Ее называют второй Джулией Робертс — из-за ослепительно широкой улыбки. И второй Джули Эндрюс — из-за того, что может профессионально петь. Но если бы вы, как я, видели, как она входит в нью-йоркский ресторан Water’s Edge, вы, как и я, не сомневались бы: она просто не может быть ни второй Робертс, ни второй Эндрюс. Она вообще не может быть второй. Между Джулией и Джули она обязательно найдет свое, только свое место. А к первому и стремиться не будет. Вот как сейчас — пропустила вперед себя официанта с подносом… «Потому что он на работе, а я всего лишь поговорить пришла», — объяснит она потом. У нее манеры коренной жительницы Нью-Йорка — свободная пластика и непринужденная мимика при общей предупредительности: дитя большого, перенаселенного города , она явно привыкла учитывать интересы соседа. «А папа мне говорит: ты давно в метро заходила? Я же ему отвечаю: мне не надо обновлять впечатления, метро всегда со мной — оно у меня в крови».
Она не кокетничает и не играет в демократический политес, просто точно знает, кто она и откуда. И что играть где-либо помимо сцены и экрана неуместно. Да и незачем — на нее и сейчас будто направлен софит: у нее такая белая, такая фарфоровая кожа, и такие яркие глаза, и такие несоразмерные — и фантастически гармоничные — губы… И только начав разговор, вдруг понимаю: девушка в джинсах, голубой рубашке в мелкую, изысканно-васильковую клеточку и синих замшевых мокасинах, эта красавица и звезда поразительно похожа… на мальчишку, угловатого мальчишку, сорванца и задиру.
Psychologies: Как вы чувствуете, Энн, ваша красота помогает вам жить?
Энн Хэтэуэй: Спасибо за комплимент, конечно. Я нахожу, что у лица моего действительно есть преимущество — оно изменчиво, гуттаперчево. Полезная штука в нашем деле. Насчет красоты… не думаю, что это такая уж нужная вещь. Миллионы людей живут без нее и счастливы. С ней тоже можно быть счастливым. Но уж точно не благодаря ей.
Вы хотите сказать, что не придаете особого значения внешности?
Э. Х.: Своей? Придаю. Она имеет большое значение: из-за нее мне не достанутся многие любопытные роли, из-за нее мне в беде особенно не сочувствуют — как будто я априори везучее других. Я рассматриваю внешность как инструмент. Но можно использовать и другие. Мозги, например.
Так вы считали и тогда, когда были подростком?
Э. Х.: В детстве я была сорванцом, а подростком — оторвой. Кроме того, я вовсе не была красавицей. До 14 лет ходила исключительно в рубашках старшего брата и мальчиковых ботинках, а после 14… Ну, я же из 90-х, из поколения «гранж»! Конечно, носила какое-то рванье с этноакцентом и презирала косметику. И родители со мной намучились: тинейджерский бунт гормонов у меня выразился в депрессиях, приступах ярости и ненависти к себе, к собственному телу в частности. А вследствие чего и ко всем окружающим. Годам к 18 я начала смотреть на себя со стороны и прекратила выглядеть уж совсем вопиюще. Кроме того, одна школьная подружка получила флаер-приглашение на два лица на сеанс make-up от Lancome. Когда визажист закончила работу, я была потрясена! Я понравилась себе, и это был шок. И главное, мне понравился этот ритуал — ухода за собой, украшения себя, даже исправления. В нем была какая-то глубинная женственность. Та, о которой я не догадывалась раньше: до того я думала, что краситься — это красить лицо. Но тогда поняла: это процесс улучшения себя посредством внимания к себе. А внимание к себе — синоним самоуважения. Его-то мне и не хватало. С тех пор я спокойно отношусь к своему... физическому воплощению.
То есть вы отделяете себя от своего тела? Ваше тело — это не вы?
Э. Х.: После поездок с благотворительными целями по некоторым странам, где тысячи людей пострадали от противопехотных мин, и встреч с этими людьми я сказала себе: глупо сожалеть, что у тебя с талией не очень и «нижний этаж» тяжеловат, — ты хотя бы можешь ходить. Тело доставляет меня туда, куда я хочу — в карьерном и территориальном смыслах. Я его тренирую в спортзале и одеваю. Но я не из тех, кому нужны три гардеробные. В душе я почти дауншифтер.
Да, многим известна история о том, как вы отказались забрать себе все эти дизайнерские вещи, в которых снимались в «Дьявол носит Prada»...
Э. Х.: А зачем они мне? Для официальных случаев костюм найдется, а в моем кругу так не одеваются.
То есть у вас, голливудской звезды, какой-то особый круг, в котором не носят Prada?
Э. Х.: Я в этих случаях говорю: и Бог не носит Prada! А круг у меня устойчивый: университетская подруга Тереза, двоюродная сестра Мередит, братья, Майк и Том. Майк работает моим ассистентом, а точнее союзником и советчиком, а Том учится в Британии, в Оксфорде, но мы с ним часами разговариваем по Skype, когда у него ночь, а у нас в Нью-Йорке вечер… Еще у меня трое школьных друзей и чудесная компания из колледжа — вот уж кто умеет зажечь! И конечно, родители. А из кино в жизнь я привела только одного друга — Эмили Блант, с которой мы вместе играли как раз в «Дьяволе…». И вместе голодали — потому что моей героине из «Энди, 6-й размер» надо было стать «Энди, 2-й», и у Эмили была та же драма. Невозможно забыть, как мы плакали, обнявшись, — от голода. Это почти фронтовая дружба.
«Я РАССМАТРИВАЮ СОБСТВЕННУЮ ВНЕШНОСТЬ КАК ИНСТРУМЕНТ. НО ВЕДЬ МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ И ДРУГИЕ. МОЗГИ, НАПРИМЕР».
Если уж вы упомянули Бога… Говорят, вы, как и вся ваша семья, вышли из лона католицизма, когда ваш старший брат решил не скрывать, что он гей, — поскольку католическая церковь осуждает гомосексуализм. Вам бы хотелось найти больше терпимости у Бога?
Э. Х.: Мне вообще хотелось бы найти Бога. Я в процессе. И не знаю, найду ли я его. И в чем он. Но мы отказались от католицизма не потому, что ищем комфортабельную веру, а из солидарности. Не худшее из чувств, согласитесь. Зачем мне такая религия, которая разлучает меня с родным человеком? Мне важно было показать брату, что я с ним в любых обстоятельствах, кем бы он ни был. Что ему не надо бороться за то, чтобы мы приняли его таким, какой он есть. Это худшая из битв, уж поверьте.
Вы ведь и сами приняли участие в такого рода борьбе? Я имею в виду ситуацию с вашим бывшим бойфрендом…
Э. Х.: …осужденным за финансовые аферы. Знаете, два года, с тех пор прошедших, я избегала говорить на эту тему. А поскольку скандал вокруг Раффаэлло был очень громкий, полностью отвертеться не удавалось — например, в интервью по ТВ. И я отшучивалась. Но меня потрясло, просто потрясло, насколько легко меня осуждали.
Но, Энн, ведь действительно: вы расстались с Фолльери, когда на горизонте замаячил судебный процесс. Многие решили, что вы соглашались быть с ним «в радости и в богатстве», а не «в горе и в бедности». Вам ставили в вину безапелляционные высказывания в прессе о том, что вы решили расстаться с возлюбленным из-за вреда, который наносил вашей карьере скандал вокруг него.
Э. Х.: Не собираюсь оправдываться, но считаю важным всегда объясняться. Мне был 21 год, когда мы познакомились. Я влюбилась. Безголово и фатально. Мы были вместе около четырех лет. До моих 25. Это много. Это долго. И это было здорово, и роскошно, и шикарно — страсть, лофт в манхэттенской башне Трампа, благотворительный фонд… В конце концов, я ведь получила очень традиционное воспитание, мы просто средний класс, у родителей не было лишних денег — только необходимые для жизни семьи с тремя детьми. А тут и первый успех, и баснословное богатство возлюбленного. Я не разбиралась, откуда оно. А вы бы разбирались? Ответ ведь был очевиден: конечно, он зарабатывает так много, потому что он потрясающий — потрясающе умен, обаятелен, работоспособен, прозорлив. Мне, в конце концов, тоже ведь немалые деньги доставались не за малярные работы! Но потом, как-то исподволь, отношения начали разлаживаться. За год до скандала. Разговоры о каких-то моделях, с которыми видели Раффаэлло, пока я была на съемках. Споры. Разные мнения решительно обо всем и ожесточенное их отстаивание. Как-то я на цветочном рынке купила зацветшие веточки вишни. Нежные розоватые цветочки. Эти веточки месяц стояли в воде и через месяц все еще были прекрасны. Потом я уехала на выходные, возвращаюсь — нет веточек. Спрашиваю у горничной, она отвечает: «Синьор Фолльери попросил их выбросить». Раффаэлло всегда ценил качество. А веточки мои были уже не свежи… Мне стало понятно, насколько по-разному мы смотрим на вещи. Не в том смысле, что он не чувствовал красоты. Наоборот: он итальянец, вырос в красоте, его она всегда окружала — архитектура, культура, люди… Тоскана! Красота для него обыденность. А я американка и к красоте отношусь трепетно… В общем, отношения наши становились все более… болезненными. Отношения подтачивались, но еще хуже, что подтачивалось мое отношение к нему. За этот последний год я узнала кое-что новое о любви — оказалось, она не только способ отдавать, дарить, но и способ получать дары. Не подарки — дары… Я начала чувствовать себя обделенной — несмотря на лофт и спецповара для моей собаки! И задаваться вопросом: а стоят ли отношения боли? Небеспочвенной ревности? Я не знала ответа. А тут следствие, ФБР в квартире, мой дневник как улику конфисковали. И я ушла. Не выдержала новой порции боли. Ушла в никуда. Надо было где-то жить. Собаку отдала родителям. Сама поселилась у брата. Если бы не он, не папа с мамой, не знаю, что бы со мной было. Но сами собой вспомнились кое-какие привычки из детства. В детстве я легко дралась. Если оскорбляли — сразу в глаз. Я не объяснялась — в ответ на оскорбление надо бить. Выяснилось, что и сейчас могу врезать. Это принципиально.
«ЗАЧЕМ ТАКАЯ РЕЛИГИЯ, КОТОРАЯ МОЖЕТ МЕНЯ РАЗЛУЧИТЬ С РОДНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ? Я ХОЧУ БЫТЬ С НИМ, КАКИМ БЫ ОН НИ БЫЛ».
Это был не нервный срыв, а именно принципы?
Э. Х.: Слушайте, психотерапевты принесли много пользы, но и много вреда — теперь вместо здравой моральной оценки все получают диагноз! Ленивый ребенок признается страдающим дефицитом внимания, безграмотный школьник — дислексиком. А вот у меня не принципы, а невроз. Ну хорошо, представьте себе ситуацию. Она имела место вскоре после моего разрыва с Раффаэлло, но до его ареста. Мы с братом в аэропорту Лос-Анджелеса, летим в Нью-Йорк. Стоим в очереди на проверку безопасности. Тут ко мне оборачивается человек, стоящий впереди, и спрашивает так беззаботно: «Энн, а ваш брат — педик?» Я уж замахнулась, чтобы засветить ему… Но кто-то сзади схватил меня за руку. Пожилой мужчина. Он потом объяснил — заехать хаму было все равно что положить чек ему в карман: среди папарацци был явно объявлен конкурс с золотым призом за фото меня плачущей… Этот человек и мой брат схватили меня, вытолкнули из очереди и довели до какого-то закутка за колонной, где я и разрыдалась… Я, конечно, понимаю: тот человек, что удержал меня, был прав, спасибо ему. Но, знаете, все-таки надо было врезать! Должно быть равновесие справедливости в природе.
Чувства вне гламура
Несмотря на внешность принцессы и большой успех в связи с ролью все той же принцессы, к выбору героинь Энн Хэтэуэй всегда относилась с ответственностью подлинно творческой личности. Поэтому в свое время она так боролась за совершенно антигламурную роль завязавшей наркоманки в независимой «низкобюджетке» «Рейчел выходит замуж». Поэтому же в нынешнем году снялась сразу в двух романтических комедиях — «Любовь и другие медикаменты» Эдварда Цвика и «Один день» Лоне Шерфиг. И Энн готова аргументировать свой выбор: «Несмотря на экономический кризис, людям остро не хватает не денег. Им не хватает чувств, чувств друг к другу, переживаний и сопереживания. Поэтому я и играю сейчас про любовь, ее нелепости и открытия».
Вы считаете, что лучше верить в равновесие добра и зла?
Э. Х.: Конечно. В равновесие справедливости — да. Я больше всего ценю верность, могу все простить, кроме обмана доверия. И сама человек преданный, просто по характеру. А тут меня обвинили в предательстве, да еще кто-то решил на этом нажиться — и нельзя дать отпор?
То есть вы хотите, чтобы было как в кино, как в вашем «Дьявол носит Prada» — начальница, монстр и тиран, получает в финале по заслугам, а хорошая девочка обретает счастье?
Э. Х.: О’кей. Расскажу вам историю. А мне ее рассказал один человек, теперь продюсер, когда я собирала материал как раз для «Дьявола…». Я ведь играла личную ассистентку главного редактора модного журнала, так что расспрашивала людей, когда-либо работавших личными ассистентами значительных лиц. И тот продюсер рассказал, что в молодости работал личным ассистентом одного актера, знаменитости, тогда мегазвезды. Однажды ему пришлось сообщить шефу чрезвычайно неприятные новости, не трагические, но неприятные — про деньги. Он некоторое время говорил, а актер развернулся и как даст ему кулаком прямо в лицо! Тот инстинктивно уклонился, благодаря занятиям в школе боксом, но почувствовал холод на лице — от волны воздуха. Тем же вечером актер прислал к его дому роскошную машину, подарок. И тот ассистент его принял. И продолжил работать у актера. Потому что актер попытался — да, неловко, вещью, только вещью — но восстановить баланс справедливости в мире. Извиниться.
А вы бы на месте ассистента приняли подарок?
Э. Х.: Я — нет. Если бы взяла, всегда бы чувствовала ту холодную волну на лице. По моим принципам, звезда должна была извиниться по-настоящему, глядя в глаза жертве. Купить за деньги справедливость нельзя . Несправедливость не компенсируется вещью. Но я засчитываю попытку. Потому что знаю, теперь знаю: за каждым жизненным минусом встает плюс, за неудачей — урок, за потерей — новая возможность. Мое расставание с Раффаэлло заставило меня вспомнить о принципах. Один британский юморист сказал: «Худшее из происходящего с тобой может стать лучшим для тебя, если не выбьет лучшего из тебя».
«ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ: ЗА КАЖДЫМ ИЗ НАШИХ ЖИЗНЕННЫХ МИНУСОВ ВСТАЕТ ПЛЮС, ЗА ПОТЕРЕЙ — УРОК, НОВАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ».
Это правда, что некоторое время назад вы думали бросить актерскую профессию?
Э. Х.: Правда. Не понимала, что такого важного я делаю, играя принцесс. Повышаю свою актерскую ставку? Ращу карьеру? Как раз тогда Энг Ли предложил мне роль в «Горбатой горе». Думаю, сыграю, а там увидим. А потом мы поехали в Венецию на фестиваль… До показа там я фильм не видела. Если помните, я появляюсь далеко не в начале картины. И вот незадолго до своего первого эпизода я вылетела из зала. Выбралась из ложи группы, со своего почетного места, и побежала в туалет — закрыться в кабинке и отдышаться. Фильм был такой прекрасный, такой чувственный, такой пронзительный. Мне стало ясно: я появлюсь и все испорчу. Но надо было вернуться, и я заставила себя. Вошла как раз на крупном плане своей обнаженной груди! О, это особое ощущение… «Ну, хоть отважно», — сказала я себе. И мне стало как-то легче. Яснее. Оставшись актрисой, я смогу иметь отношение к таким фильмам. К фильмам, способным изменять мир.
И вы поняли, что хотите изменить мир к лучшему?
Э. Х.: Как раз и нет. То есть да. То есть, понимаете, тогда я словно очнулась. Папа, мой папа, который настоял, чтобы я поступила в университет, потому что образование дисциплинирует мозги, всегда говорит: всякую мысль надо додумывать до конца. Даже если страшно, если неприятно, нельзя останавливаться на удовлетворяющем тебя в данный момент ответе. Надо думать дальше. И двинувшись дальше, я поняла: это перфекционизм. Перфекционизм — считать, что ты должен делать нечто идеальное, безусловно важное, изменять мир к лучшему. И у китайцев, говорят, есть такая пословица: «Мир изменить легче, чем свою жизнь». Одним словом, с тех пор я делаю то, что считаю важным не абсолютно, а в своем, небольшом, масштабе: учусь готовить — а хуже меня этого не делает никто! — играю в фильмах, которые могут кому-то понравиться, пусть и не факт, что в шедеврах.
А свою жизнь вы никак не собираетесь изменить?
Э. Х.: Выйти замуж, например? Это странно: я семейный человек, самые близкие мне люди — мои родные, папа, мама, братья. Мои родители вместе 28 лет, я совсем не романтизирую их отношения, они пережили всякое, но они вместе и мы семья. И я вижу себя в семье, но совсем не вижу себя в браке, подписавшей некие брачные обязательства. Я не знаю, как разрешить это противоречие. Но, наверное, узнаю позже. В жизни всегда рано или поздно узнаешь то, чего не знал раньше.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
- 1982 В Нью-Йорке, в семье Джеральда Хэтэуэя, юриста, и Кэйт Макколи, театральной актрисы, родился второй ребенок — дочь Энн Жаклин (братья — Майкл и Томас — соответственно старше и младше ее).
- 1988 Семья переезжает в городок Милбурн, пригород Нью-Йорка.
- 1995 Энн участвует в школьных постановках, учится пению.
- 1997 После того как Майкл открыто заявляет о своей гомосексуальной ориентации, семья прерывает связь с католицизмом, а Энн оставляет намерение в будущем принять монашеский обет.
- 1998 Получает награду «Восходящая звезда» театрального центра The Paper Mill Playhouse в номинации «Лучшая актриса в школьном спектакле»; выступает со сборным хором учеников школ восточных штатов США (в том числе в Карнеги-холле).
- 1999 Поступает в престижный Vassar College, где изучает женское право и филологию; первая роль на ТВ — в сериале Get Real.
- 2000 Учится в Университете Нью-Йорка (NYU) по специальности «филология».
- 2001 Дебют на большом экране — в фильме «Глаз бури» Митча Дэвиса; «Как стать принцессой» Гэри Маршалла.
- 2004 «Заколдованная Элла» Томми О’Хавера; начинает личные отношения с Раффаэлло Фолльери, 25-летним итальянским бизнесменом.
- 2005 «Горбатая гора» Энга Ли; работает в основанном Фолльери благотворительном фонде, посещает страны Латинской Америки в рамках программы вакцинации детей против ряда инфекционных заболеваний.
- 2006 «Дьявол носит Prada» Дэвида Фрэнкела.
- 2007 «Джейн Остин» Джулиана Джарролда.
- 2008 Становится «лицом» аромата Magnifi que Lancome; «Пассажиры» Родриго Гарсии; «Напряги извилины» Питера Сигала; расстается с Фолльери, обвиненным в финансовых махинациях; начинает личные отношения с актером Адамом Шульманом.
- 2009 Номинирована на «Оскар» и «Золотой глобус» за роль в «Рейчел выходит замуж» Джонатана Демми; «Война невест» Гэри Виника; роль Виолы в спектакле «Двенадцатая ночь» нью-йоркского театра Delacorte.
- 2010 «Алиса в Стране чудес» Тима Бертона; «День святого Валентина» Гэри Маршалла.
