Немолодой официант по-свойски кивает ей — обращаясь вовсе не как со звездой, почти королевской особой, а как с постоянной клиенткой, хотя и явно милой его сердцу. («Конечно! Мы же с Лиевом все деловые встречи тут назначаем!») И предлагает принести полотенце. «Ой, спасибо! Так неслась к вам, зонт забыла, возвращаться не стала, дома вообще бедлам-караван-сарай!»
«Спасибо» адресовано официанту. Остальное — мне, поскольку опоздала Наоми Уоттс на нашу встречу в кафе в Трайбеке аж на целых 7 минут. Я так и вижу, как она «выносится» из подъезда под проливной дождь, чертыхается по поводу зонта, решает не возвращаться, припускает, почти переходит на бег, стремительно заворачивает за угол, пролетает, изысканно маневрируя, сквозь утреннюю манхэттенскую толпу, промокает до нитки, спотыкается у входа, борется с тяжеленной, установленной, видимо, еще во времена Великой депрессии дверью черного дерева… чтобы теперь улыбаться мне во все 150 своих прекрасных, нескрываемых морщинок и вытирать мокрые волосы принесенным участливым официантом полотенцем. А также рассказывать, что малыши, двое ее сыновей, на фоне аномально теплого и дождливого февраля простудились, «хлюпают и всхлипывают», няня заразилась от них и тоже слегла, у нее самой «в носу свербит, а в горле точит», у партнера по жизни и отца детей Лиева Шрайбера серьезнейшие репетиции в театре, няня-заместительница явно не понравилась мальчишкам, и они могут ей устроить «темную»… И я осознаю: да, определение верное — «бедлам-караван-сарай». Хотя и не уточняю, как выглядит «темная» в исполнении белокурых ангелочков четырех и пяти лет от роду…
«ОБО МНЕ ГОВОРИЛИ: В ОБЩЕМ ОНА МИЛА, НО СЕКСУАЛЬНОСТИ И КРАСОТЫ ЕЙ НЕДОСТАЕТ»
Но вообще-то мне многое хочется узнать о жизни Наоми Уоттс. И о жизни у Наоми Уоттс. Потому что в ней столько жизни! Столько живости, столько витальности, столько желания всем этим делиться… Она вытирает волосы, притоптывает тяжелым ботинком, по-девчоночьи натягивает на кисти рукава серого свитера, говорит, что ко мне, в принципе, успела только потому, что ей всегда хватало пяти минут на сборы. А ведь ей 44 года. Всего 44?
Даты
- 1968 Родилась в Великобритании, в семье звуко-оператора Питера Уоттса и художницы Мифанви Робертс.
- 1982 Переезжает в Австралию.
- 1991 Переезжает в США.
- 2001 «Малхолланд Драйв» Дэвида Линча.
- 2003 Номинация на «Оскар» за роль в фильме «21 грамм» Алехандро Гонсалеса Иньярриту.
- 2006 Знакомство с Лиевом Шрайбером.
- 2007 Рождение первого сына Александра.
- 2008 Рождение сына Сэмюэла.
- 2012 Номинация на «Оскар» за роль в «Невозможном» Хуана Антонио Байоны.
- 2013 Роль принцессы Дианы в фильме Оливера Хиршбигеля.
Psychologies: Вы ведь знаете, что вас называют голливудским позднецветом? В том смысле, что признание к вам пришло, по голливудским стандартам, поздно. Да и все остальные жизненные обретения тоже. Не обижаетесь?
Наоми Уоттс: Да чего уж теперь обижаться! У японцев есть такое выражение — узнала, когда после школы работала моделью в Японии, — «выпить свои мехи воды». Что значит «исчерпать тебе положенное» — сумму положенных тебе радостей, горестей, успехов. Так вот, свои мехи обид я давно выпила. И уже… да, 13 лет пью только из «положительных» мехов.
Итак, если вам 44, вы ведете отсчет положительного в жизни с 31 года. То есть с «Малхолланд Драйв», вашего актерского триумфа в фильме Дэвида Линча…
Н. У.: Ага, именно тогда я шла по красной дорожке Канн, а в это время в Лос-Анджелесе из моей квартиры выносили вещички — за неуплату. И если бы Ник (Николь Кидман, подруга Уоттс. — Прим. ред.) не примчалась, то осталась бы я даже и без одежды. Про любимую настольную лампу и не говорю. Это сейчас смешно, а тогда было не до шуток! Десять лет в Голливуде я ходила на прослушивания, пробы, перебивалась черт-те какими заработками, и меня методично отвергали. Мой агент однажды передала мне слова обо мне одного режиссера: «Она недостаточно красива, недостаточно сексуальна, недостаточно…» Словом, мила, но всего понемножку недостает. И кстати, я не знаю, не передала ли она тогда это мнение, чтобы прекратить мои муки. Чтобы я бросила это обреченное дело — стать американской актрисой — и уехала обратно к себе в Австралию… Но мозги на место мне тогда поставила мама: «Не слушай никого. В жизни есть только один способ жить интересно — заниматься тем, чем ты действительно хочешь заниматься». Понимаете, она сказала не «быть счастливой», а «жить интересно». И ведь правда это не одно и то же. И я действительно вовсе не считала — и не считаю, — что непременно должна быть счастлива. А жить интересно мы все обязаны. Но для этого и правда необходимо заниматься тем, чем ты хочешь заниматься. На этот же счет у меня сомнений тогда уже не было.
Но все-таки удивительное упорство: 10 лет в постоянной борьбе…
Н. У.: Да что такого? Я к тому моменту уже привыкла начинать с нуля. Сколько раз? Даже и не восстановлю в памяти. Мне было 14, когда мама привезла нас с братом в Австралию. Мы просто оставили прошлое в Англии. И начали с нуля в новой стране. Потом я первый раз становилась актрисой. В 14 лет, когда мы с Ник и познакомились. Пытались подростками сниматься в рекламе, теперь мою рекламу «Тампакса» без хохота смотреть невозможно: «Тампакс — единственное, что тебя не подведет!»… И казалось, я решила стать актрисой. Бросила школу — так и не понимаю, как мне мама разрешила, я своим ни за что не разрешу! — и опять пыталась сниматься. Через год отправилась в Японию — моделью. В 18 лет, совсем одна в чужой стране… Полный крах, растолстела на нервной почве. Вернулась домой в Сидней с твердым убеждением: более никакого актерства и никакого модельного бизнеса. Устроилась на прекрасную работу — организовывала фэшн-съемки для большого универмага. Через два года была помощником фэшн-редактора женского глянца. И была убеждена, что наконец нашла себя. Писала потрясающе, как мне казалось, важные колонки. Например, о том, почему белая блузка стержнеобразующий — так и писала! — элемент гардероба. Но однажды в пятницу парень, которого я знала еще по актерским курсам — вместе ходили в детстве, — попросил помочь в открытой им актерской мастерской. И… в понедельник я подала заявление об уходе. Это было озарение: мне нужно быть только актрисой. Это был, получается, мой четвертый раз «с нуля». Потом мы с Ник получили роли в нашем, австралийском, хите «Флирт». Потом был успех еще в одном местном сериале… И я могла бы стать полноценной звездой в Австралии. Но решила ехать в Голливуд. Чтобы опять все с нуля…
«У МЕНЯ БЫЛО ЧУВСТВО, БУДТО МЕНЯ ПРОСТО НЕТ. ЛИШЬ К 31 ГОДУ Я НАКОНЕЦ СТАЛА СОБОЙ»
А вот Николь стала звездой стремительно, буквально сразу после приезда в США. И тогда говорили — благодаря роману и браку с Томом Крузом...
Н. У.: Намекаете на то, что я должна была ей завидовать? Что вы! Николь — это человек, который меня поддерживал все эти годы… И не только морально: она не раз пыталась составлять мне протекцию, договаривалась с агентами по актерам, отчаянно убеждала режиссеров, что им необходима именно я… По-моему, наша дружба — точно по рассказу О'Генри «На помощь, друг!»: мы есть друг у друга в полном смысле, то есть всегда придем на помощь. Когда я загибалась, Ник всегда была рядом. А когда Ник развелась с Томом, это было болезненно, она у меня жила. Она говорит, что самое ее любимое место на земле — наш с Лиевом дом в Хэмптонсе. Какая тут зависть… Да и разве можно завидовать, когда… Мы все способные, очаровательные, милые. А Ник — огромный талант. Лучшая трагическая актриса нашего поколения. А кроме того… понимаете, тут природа — Ник, согласитесь, совершенно исключительна внешне, а это тоже редкий дар. Но главное… Ну как испытывать зависть к человеку, который всегда был убежден, что ты достоин всего — славы, признания?
А вы сами тоже это ощущали?
Н. У.: О, ощущала я совсем другое! У меня было такое чувство, будто меня просто нет… Но Николь мне тогда говорила: одна роль — и все изменится. Один поступок, в нем сосредоточатся все силы, и все изменится. И в результате так и вышло.
Вам вообще свойственно сомневаться в себе?
Н. У.: Пожалуй, есть такое — и это чувство идет из детства. Я не про переезд в Австралию, это был безусловно правильный мамин поступок. Но еще в Англии… Когда родители развелись, мне было 4, брату — 5. Мы постоянно переезжали — маме трудно было найти работу. Постоянно меняли школы, среду, теряли и находили друзей. Хотя это научило нас… да, известной гибкости — ведь каждый раз к новым обстоятельствам надо было приспосабливаться. К новым нравам, новым правилам, даже говорить надо было местным говором — в зависимости от того, в какой части Британии мы оказывались… Эта гибкость в конечном итоге сыграла со мной дурную шутку — по привычке в Голливуде, как в новом для себя месте, я постоянно пыталась понравиться. Не быть собой, а понравиться. Опять приспособиться — к взгляду на себя. Поэтому меня так и поразила встреча с Линчем. Он увидел мою фотографию и пригласил попробоваться в «Малхолланд Драйв», я пришла, а он начал задавать мне вопросы про маму, про семью, про Японию… Я была в шоке: fuck, неужели я кого-то интересую? Вот я сама, вне всякого актерства? Да и никогда так режиссеры со мной не разговаривали…
В «Малхолланд Драйв» вы до известной степени сыграли себя. Тот эпизод, когда ваша героиня проходит пробы: вдруг из девушки-провинциалки, приехавшей искать счастья в Голливуд, она превращается в большую актрису. На наших, зрительских глазах. И играет так, что и не понять: она играет или просто продолжает начатый за кадром драматический разговор…
Н. У.: Вот именно об этом и говорила Ник — что вся сила однажды сосредоточится в едином усилии. И оно будет прорывом. Просто раньше меня не было, а к «Малхолланд Драйв» я как будто стала, оформилась. Я, видимо, и правда позднецвет. Я стала собой только к 31 году. И тут все сошлось. Даже с каким-то участием мистики. Когда я, вся на нервах, в страхе запутаться в собственном шлейфе, шла по красной дорожке на премьеру в Каннах, вдруг заиграла Morning Has Broken в исполнении Кэта Стивенса. Песня, которую, я знаю, любил мой отец. И я успокоилась совершенно.
Ваш отец умер, когда вам было 8 лет, а из семьи ушел еще раньше. Память о нем для вас много значит?
Н. У.: Мне иногда даже кажется, что если бы я выросла с ним, он мог бы значить для меня меньше… Я ведь совсем его не знала. И это незнание всегда тревожит. Эта брешь в корнях — будто брешь во мне самой. Будто куда-то делась часть меня. И теперь не найдешь… Я всю жизнь живу с этим чувством: а что бы сказал отец обо мне теперь, что бы он подумал о том фильме, о той роли. Гордился бы он мной? И что бы я думала о нем, если бы знала его сейчас… Когда умер Хит (с актером Хитом Леджером Уоттс на протяжении нескольких лет связывали личные отношения. — Прим. ред.), мы уже давно не были вместе. И первое, о чем я подумала, это его маленькая дочка — как она останется без отца? Что будет думать о нем? И будет ли ей его не хватать? Странно, я подумала не о том, что потеряла близкого когда-то человека, а о девочке, которую даже не знала. Но у нас с ней общая, получается, судьба…
А какая вы мать для собственных детей?
Н. У.: Я стараюсь всегда быть в их жизни! У них не должно быть подобных колебаний на мой счет — что бы я подумала о том или об этом, как бы к чему-то отнеслась. Я всегда с ними. Или они — со мной. Мы связаны прочнейшими узами. Может быть, все дело в том, что первый, Саша, появился на свет, когда мне было уже 39? И я успела кое-что понять о жизни?
И все же время идет, дети вырастают, и родителям приходится учиться их от себя «отпускать». Вы когда-нибудь думаете об этом?
Н. У.: Ну, я же все-таки женщина, а женщины точно знают, что время идет и проходит! Время вообще женское понятие — у нас тикают биологические часы. Но, с другой стороны, мне теперь волноваться об этом не хочется: то, что тебе нужно, к тебе придет. В свое время.
Вы говорите с такой убежденностью — похоже, так уже не раз происходило в вашей жизни...
Н. У.: Сплошь и рядом! Вот, скажем, у нас с Лиевом еще до нашего знакомства было много общих друзей. И некоторые считали, что мы созданы друг для друга, и даже стремились нас познакомить. И так прошли годы. Но однажды мы встретились — на ежегодном балу в музее Метрополитен — и познакомились без всякого посредничества. И оказалось, что мы оба свободны. И свободны друг для друга. Я на следующий день уезжала на съемки в Лос-Анджелес. Мы обменялись телефонами. Несколько недель созванивались и переписывались. А потом встретились и… соединились. Довольно поздно для первых серьезных отношений, но вовремя. Потому что я наконец оказалась готова к ним… В юности я думала, что дети у меня появятся рано, как у мамы: она родила брата в 18 лет, а меня — в 19. Но «программа» сбилась, и Саша родился, когда мне уж было под 40. Я думала — поздно. Но оказалось — самое время. Потому что во взрослом состоянии чувствуешь: ребенок — естественное продолжение жизни, а не побочный эффект любви или, там, спецпроект — когда люди выполняют некую обязательную жизненную программу.
Саша… Но ведь вашего сына зовут Александр. Саша — это как-то по-русски…
Н. У.: Да, короткая форма имени «Александр». Лиев очень дорожит своими русскими корнями. Семья его мамы приехала в Америку из России. И она назвала сына в честь Льва Толстого. Она знаток русской классики — в литературе, в музыке, в живописи. Вы знаете художника Левитана? Я от нее узнала. Русский пейзаж… Она вообще совершенно особенная женщина. Убежденная хиппи, да и сейчас живет в ашраме. Глубоко презирает общественные каноны, которые называет «соцкандалы». Лиев провел детство в ашрамах и коммунах. Она отважная женщина, мама Лиева. Как, собственно, и моя, которая в определенный момент схватила в охапку двоих детей и эмигрировала в Австралию. Я преклоняюсь перед женской отвагой. Может, потому что самой мне она совсем не свойственна — я не способна идти в атаку на жизнь. Я, как говорит Лиев, не давлю на чашу весов, а создаю вакуум под ней, так что ее вниз просто затягивает. Не смейтесь, так оно на самом деле и есть!
Не лучше ли это свойство назвать упорством?
Н. У.: А по-моему, обычное женское свойство… Ведь мужчины — люди момента, порыва. Они реже думают о протяженном, рутинном — о быте, о ежедневной покупке молока или организации следующих детских каникул. Зато я смотрю на Лиева, как он ведет себя с детьми, — каждую минуту, что он с ними, он проживает по полной, он им полностью принадлежит, растворяется в них, живет вот этой минутой! И такой же он со мной и на своих репетициях в театре. А женщина может существовать повсюду одновременно, мы вбираем в себя все. Мы не момент, мы — всегда.
