Истинная петербурженка, красивая и умная женщина, звезда театра и кино, она живет словно вне своего международного успеха: Ксения Раппопорт избегает фотосессий и журнальных интервью, не любит сравнений и излишнего интереса к собственной персоне. Может быть, оттого и предпочитает черный цвет — чтобы меньше выделяться? Она и на нашу встречу приезжает в черном. Хотя открытое платье только подчеркивает живость ее улыбки. Именно в этой улыбчивой девушке именитые режиссеры — от Джузеппе Торнаторе до Кирилла Серебренникова — разглядели зрелую трагическую актрису. Она играла женщин, теряющих детей и возлюбленных, беженку, проститутку… В этих ролях она абсолютно убедительна — ей удается найти и обнажить в себе все то, что особенно волнует и завораживает зрителей: страсть и боль, чувственность и безупречное владение собой, риск и мятеж. Талант, шлифованный русской актерской школой, еврейскими корнями и европейским окружением, — гремучая смесь!
А еще она — необыкновенно внимательный, легкий и доброжелательный собеседник. Сейчас, за столиком итальянского ресторана, она изящно управляется с минестроне и рассказывает, помогая себе жестами — то мягко касаясь лица, то поправляя завитки собранных на затылке волос, то распуская их пышной гривой. В ней есть что-то от выпускницы Смольного института — эту иллюзию нарушают лишь мобильный и ноутбук, лежащие рядом. И мягкая категоричность, с которой она настаивает: «Вы ведь пришлете мне текст? Обычно я сажусь и все переписываю. Только после этого что-то получается». Она уже две недели живет в старинной усадьбе Абрамцево, где снимается в новой картине Авдотьи Смирновой. Оттуда (не из XVIII ли века?) Ксения и выбралась в Москву, на нашу встречу.
Psychologies: Скажите, Ксения, вам комфортно жить в нашем сегодняшнем времени?
Ксения Раппопорт: Я знаю, что самое правильное и гармоничное состояние — быть здесь и сейчас, всем своим существом. Вот с этой ложкой, за этим столом и с вашими глазами напротив. Но в целом нашему времени, с его скоростями и невероятным количеством информации, я не очень, кажется, соответствую. Когда я пытаюсь за всем успеть, то понимаю, что теряю что-то очень важное, начинаю суетиться и распадаюсь на какие-то куски. Думаю, позапрошлый век подошел бы мне больше. Качество проживания времени и жизни тогда было совсем другим. Связаться в одну секунду с человеком, который находился на большом расстоянии, было невозможно. Можно было только думать о нем, писать ему письма, ждать ответа… Сейчас что угодно можно проверить в интернете, а тогда степень доверия между людьми была абсолютно другая. И доверия Богу. Мне понравилось понятие, которое сформулировал наш современник, петербургский философ Александр Секацкий, — «трансцендентальная беспечность». Вот это чувство беспечности мы сегодня теряем. Нам все труднее полагаться на Бога без тревоги о завтрашнем дне. Мы надеемся на что угодно — на наши машины, телефоны, деньги, власть... Мне кажется, лет сто-двести назад было больше пространства для веры, для мыслей, для жизни.
Вы много снимаетесь за рубежом. Где приятнее жить и работать — в России или в Европе?
К. Р.: Жить и работать вообще приятно! Мне всегда нравилось путешествовать, а когда путешествия соединяются с хорошей работой и с отличной компанией, получается просто роскошь.
Вы о путешествиях, а я — о тех из нас, кто думает: уехав, можно убежать от каких-то проблем...
К. Р.: Конечно, такое бывает. Но помогает это только в том случае, если ты относишься к своему бегству как к осознанному поиску решения. У меня был такой прием в юности: прийти на Московский вокзал, сесть в первый же поезд и уехать в Москву. А там, приехав, надо очень внимательно отнестись к тому, что увидишь или кого встретишь, потому что это и будет ответом на твой вопрос.
Вы не только уезжали, но и уходили — например, трижды из театрального института...
К. Р.: Вот это и называется «трансцендентальная беспечность»! (Смеется.) Не помню, чтобы тогда я спрашивала себя: «А что же завтра?» Я просто понимала, что надо уйти, что здесь я быть не могу. И все. Сейчас уже, к сожалению, быть столь же беспечной намного труднее. В силу того, что я отвечаю за других людей, за дочь. Но я верю, что смогу изменить свою жизнь, если будет действительно нужно. Я сделаю шаг и не струшу.
В вас всегда была такая решимость?
К. Р.: По крайней мере, родители не ограничивали моей свободы. И не ругались и не пугали меня, когда, например, я отказывалась вступать в комсомол. Нет, я не была такой смелой диссиденткой, просто меня бесило, что надо тратить время на заучивание дат съездов. Мне никогда не хотелось быть «как все». Нет, цели выпендриться у меня не было — просто меня всегда интересует что-то другое, то, что в стороне, что не вписывается в программу. И я всегда сопротивлялась бессмысленным ограничениям. Помню, в 14 лет мы с классом впервые оказались во Франции. Учились в спецшколе, я хорошо знала язык. Руководила поездкой типичная партработница, которая по-французски не говорила, а по-русски умела только кричать. Наш автобус остановился в пробке в центре Парижа: мы ехали в пригород, откуда назавтра должны были отправиться в Гавр, город-побратим Ленинграда. И вот там, стоя в этой пробке, я вдруг понимаю: если сейчас не выйду из автобуса, то город, о котором я столько читала и мечтала, я так и не увижу — возможно, никогда. Я обращаюсь к нашей партийной тетке с просьбой меня выпустить, а она кричит, что я сошла с ума. Тогда я поворачиваюсь к водителю и на французском говорю: «Мадам разрешила мне здесь выйти. Скажите, пожалуйста, название нашего отеля, я туда вечером приеду сама». Он мне называет отель, открывает дверь, и, едва я успеваю выскочить, автобус трогается. Я на всю жизнь запомнила это потрясающее ощущение: я одна, у самого Нотр-Дама, с колотящимся от адреналина сердцем и тремя с половиной часами свободы!
Советское время вы вспоминаете с ощущением несвободы?
К. Р.: Нет, не только. Вот мои бабушка с дедушкой, родители отца, — они ведь были советскими людьми. Но жили так, как могли жить и в XIX веке. Может быть, они не говорили друг другу «вы», но в их «ты» было столько уважения, нежности, любви — и при этом дистанции. Которую они умудрялись сохранять, живя вместе со своими родителями, детьми и внуками: когда я родилась, в нашей семье было восемь человек! Но было ощущение, будто бабушка с дедушкой живут в усадьбе: она на своей половине, он — на своей. Это советские люди? Советские! Деда, знаменитого археолога, ни разу в жизни не выпустили за границу, хотя его приглашали преподавать во все университеты мира. Вот перед чем они и мои родители всегда были беззащитны, так это перед хамством. Я и в себе ощущаю какой-то абсолютно советский страх, например, перед гаишниками или работниками ЖЭКа.
Вы близки со своими родителями?
К. Р.: Я им очень благодарна.
Что в вас от них — в характере, в жизненных установках?
К. Р.: (Долгая пауза.) Давайте перейдем к другому вопросу. Это вещи глубоко личные. Если отвечать всерьез, будет как сеанс психоанализа. А в двух словах — как? Могу лишь сказать, что я никогда не чувствовала нехватки их любви. Никогда! Но есть проблемы, которые я не могу пока считать для себя разрешенными.
У вас не было мысли разобраться в них с помощью психотерапии?
К. Р.: Я знаю, что психотерапия может помочь — тому, кто чувствует в этом потребность. И ровно настолько, насколько ему это необходимо. При этом важно сознавать, что на самом деле никто за нас никогда никаких проблем не решит. Психотерапевт не волшебник, который мозги на место поставит и печали утолит, а собеседник, которого нужно быть готовым услышать. У меня есть такие собеседники. И даже из числа психотерапевтов.
«Я НЕ ХОЧУ ЗА ВСЕМ УСПЕТЬ. А ЕСЛИ И ПРОБУЮ, ТО ЧУВСТВУЮ,ЧТО ТЕРЯЮ ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ, РАСПАДАЮСЬ, ВПАДАЯ В СУЕТУ».
Вы с самого начала карьеры играете взрослых героинь, зрелых в своей женственности. Как, глядя на кого, вы выстраивали вашу собственную женственность?
К. Р.: Я часто вспоминаю свою другую бабушку — мамину маму, она была очень женственной. До 80 лет кокетничала, до последнего своего дня. В 13 лет меня это страшно бесило. Лет в 20 развлекало. А сейчас я понимаю, что моя бабушка была настоящим сокровищем. Знаете, собственной женственности я довольно долго сопротивлялась. И большому размеру груди, и рано появившимся формам. И мужскому вниманию, которое было привлечено к этим формам. А не ко мне — вот этот диссонанс я очень остро чувствовала. Мне казалось, что нарядно одетые женщины, подчеркивающие свою женственность, — это страшная пошлость. Я же сутулилась, предпочитала носить папины рубашки и ботинки «прощай молодость» — такие черные, войлочные, с молнией впереди. Все это я могла надеть с юбкой. И считала, что вот именно так и должна одеваться порядочная девушка, которая думает о душе. И когда в институте мне досталась роль красавицы Елены Андреевны в «Дяде Ване», то она была у меня очкастая, сутулая, нелепая… я боялась, что, если всерьез буду изображать красотку, меня просто засмеют. Я не представляла: как вообще можно быть красавицей, которой восхищаются все? Это же так относительно — даже Моника Белуччи не всем нравится.
Вы чувствуете себя самодостаточной женщиной?
К. Р.: Мне хотелось бы считать себя самодостаточным человеком. Ведь это не означает, что человеку никто не нужен. Напротив, ему хочется делиться тем, что в нем кипит и плещет. Такие люди очень притягательны. А вот самодостаточной женщиной, мне кажется, быть невозможно. Потому что само деление человечества на два пола уже предполагает их соединение. Просто чем более независима женщина, тем более независимый ей нужен мужчина... А может быть, все наоборот... Я тут перед вами умничаю, а на самом деле я понятия не имею, как это все устроено. Меня восхищают люди, прожившие вместе всю жизнь. Вот они, наверное, могут поделиться интересным опытом.
Вашей дочери 16 лет — что из своего опыта вам хочется ей передать?
К. Р.: Самое неправильное — навязывать собственное представление о счастье. Тем более что мое — от количества прочитанных книг — настолько не соответствует действительности… что даже я сама это понимаю. У нее-то оно точно другое. Знаете, она у меня появилась настолько рано, что ни о какой «передаче опыта» я и не думала. Потрясением для меня было и ее рождение, и чувство, что я за нее теперь ответственна. Я старалась с ней делиться всем прекрасным, что есть в моей жизни, и по возможности ограждать от неприятностей. Хотя в результате получается, что я делюсь с ней всем. Мы подруги, скрывать от нее что-то невозможно. Можно сказать, что мы росли с ней вместе. Многим вещам я училась у нее и до сих пор продолжаю учиться. Например, она меня поражает своим умением легко и с юмором воспринимать самые, казалось бы, ужасные проблемы. При таком подходе чаще всего и находится правильное, умное решение! Когда же делаешь из всего трагедию, выхода обычно не видишь.
«МНЕ НИКОГДА НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫТЬ КАК ВСЕ. МНЕ ИНТЕРЕСНО ЧТО-ТО ДРУГОЕ, ЧТО В СТОРОНЕ, ВНЕ ОБЩЕЙ ПРОГРАММЫ». «Я ДУМАЮ, САМОЕ НЕПРАВИЛЬНОЕ — ЭТО НАВЯЗЫВАТЬ ДРУГИМ, ОСОБЕННО ДЕТЯМ, СВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О СЧАСТЬЕ».
Разве вы склонны делать из всего трагедию?
К. Р.: Бывает. Но я заставляю себя относиться к жизни с большей легкостью. Над легкостью надо работать. И это, кстати, не так легко! (Смеется.) Если вспомнить историю еврейского народа, получается, что этот трагизм все же не совсем мой, — и становится немного легче. А вообще что является нашими достоинствами, а что — недостатками, это большой вопрос!
А что вы относите к своим достоинствам, успехам?
К. Р.: Нет, только не надо об этом! Я вообще думаю, что мнение о каких-то моих небывалых успехах... скажем, преувеличено. Вот недавно в кафе ко мне подошли двое мужчин и говорят: «Мы не помним, как вас зовут, но ведь вы наверняка та актриса, которую все время за что-то награждают в телевизоре?» (Смеется.) Все это относительно. И не очень интересно.
А что же вам интересно?
К. Р.: Мне интересны люди, интересно узнавать и открывать их… Интересно быть одной… Работать, понимая, что это не самое главное в жизни... и в то же время иногда забывая обо всем, кроме того, что делаешь. Интересно наблюдать за тем, как растут и взрослеют дети. Ну в общем, интересно жить.
Личное дело
- 1974 Родилась 25 марта в Ленинграде, ее отец Александр Павлович — архитектор, мама Ирина Борисовна — инженер. Сестра Ксении Анна старше ее на четыре года.
- 1991 Дебют в кино — в картине Дмитрия Астрахана «Изыди!». Поступила на актерский факультет Санкт-Петербургской академии театрального искусства (курс Вениамина Фильштинского).
- 1994 Родила дочь Дарью.
- 2000 Учась на последнем курсе, репетирует роль Нины Заречной в спектакле Льва Додина «Чайка», с этой ролью дебютирует в 2001 году на сцене Малого драматического театра — Театра Европы (МДТ).
- 2002 Играет Иокасту в трагедии «Царь Эдип» Андрея Прикотенко в театре «На Литейном». Через два года сыграет в его же спектаклях Беатриче («Слуга двух господ») и Исмену («Антигона»).
- 2003 За роль Елены Андреевны в спектакле «Дядя Ваня» (режиссер Лев Додин, МДТ) получает премию «Золотой софит».
- 2006 Главная роль в картине «Незнакомка» Джузеппе Торнаторе (Италия).
- 2007 Играет Иду в фильме Сергея Урсуляка «Ликвидация». Премия Итальянской киноакадемии «Давид ди Донателло» за лучшую женскую роль в «Незнакомке»; роли в фильмах «Качели» Антона Сиверса, «Важнее, чем любовь» Вадима Островского. 2008 «Человек, который любит» Марии Соул Тоньяцци; «Итальянцы» Джованни Веронези; приз «Кинотавра» за лучшую женскую роль в картине «Юрьев день» Кирилла Серебренникова.
- 2009 Золотой кубок Вольпи Венецианского фестиваля за лучшую женскую роль в фильме Джузеппе Капотонди «Двойное время». Получает звание заслуженной артистки РФ.
- 2010 Фильм Рикки Тоньяцци Il padre e lo straniero (дословно «Отец и иностранец», премьера на V Римском кинофестивале (28 октября — 5 ноября). Роль в одной из новелл киносборника «Сказка. Есть» (в прокате с 27 января 2011 года); главные роли в фильмах «36,6» Ярослава Чеважевского (премьера в феврале 2011-го) и «Золотое сечение» Сергея Дебижева; снимается в много- серийной картине Сергея Снежкина «Белая гвардия», где играет Елену Тальберг.
