Мэтью Макконахи: «Я сам прокладываю свою колею»

Psychologies: Слушайте, все-таки интересно понять, что сделал с собой человек, которого когда-то арестовывали за игру на барабанах на стойке бара в голом виде, чтобы теперь стать «настоящим детективом»? Что произошло с парнем из романтических комедий, чтобы он появился в «Далласском клубе покупателей»? Откуда столько самоиронии в «Волке с Уолл-стрит» и решительности в роли немолодого стриптизера в «Супер-Майке»? Вы пережили такую трансформацию — значит, и сами изменились?

Мэтью Макконахи: Я вообще не думал, что кто-то еще помнит ту мою барабанную дробь 99-го года! В каком-то смысле — спасибо! Но это иллюзия — что с человеком что-то должно произойти, чтобы он стал иным. Ничего не должно произойти. Разве не естественно, что только тот, кто мог залезть на ту барную стойку голышом, и способен ну хотя бы попытаться стать кардинально иным?

Вообще я живу, руководствуясь двумя правилами. Первое… Знаете, лучшие советы дают люди, от которых не ждешь советов. Вот один человек, парикмахер, старый парикмахер, однажды стриг меня, рассказывал что-то и между делом произнес, что всегда слушает «своего сверчка». Тогда я пропустил фразу мимо ушей — слишком поэтично. Но она как-то запала в меня. Я вспомнил ее много позже. Слушать своего сверчка… И я слушаю. Делаю то, что мне кажется правильным.

Второе правило, оно из фильма. Моя первая заметная роль — в «Под кайфом и в смятении». Это 1993 год. И в ней мой герой говорит: «Just keep living» («Просто продолжай жить»). Знаете, со временем я пришел к мысли, что это лучшее кредо. Надо просто продолжать жить. И тогда поймешь, как жить. Никакого насилия, просто продолжать. Пожить — и увидеть. Потому что жизнь, она… Понимаете, она никогда не ставит точек.

Жизнь, по мне, — только последовательность фраз, разделенных… нет, соединенных запятыми. И в ней нет «или», а только «и» и «а также». Круговое движение, развороты, повороты. И никаких «кирпичей». Закроется одна дверь, откроется другая. Но иногда надо остановиться и подумать над картой — где поворот. Я так делал.

Разобраться в себе можно только наедине с собой. Я не знал, кем я хочу быть после школы. Мне было 18, а впереди туман. И я просто уехал на год в Австралию. По обмену выпускников. Никаких друзей, никаких советов папы и мамы — их нет рядом. И ты узнаешь себя и свои желания.

Так же я поступил в 1997-м. После «Времени убивать» понял, что буксую, что я не там, где должен быть. Бросил все и поехал в Перу. Ничего не делал. Ездил. Ходил. В горной деревне часами наблюдал за детьми. Пил в барах. Схватил какую-то инфекцию, страшный понос, нападающий на белого в латиноамериканской глубинке, его еще остроумно называют «местью Монтесумы». Смешно, но это было очищение.

Между девятым и тринадцатым днем в Перу я понял, что могу вернуться. Потому что осознал, что стал иным, перестал быть тем, кто мог жить той жизнью — соглашаясь на роли от ощущения, что повезло. Или на дружбу, потому что она предложена. Или постель. Предложение не обязательно соответствует спросу. Мой спрос был иным. Я уже хотел сам прокладывать колею. То же произошло и несколько лет назад. Я почувствовал необходимость в новой колее.

Но вы же не будете спорить с тем, что в новую колею нас толкают новые обстоятельства?

Не буду. Но и утверждать это тоже не буду. С годами я стал… более эгоистичным, более себялюбивым, что ли. Я всегда ненавидел даже сами эти слова — «самоуверенность», «себялюбие». Но без доли себялюбия собой не останешься. Я больше не соглашаюсь на роли — в кино или в чьей-то жизни — просто потому, что меня выбрали. То есть я по-прежнему бью в барабан, но уже в свой барабан. И вот это со мной произошло определенно. Я как бы перестал спрашивать разрешения войти. Перестал стучаться. Я просто вошел.

Но да — так или иначе это совпало с тем, что подрастал наш первый ребенок, мы ждали второго… Ко всей жизни, кроме семейной, тогда я применил бы слово «плато». Шел вверх, вышел на плато. Оказалось, что вершины нет. Нет высшей точки, толкаешься на плоскости. Но я-то знал, что «выше» — оно есть. Другие роли, другие смыслы.

Дело в том, что в личной жизни я переживал восхождение, подъем, строительство. А в кино — комфортное затишье, движение по плато, да еще и на рельсах. Это был явный, мучительный диссонанс. Но именно тогда — от переживаемого личного восхождения — я стал увереннее, самоувереннее. Становишься более самоуверенным, когда заводишь семью. Ведь дети… Они не могут жить без твердого ощущения, что их родители — нерушимая стена. Ты должен начать чувствовать себя этой стеной. Именно поэтому я смог решительно раздеться и стать обаятельным хищником-стриптизером в «Супер-Майке» — я научил себя новому самоощущению. Самоуверенности.

То есть вы решительно отсекаете прошлое? Став тем, кто сыграл в «Супер-Майке», вы отвергли того, кто блистал в «Как отделаться от парня за 10 дней»?

Да я же только что говорил про запятые! Вы даже не представляете, как я благодарен той жизни, в которой были ромкомы! Какой красоты чеки, с какими идеальными нулями я получал! Но я говорю о развитии. О движении. Прошлое в прошлом, но оно не кончается. Я тот, кто я есть, благодаря тому, кем был.

Вы говорите, что для детей надо стать стеной, которая бы их защищала. Но не защищаете ли вы их от самой жизни?

Знаете что… Стена — неправильное слово. Правильное — скала. Ты должен быть скалой, за которой они — и они это знают — всегда могут укрыться. В раннем детстве они должны просто жить под скалой, о которую разбиваются все атаки жизни. А потом от этой скалы должны откалываться камешки, открывающие им все больше неба, все больше жизненного пространства… Родительская скала не должна стать препятствием для ребенка. Не должна заслонять от него жизнь.

Мои родители… О, это удивительные люди. Они разводились два раза! Два! И дважды вновь соединялись! А я, младший из трех их сыновей, — даже не знал, что они разводились. Я каждый раз думал, что мама уехала в длинный отпуск. Что она задерживается. А потом мама возвращалась и говорила, что живет у тети, потому что тете нужна зачем-то там какая-то поддержка. И если бы родители вновь не женились, а остались бы в разводе, я бы все равно вырос с чувством нерушимости моего мира. Понимаете, они были той скалой, которая защищала меня. При всех обстоятельствах.

Вы думаете, они были правы, что лгали?

Я уверен — они не лгали. Они просто не разрушали правдой. И потом… Они любили друг друга. Даже разводясь, они знали, что любят. Это-то и было правдой, которую я чувствовал. Это и была та правда, которая сохраняла тогда мой мир.

История о родительских разводах как-то повлияла на ваше отношение к любви, к семье? Ведь вы вступили в законный брак, когда у вас уже росло двое детей…

Да нет, просто мы не хотели чинить то, что не сломалось. Зачем жениться, если мы и так вместе? Так тогда думалось. Мне казалось куда более важным, чтобы у нас был общий дом. То есть стопроцентно общий. У меня был прекрасный дом в Малибу, и, когда Камила (Камила Алвес, жена Макконахи. — Прим. ред.) поселилась в нем, она сказала: пусть все остается как есть, мне нравится. И она не кривила душой, я знаю. Но мне казалось неправильным, чтобы она жила в моем доме. Мы должны были жить в нашем доме. В доме, где ровно 50% от нее и ровно 50 — от меня. Все должно быть поровну в общей жизни. Для меня это семья, а не свидетельство о браке.

Но не только это, конечно. Мне, например, кажется важным, чтобы мы всегда были вместе. Никаких деловых поездок, никаких съемок у нее без меня и у меня без нее. Дети иногда с нами, иногда нет — школа все-таки, но мы вместе всегда. Я считаю, что если люди расстаются на время, значит, могут расстаться и навсегда. А тогда зачем искушать судьбу?

Но разве людей держит рядом не любовь? Если ее, скажем, уже нет, разве помогут совместные поездки?

Вы спрашиваете как юный романтик. Да, сначала вы влюбляетесь, а потом понимаете, что нашли своего человека… и вся жизнь превращается в совместное путешествие! Вы следуете по одному маршруту. Который не предполагает, что у одного из двоих может возникнуть еще и свой. Для меня важно — не расставаться, быть вместе и угождать друг другу. И каждый старается иметь дело с тем, чего отчаянно не любит другой. То есть брак… это как дружба — другу стараешься не причинять неприятностей. И что-то приятное делать вместе.

Скажем, по субботам мы с детьми готовим вместе завтрак. А потом возвращаемся с ним в постель для разговоров. И эти завтраки для меня — самое приятное в так называемом воспитании. По-моему, это лучшее воспитание — когда мы чувствуем: мы действительно вместе, наши жизни неразделимы. И я правда считаю, что взаимная терпимость и преданность — это сексуально. Что и отличает брак от дружбы.

А что отличает для вас брак от романа? У вас ведь были отношения с потрясающими — всему мужскому населению планеты на зависть — женщинами — с Пенелопой Крус, Эшли Джадд, Сандрой Буллок…

Да, с потрясающими женщинами… Знаете, я пропраздновал полжизни — веселился, танцевал на барных стойках… И эти женщины были праздником. Естественным праздником жизни. С Пенелопой мы снимались вместе в «Сахаре», восточный вестерн, экшн, горячий воздух, страсть. Но отношения наши были сугубо товарищескими. А вот после съемок что-то начало развиваться и оказалось, что мы влюблены друг в друга. Есть люди, которые любят создавать обстоятельства, а я был… рабом естественности, поступательности.

Все, что развивалось, должно было развиться само. И мне было удобно, когда все складывалось так… ненасильственно. Знаете, я обожаю трейлеры, обожаю путешествовать в трейлере, у меня их несколько, и очень люблю трейлер-парки, этих удивительных их жителей… Гадалок, фокусников, старых хиппи, отчаявшихся яппи, мужиков без профессии, но с волей к жизни, женщин с детьми, привыкших выживать на доллар в день…

Так вот, пожив в трейлер-парках, я усвоил «правило трейлер-парка». Если дверь закрыта, даже и не стучи — видеть там никого не хотят. А когда дверь открыта, значит, хозяева рады гостям, хотят общества, хотя специально не приглашают — никому не докучают. Долгие годы я жил по этому принципу — что само происходит, пусть происходит. А стучать в закрытую дверь бессмысленно… Но потом оказалось, что мне важно иметь с человеком общий жизненный маршрут. А у всех прекрасных женщин, с которыми у меня развивались отношения, маршрут в жизни был свой, с моим не совпадающий. Что вообще не связано с чувствами. Но в какой-то момент делает их для меня невозможными.

А теперь вы явно перестали быть «рабом естественности» и совершаете резкие повороты…

Просто я открыл для себя новое правило: если хочешь, чтобы что-то было сделано, сделай это сам. Но я играю на тех же барабанах. Только теперь закрываю окна.

Три его неоднозначных пристрастия

Человек, который в одночасье (на взгляд зрителя) изменил амплуа и даже свой облик, который отказался от эксплуатации своей неординарно очаровательной внешности, чтобы очаровывать смыслом и талантом, вряд ли может быть лишен милых слабостей. Да и не очень милых — смотря с какой стороны на эти слабости взглянуть.

Лед. «Если смотреть на меня глазами моей жены Камилы, — признается Макконахи, — то я уж и не знаю, как ее не передергивает каждый раз, когда я с удовольствием пережевываю лед, оставшийся на дне стакана. Детская травма — я вырос в местах, где температуру ниже нуля можно было лишь купить за деньги или изготовить самому».

Табак. За слабостью Макконахи к жевательному табаку журналистам видятся глубины культуры южных штатов. И когда техасец закладывает за щеку плитку Skoal, никто не задается вопросом, как ему удалось сохранить столь безупречные зубы. Потому что вот уже три века нет ничего естественнее, чем настоящий южанин со «Скоалом» за щекой.

Не-Табак. А вот к обычному табаку у семьянина и любителя спорта Макконахи отношение куда более сложное. На вопрос непримиримых табакофобов, а не слишком ли много он курит в телесериале «Настоящий детектив», артист ответил с адекватным ехидством: «Да ведь я и вообще покуриваю. Только не табак».