Рене Зельвегер: «Я стараюсь почаще смеяться над собой»

Psychologies: Можно сразу о самом, извините, необычном — о вашем единственном замужестве, которое длилось 128 дней...

Рене Зельвегер: Да... Я вышла замуж в 36 лет. За человека, в которого была влюблена. И развелась через четыре месяца. Все это, на сторонний взгляд, действительно как-то нелепо. Спрашивайте.

Итак, почему? Почему вы расстались?

Р. З.: Когда мы приехали в мой дом на Лонг-Айленде, недалеко от Нью-Йорка, где и собирались жить, очень скоро выяснилось: Кенни не принимает моего образа жизни, моих друзей и вообще — меня в этих новых обстоятельствах. Я почувствовала это и пустоту, которая вдруг образовалась между нами. Оказалось, что между нами нет отношений. А длить пустоту бессмысленно.

Вам кажется, что развод в вашем случае — следствие взаимного недопонимания, недостаточного знания друг друга?

Р. З.: О, тут множество причин. Во-первых, мы с Кенни познакомились, когда участвовали в благотворительной кампании по сбору средств жертвам цунами в Азии. Это был такой подъем... У твоей жизни вдруг появилась ясная, конкретная и, извините за пафос, возвышенная цель — помочь людям, выжившим в катастрофе. Это приподнятое состояние сказалось на нашем знакомстве: мы оба были в некоей эйфории. Эйфория и приняла за нас решение: мы поженились очень скоро. И приехали ко мне на Лонг-Айленд. А у меня в это время жила подруга, потрясающий художник. Жила она вместе с мужем и маленьким ребенком и ждала второго: у меня они пережидали грандиозный ремонт, который затеяли в своем доме. Они решили, что новый человек, который скоро родится, должен войти в обновленный дом. И правда, не в гостиницу же им идти, когда у меня дом очень часто пустует. Но в результате оказалось, что молодожен Кенни приехал в дом, где кроме жены живут еще маленький ребенок, беременная женщина, незнакомый мужчина, три их кошки и моя кошка. А со всей этой компанией он делить меня не был готов.

То есть, выбирая между любовью и дружбой, вы выбрали дружбу?

Р. З.: Я не выбирала. Повторяю: наши отношения обессмыслились. И я, и Кенни «вчитали» друг в друга смыслы, которых в нас не было. Я... перед замужеством явно начала искать какой-то другой жизни. Моя жизнь проходила в съемках, кампаниях по продвижению фильмов, во встречах с агентами и режиссерами, церемониях и прочем официозе. Я не хотела и не хочу верить, что это все, вся моя жизнь... Вот та моя подруга — она потрясающий художник. Но она вышла замуж за парня, с которым вместе училась, купила ферму, завела одного ребенка, потом второго и не брала в руки кисть три года, разве что для того, чтобы написать высокохудожественные приглашения на свадьбу и крестины. Просто оказалось, что в жизни для нее появилось нечто более важное, чем искусство, чем профессия. Со мной случилось что-то подобное. Мне нужно было отложить свою кисть. Перестать нестись на съемки, думать о том, в каком состоянии прическа, как я одета, понравлюсь ли вот вам во время нашего интервью... Мне нужно было остановиться. Я остановилась на Кенни. Я вчитала в него свой, ему не свойственный смысл. Я написала для него роль. Он какую-то роль написал для меня. Но оба мы оказались неважными исполнителями ролей, на которые были утверждены. Я даже думаю, что это самая распространенная причина распада отношений: мы сообщаем человеку некий смысл, вписываем в свои планы, а он другой и тоже имеет право на планы. Так что я не жертва. И никогда ею не бывала.

Может быть, в вас, как и во всех нас, говорит модель семейных отношений, заданная в детстве родителями, их отношениями?

Р. З.: Нет, в нас может говорить только то, что мы поняли об их отношениях. Мои родители — вообще странный пример. Для Америки странный. Папа — швейцарец, семья его уехала из Швейцарии, когда он был уже подростком. Мама — норвежка, по крови — саами. Родители мои так и остались в чем-то европейцами. Например, не сказала бы, чтобы они так уж нами с братом гордились. А ведь гордиться есть чем: мой брат очень видный менеджер в виноделии, а я сижу перед вами... Но нет, они так и говорят: все у нас на старости лет хорошо, детей вырастили неплохих — во всяком случае, из тюрьмы с просьбой внести за них залог не звонят... И в детстве нашем так же было — не по-американски, хотя жили мы в маленьком городке в самом-пресамом американском штате — в Техасе. Например, у нас не было традиции всей семьей по выходным ходить в кино, что очень по-американски и... обеспечивает некоторый кассовый успех наших фильмов. Во-первых, кинотеатра в нашем городке не было, а во-вторых, у нас это просто не было заведено. В результате первый серьезный фильм я увидела только в колледже. Мой отец, он инженер, очень много работал. И немало зарабатывал. Он чрезвычайно умен и очень консервативен. Кстати, наверное, поэтому родители так долго и не женились: они познакомились в океане, на корабле, и до женитьбы их роман длился два года. Так вот, отец достаточно зарабатывал, но в семье нашей принято было экономить. Мы ни в чем не нуждались, но трата каждого цента была обоснована, что, по-моему, скорее по-швейцарски. Американец бы набрал кредитов...

Как вы переносили то, что ваша семья отличалась от прочих?

Р. З.: Мне скорее нравилась наша исключительность — я и сейчас горжусь своими саамскими узкими глазами и высокими скулами. И потом, я же занималась спортом, а в детстве все просто: если ты можешь подтвердить свою состоятельность физически, ты на коне.

Вы — воплощение американской мечты, дочка эмигрантов, ставшая богатой и знаменитой. Как вы относитесь к такому взгляду на себя?

Р. З.: А американская мечта — это что? Это чтобы занять место на социальной лестнице, желательно повыше, и заполучить денег, желательно побольше? К самой такой американской мечте я отношусь очень прохладно. Деньги... Я не позволяю им вмешиваться в мои дела. Не выбираю роли по величине гонорара. Не позволяю деньгам влиять на мои отношения с людьми. Словом, уж они-то меня не испортят. Но главное, тот, кто верит в американскую мечту, приготовленную из финансово-социальных ингредиентов, устроен вертикально: для него в смысле жизненного успеха есть верх и низ. И поэтому всю жизнь, всю дорогу он карабкается. А я устроена горизонтально и живу в горизонтальном мире: у всего и всех здесь есть право на существование, а верх и низ есть только внутри меня. Только я знаю, где мой подлинный успех, а где настоящий провал. Мой мир велик и широк, и по нему можно путешествовать. А по вертикальному миру — только карабкаться, вечно задыхаясь. Но для моих родителей американская мечта состояла не в деньгах и ступеньках социальной лестницы, а в самореализации. Они приехали, чтобы состояться. Я их понимаю.

А у вас какие мечты? И сама категория мечты — что это для вас?

Р. З.: Знаете, как-то так случилось, такое удивительное у меня везение, что жизнь опередила мои мечты. Я никогда не была настолько самонадеянна, чтобы мечтать о том, что в результате получила. Мои мечты были с виду скромнее: я хотела быть самостоятельной, хотела иметь возможность отвечать за себя, хотела научиться чему-то стоящему, хотела путешествовать. Хотела, чтобы жизнь бросала мне вызовы, и соответствовать этим вызовам. Когда я получила свою первую работу в баре в Остине, когда вытирала столы и стояла за стойкой, когда сама смогла наконец платить и за учебу, и за квартиру, начала ходить на прослушивания и иногда даже получала крохотные рольки, которые мне нравились... вот именно тогда сбылись самые важные для меня мечты. И произошло это задолго до того, как мне позвонили и сказали: «Вы утверждены на роль. Приходите знакомиться с вашим партнером, Томом Крузом». У меня нет никаких «параметров счастья» — критериев, по которым оно определяется. Мне бы, скажем, хотелось иметь некое подобие семьи, но я никогда не считала, что, например, к возрасту Х я должна иметь вот такой дом и столько-то детей. Все правильные для нас вещи с нами случаются сами. А если со мной не случатся, я от этого не собираюсь быть менее счастливой.

Когда вы испытываете ощущение счастья?

Р. З.: Когда чувствую, что вот сейчас, злясь или плача, я живу самой полной жизнью. Когда целую свою кошку. Когда еду по пустыне. Когда занимаюсь спортом... Когда разжигаю камин и играю возле него на гитаре. Когда читаю любимые книги или те, которые начинаю любить. И неизвестно, откуда приходит это ощущение счастья. Я отчетливо почувствовала его в Румынии на съемках «Холодной горы». Я увидела там совершенно другой образ жизни — в сравнении с нашим, американским, он показался мне куда более настоящим, подлинным. Там понимаешь, как мало материального человеку действительно нужно для жизни и как прекрасна может быть куда более простая жизнь, чем у нас. Когда ты видишь 80-летнюю... нет, вовсе не старуху — женщину, которая рубит дрова, понимаешь, хочется быть такой же — сильной оттого, что заботилась всю жизнь о себе сама, — и в 80 лет так же заботиться о себе. И люди такие есть, они живут простую жизнь, должны быть сильными и счастливы — им и в голову не приходит жаловаться на какие-то там неурядицы.

Вы сыграли Бриджет Джонс — ту, с которой идентифицируют себя миллионы землянок. А сами вы идентифицируете себя с ней?

Р. З.: Нет, скорее учусь у нее. Что меня в ней действительно восхищает, так это непреходящий оптимизм перед лицом напастей. Она терпит на романтическом фронте все новые провалы, но оказывается способна оглянуться на случившееся, вокруг себя... и посмеяться над собой. Я тоже стараюсь почаще оглядываться. И тогда действительно получается, что есть смысл над собой смеяться. Что сам ты еще нелепее своих амбиций.