У нее самая открытая улыбка, самый ясный взгляд самых прозрачных глаз. У нее самый заразительный смех и самые длинные на свете ноги. Она самая-самая — это видно издалека. Во всяком случае, это видно от стоек регистрации аэропорта Ла Гвардия, где я стою. Потому что она приближается ко мне, стараясь не задеть своим чемоданом на колесиках багаж других пассажиров. «Привет, дамы!» — адресуется она работницам пункта проверки багажа, и она явно единственная из «пассажиропотока», кто приветствует их искренне.
Строгие дамы смотрят на нее с удивлением, сменяющимся изумлением. В конце концов, «Все без ума от Мэри» — этот фильм с Диаз в главной и невероятно смешной роли видели все, и все без ума от Диаз именно с момента выхода этого фильма. А тут она сама, да еще и сама же везет свой чемодан на колесиках. И без пояснений понимает мой недоумевающий взгляд: «Ну естественно, без охраны. Зачем она? Я взрослая девочка и могу разрулить любую ситуацию».
Это она решила, что будет удобно встретиться здесь, в аэропорту. «Мне надо домой, в Лос-Анджелес, лететь. Могу приехать в аэропорт заранее, там и поговорим», — предлагает она по телефону. Преданная калифорнийка, Диаз недавно купила квартиру в Нью-Йорке, на Манхэттене. «Лос-Анджелес — город-вольер. Ты в нем будто специально выставлен на обозрение. Там нельзя поднимать глаза: встретишься с кем-нибудь взглядом — и уже обречен остаток дня провести за раздачей автографов. А в Нью-Йорке не надо горбиться и можно встречаться глазами с прохожими, что гораздо больше по мне. Я имею в виду — смотреть в глаза».
Psychologies: Кэмерон, каково это — нравиться всем? Мужчины стремятся быть любимыми вами, женщины — дружить с вами, режиссеры — снимать вас, продюсеры — подписать контракт... Чего это стоит?
Кэмерон Диаз: Мне? Ничего! Я просто живу — не настаиваю на своем, не прокладываю свою трассу. Живу без борьбы. Мне кажется, это из детства, из нашей семьи. У нас никто не боролся — ни с жизнью, ни друг с другом. Родители прожили вместе больше 30 лет, и мы с сестрой никогда не видели их борьбы за семейное лидерство. Оба работали, но всегда находили время и для нас. Самое грубое, что сказал мне папа за все эти годы: «Убью, если не будешь говорить, каким журналам даешь интервью и в каких передачах выступаешь». Это когда я сыграла в своем первом фильме, в «Маске», и мною как-то заинтересовались. И я сообщала, а он впоследствии ни разу не пожаловался, что от меня уже продыху нет в масс-медиа!
Я не хочу бороться, я хочу, чтобы всем — и мне в том числе — было со мной весело
Мои родители — очень прямые, но деликатные люди. У каждого в нашей семье было свое мнение по всякому поводу, и каждый точно знал, что его мнение интересует остальных. Поэтому все высказывались открыто, никто ничего в себе не таил, и затаенное не бродило в нем, чтобы выплеснуться потом в виде скандала. Я и ссор-то в нашей семье не помню. Чем бы мы ни увлекались, родители считали, что это правильно, что нужно и это попробовать. Я так и живу — по принципу «сожалеть надо не о том, что сделано, а о том, что не сделано».
А если выбрать генеральную линию моих желаний, то я хочу жить полной жизнью и заставлять людей смеяться. Я не хочу бороться, я хочу, чтобы всем — и мне в том числе — было со мной весело. Да, я хочу, чтобы мне было весело со мной. Это главное. А разве человеку может быть весело с самим собой, если он постоянно идет в атаку или «удерживает высоту»? Или если он ломится в закрытые двери? По моей логике, в закрытые двери не стоит ломиться, надо открывать те двери, которые уже приоткрыты для тебя. Они ведь только твои.
Но ведь мир кино — это конкуренция, борьба за роли, за внимание тех, кто принимает решения…
К. Д.: Да не вижу я тут борьбы! Если на роль кроме меня пробуются еще десять актрис, то конкуренция — только в головах участниц кастинга. Каждая из нас должна так заявить о себе, чтобы ее выбрали. Ведь задача в том, чтобы выбрали тебя, а не в том, чтобы не выбрали других. Я не борюсь за жизненные возможности, я использую предоставляемые мне, и все.
То есть вы не пытаетесь завоевать восхищение окружающих?
К. Д.: Уж чего я не жду, так это восхищения. Наоборот, мне кажется, я довольно комична. Я теряю, опаздываю, разбиваю. Шнурки на ботинках обрываются, когда я шнурую их в панической спешке, щеточкой туши я вечно попадаю в глаз. Нос ломала четыре раза, причем без постороннего участия. О каблуках мне лучше не думать — вывих гарантирован. Что-то мне дано природой, конечно, рост там, худоба, память неплохая. Но я слишком далека от совершенства, слишком. И чувствую это каждую минуту.
Для меня в мире нет элиты! Я живу по горизонтали! Если бы вы не видели мои фото в журналах, я была бы обычной женщиной из Калифорнии
До сих пор помню свои глупости, даже 15-летней давности. Например, когда меня утвердили на роль в «Маске», я спросила продюсера: «А мои родители где-нибудь увидеть этот ваш фильм смогут?» Ответ был: «Во всех кинотеатрах, Кэмерон». Ну ладно, я блондинка, мне можно, успокаиваю я себя в таких случаях… Странно мне при всех несовершенствах пытаться скрыть, что я смешна и даже глуповата. Нелепа. Я и в кино этого не боюсь. И пусть моя Мэри во «Все без ума от Мэри» использует по ошибке сперму как гель для волос. Ничего, она не более нелепа, чем я. Я охотно смеюсь над собой. Может быть, поэтому от меня ничего особенного и не ждут? И мои минусы автоматически засчитываются в бонусы?
Похоже, вы не боитесь низкой самооценки?
К. Д.: Низкая самооценка — это иногда просто реалистичный взгляд на вещи, разве нет? По-моему, для человека главное — принять себя. Поэтому мне так нравится принцесса Фиона из «Шрэка». Когда она была тонкой красавицей-блондинкой, это было колдовство, морок. Она настоящая — огромная бабища, с общепринятой точки зрения уродка. Но она принимает себя такой, принимает собственное естество. И поэтому сильна, и справедлива, и способна на радикальные решения и действия.
Пока она была красавицей, сидела в башне замка и ждала прекрасного принца, которому предписано ее спасти, у меня с ней не было ничего общего. Когда же она сама решила выйти из замка, стала собой настоящей, осознала, что в жизни нет ничего предписанного, она мне стала интересна. Потому что она стала некрасивой, принявшей себя и принимающей собственные решения.
Но все же вы — по внешним хотя бы признакам — скорее принцесса...
К. Д.: Я из тех принцесс, которые не особенно верят в преимущества королевской крови. Когда мы с сестрой были маленькими, нам подарили игрушечный средневековый замок — с кучей кукольных персонажей. Так вот, мы обычно откладывали в сторону принцессу с королевой, а играли с рыцарями на лошадях, служанками в белых передничках и поваром на кухне.
Мы просто не понимали, как играть в принцессу, какой тут может быть сценарий. Что тут интересного — сидеть, ничего не делать, ждать, так сказать, обслуживания…
Я выросла в слишком демократичной среде. В индустриальном районе с таким выхлопом автотрассы и выбросами завода, что у папы был своего рода ритуал: приходя домой раньше мамы, он сразу принимался вытирать пыль с горизонтальных поверхностей.
В нашей школе учились 3,5 тысячи человек разных национальностей и социальных групп. Были дети мексиканских эмигрантов-нелегалов, были русские евреи, поляки, дети из Самоа в саронгах и племенных татуировках, парни в тюрбанах, девчонки в хиджабах, были африканцы-беженцы, седые в 13 лет… Я была и есть часть этого мира, ведь мой отец кубинец и я, несмотря на блондинистость, всегда была «кубинкой», девчонкой из кубинского комьюнити.
Мы с сестрой ездили к папиным родственникам в Майами. Там все вечно крутили сигары и пели, пели! Я до сих пор люблю сигару выкурить, несмотря на то, что вообще-то помешана на здоровом образе жизни. В общем, в детстве я дружила со всеми: со школьными «аристократами» — белыми из семей среднего класса, с эмигрантами, фриками, оторвами, «ботаниками», с теми, кого почему-то презирали. Для меня это нормально — я не лучше и не хуже.
Но после этого вы стартовали в модельном бизнесе, попали в элиту...
К. Д.: Для меня в мире нет элиты! Я живу по горизонтали! Если бы вы не видели мои фото в журналах, я была бы обычной женщиной из Калифорнии, одной из сотен тысяч. Знаете, я до сих пор считаю своим главным талантом умение стоять в очереди. Я не раздражаюсь, не выхожу из себя, я жду. Жду спокойно. Очередь со временем всегда подходит. А то, что я была моделью, так это просто работа. В чем-то замечательная — я смогла путешествовать. Пожить в Париже, в Марокко, целых четыре месяца в Японии. Вообще, сталкиваясь с иным, разительно другим, освобождаешься от своих предрассудков, зацикленности на себе, на своих переживаниях. А иногда дистанцироваться от себя просто необходимо.
У вас такое было?
К. Д.: Когда папа умер, я не знала, как это пережить. И сестра не знала, и мама. И я решила: нам всем надо поехать в Японию. Всем — мне, маме, сестре, ее детям — их четверо, моим теткам и дяде… Ничего уже не могло быть так, как прежде. На папином месте после его ухода остался страшный, зияющий провал. Надо было как-то смириться с тем, что этот провал — отныне и навсегда. Я считала, единственное, что может нас как-то примирить с этим, — это если мы войдем в совершенно другую среду, с другими лицами, отношениями, чужими традициями, незнакомыми запахами… Тем более что Япония была первой страной, куда меня папа и отпустил, хотя мне было всего 16 — я получила приглашение работать там моделью, первое серьезное профессиональное приглашение. И это имело для меня огромный смысл: и новое место, и самостоятельность, и папино доверие… После папиной смерти мы были в Токио, в Киото, на Хоккайдо…
Путешествие вам помогло?
К. Д.: Смириться с тем, что папы нет, я так и не смогла. Но смирилась со своими чувствами. С тем, что мне придется с ними жить.
Как совместилась эта утрата с вашей идеологией радости?
К. Д.: У меня нет такой идеологии, у меня есть такая натура. Я считаю… нет, чувствую, что жизнь — это путешествие, и путешествие радостное. В целом радостное. Иногда бывает и не первым классом, и опасное, и в чем-то болезненное, но оно никогда не зря и в нем нет ничего лишнего. Смерть папы запустила во мне процесс очень глубокой трансформации. Пока не знаю, что во мне меняется. Но что-то чувствую. Какой-то новый для себя пессимизм.
Но выглядите все же оптимисткой!
К. Д.: Скажем так: конец света, думаю, наступит наверняка, вопрос только когда. Примерно так.
Что в вас не меняется?
К. Д.: То, что я не могу в себе преодолеть, да и не считаю нужным. Я не люблю обязательств, не люблю навязанных решений. Хочу всегда выбирать сама. Поэтому и работать мне, если честно, непросто. Мне всегда трудно согласиться окончательно — на какую-то роль в том числе. Мне нужно быть уверенной: это то, чего я действительно хочу, что я могу провести с этим часть жизни, могу быть счастлива тем, что именно так вот сейчас живу.
Вы не думали о том, откуда в вас этот страх обязательств?
К. Д.: Недисциплинированность, избалованность. Избалованность родительской любовью, наверное. Данные мне родителями в детстве гарантии, что они будут любить меня независимо ни от чего. Ну не хочу я быть обязанной! Я люблю испытывать естественную тягу, а не следовать предписанию.
Не потому ли у вас нет собственной семьи?
К. Д.: Брак — умирающий общественный институт. Он самоуверен, посягает на верховенство над чувствами, а значит, обречен. А любовь — ей не свойственна самоуверенность, она как раз в сомнениях. А это куда симпатичнее. Весь мой опыт отношений говорит: в определенный момент жизни ты оказываешься рядом с тем человеком, кто нужен тебе именно в этот момент жизни.
И тот же опыт свидетельствует: расставание неизбежно, каждому из нас надо идти дальше, входить в новый период своей судьбы. И мы расстаемся. Для меня тут нет проблемы, травмы. Наоборот, многие чувствуют себя в устоявшихся отношениях как в ловушке, ведь они переросли их. И при этом не знают, как из этой ловушки освободиться, ведь им кажется, что жизнь предполагает верность однажды принятым решениям. Но это не так. Для меня это не так.
Я до сих пор считаю своим главным талантом умение стоять в очереди
Но если один партнер уходит в свой новый период, а другой все еще в том, предыдущем, с ним — разве это не больно?
К. Д.: Больно. Но это означает одно: тот период все же закончился. Прими это, переживи и иди дальше. Я знаю, о чем говорю. Я расставалась с любимыми людьми, с которыми была связана годами. И ни о чем не жалею. К тому же мужчины прекрасны. Трепетные существа, ранимые, романтичные. Не умеют ценить время — жалко их. Ведь время — женская категория, мы-то точно знаем, что, скажем, прошел месяц… Они так отличаются от нас! Я уважаю различия. Они и делают жизнь захватывающей. Мы не можем встать на место друг друга, но можем пытаться узнать друг друга лучше. Стать хоть чуточку ближе.
Что в жизни способно вас взволновать по-настоящему?
К. Д.: Я недавно сыграла в «Моем ангеле-хранителе» Ника Кассаветиса1. Играла мать девочки, умирающей от рака, мать, которая пытается спасти своего ребенка всеми способами. А Ник — у него самого больной ребенок, дочка. Врожденный порок сердца. Большую часть жизни она проводит в больницах. И он знает, что это такое — ребенок, который, возможно, обречен… Я решила, что и мне надо это хоть немного почувствовать.
Я была в больницах, познакомилась с матерями маленьких онкобольных. Эти женщины идут буквально на все, знают все про каждое лекарство, про каждую процедуру, не отступают при неудаче лечения. Не хочу об этом говорить — начинаю плакать… Несколько сцен фильма снимались в одной из таких больниц, там рядом всегда был один мальчик, Пол, лысый, без ресниц и бровей, как многие дети там… Он умер еще до того, как фильм вышел… Но вот что я там, в этих больницах, наверняка узнала про себя: единственная ситуация, которая стоит борьбы, — опасность, нависшая над тем, кого ты любишь, над твоим ребенком. Других ситуаций для меня, если честно, нет. Эта единственная, в которой даже такой соглашатель, как я, не найдет компромисса.
Вы стали самой высокооплачиваемой актрисой Голливуда, ваша звезда — на Аллее Славы, вы востребованны. Вы довольны таким итогом двух десятилетий жизни и занятий актерством?
К. Д.: Я не подвожу итогов, потому что ничего не планирую и никогда не планировала — ни карьеру, ни доходы, ничего. Гонорары… Да я никогда не работала ради чека. Я всегда занималась тем, чем хотела заниматься в данный момент. Мне нравится естественный ход событий — приятные сюрпризы возможны, когда ты открыт для изменений. У меня, конечно, есть рабочее расписание, но личных планов нет.
Если вы ничего и не планируете, то о чем-то, наверное, мечтаете?
К. Д.: Мечтаю. Чтобы в старости у меня было много-много воспоминаний.
1 Интервью было записано в 2010 году.
