведением новых  торговых путей. А также многочисленными восстаниями и бунтами местных племен, безжалостными  военными погромами, уничтожением непокорных  представителей, репрессиями и высылками бунтовщиков в далекие земли, уничтожением енисейской письменности.

Любая оккупация была периодом экстенсивного развития во множестве разных сфер, но в то же время и паразитированием на местном народе и его ресурсах. Падение каждого режима приносило с собой краткий миг свободы и вместе с этим экономическое истощение, отбрасывало назад в развитии. Очень многое из того прекрасного, что у меня есть сейчас, — наследие этого совокупного исторического опыта. Вместе со всем ужасным, что тогда  было абсолютно естественным: войнами, пленением народов, эксплуатацией рабского труда, массовыми убийствами, насаждением оккупационного уклада жизни. Я не хочу ни в коем случае сейчас это нормализовывать, но и отрезать от себя это не могу. Кто я, что я без этой истории и опыта?

В середине двадцатого века свободная республика Танну-Тыва, обретшая независимость на короткие двадцать шесть лет, вошла в состав Советского Союза. Местные власти в то время решили не заморачиваться с плебисцитом и предложили советскому правительству все ресурсы земли и народа в обмен на защиту и покровительство. Очевидно,  последнее означало принудительную русификацию отчеств, кириллизацию письменности, уничтожение буддистских храмов, репрессии монахов,  коллективизацию скота, земли и остального имущества. Что же. Мне наивно верилось, что с окончанием советской эпохи все станет лучше. Но сейчас я одна из самых бедных и малонаселенных территорий страны с крайне высоким уровнем безработицы и коррумпированности.

Что вы чувствуете, когда говорите об этом?

Боль. И неизбежность. И еще странным образом принятие.

Можете подробнее рассказать о последнем?

Это, наверное, прозвучит по-старчески сентиментально. Но, когда я смотрю на Аялгу, я думаю о том, что, не будь всего этого: постоянных оккупаций, нашествий и разорений, стремительного развития под руководством какого-то мудрого феодала, протектората сильных империй, гражданских войн и так далее, не было бы и ее. Не то чтобы я сейчас говорю, что Аялга — результат этих войн. Нет, я вообще не могу назвать себя приверженницей теории детерминизма. Но я также не могу не признать, что это  прошлое я исправить не в силах. Может быть, я даже настоящее свое не в силах изменить, кто знает. Но я чувствую, сколько в тебе, Аялга, боли, и мне печально от этого. Я не могу ничего исправить, но я точно могу поддержать.

Знаешь, ты сказала: «Они не принимали меня» — и еще что-то про «почувствовать себя где-то своей».

Не чтобы тебя принимали,  а чтобы ты приняла. Мне кажется, когда ты начинаешь думать об этом и говорить, задаваться вопросами, делиться своей болью, искать решения — вот тогда ты начинаешь деколонизацию. 

Деколонизировать себя — мне нравится, как развилась ваша мысль. К сожалению, наше время подходит к концу. Аялга, скажите, пожалуйста, как вы сейчас себя чувствуете? Кажется ли вам, что вы приблизились сегодня к решению своего запроса?

Я… Мне, если честно, сложно сейчас сказать. Почему-то все время подступают слезы. Я точно чувствую некоторое освобождение. Словно давление, которое я очень долго испытывала внутри, немного ослабло. Как будто что-то важное произошло, но мне еще предстоит это осмыслить.

Понимаю вас, это абсолютно нормально. Тыва, а как ваше самочувствие?

Мне стало легче от того, что я смогла высказаться. И я очень ценю то, что Аялга высказалась тоже. Мне кажется, мы на каком-то интересном пути. Я очень рада. На этом мы сегодня закончим.

Спасибо вам обеим за проделанную работу. Я считаю, у нас получилась очень продуктивная сессия. Желаю вам приятной недели, и увидимся в следующий четверг.