Екатерина Гусева: «Я стараюсь дышать спокойнее»

Значит, вы уверены в себе?

Е. Г.: Уверенность приходит со зрелостью, с любовью. Просто должен появиться мужчина, который способен тебя раскрыть, проявить в тебе женщину. Тогда многое и приходит. И мудрость, и желание материнства, и ощущение своей силы, и бесстрашие. Раньше я была неуверенной в себе. Мои женские качества были оружием, но я не знала, как из него стрелять. Свои достоинства я воспринимала как недостатки. Меня ругали за кокетство и в дневнике писали: вертихвостка, легкомысленная, строит глазки мальчикам за соседней партой. И это влияло на оценки и родителей расстраивало. Только когда я поступила в театральный, моя мечтательность, и неуемная фантазия, и азарт – все оказалось необходимым и важным.

Вы легко влюбляете в себя людей. Вы всегда это ощущали?

Е. Г.: Ну... да. (Улыбается.) В детстве родственники или друзья родителей целовали меня в ямочки на щеках. А школьные влюбленности – их я воспринимала как данность. Это была моя среда обитания. Внимание и симпатию окружающих людей я ощутила очень рано, да и сейчас в этом смысле мало что изменилось. И мне это нравится. Я воспитывалась и росла в любви. И то, что я отдаю зрителям, – это нерастраченный вклад моих родителей. Тот ресурс, который я еще не исчерпала.

Ваша младшая сестра тоже была «самой-самой»?

Е. Г.: Сестра совсем другая. Совсем! Она сильная, волевая. С трех лет Настя все делала сама, ее невозможно было накормить, причесать, одеть – только «сяма». Сестра закончила пединститут и буквально через год, в 25 лет, стала заведовать детским садом! Мы ее и дома так зовем – «заведующая».

Младшая «строила» старшую?

Е. Г.: Не только меня, но и маму с папой, и бабушек-дедушек! Мы с ней могли до крови драться: на нас мама оставляла домашнюю уборку, и мы тянули бумажки со словами «кухня», «коридор» – кому что достанется. И начиналось… Одна назло другой разбрасывала вещи из комода. А мы с сестрой чем только не занимались – и бисероплетением, и лепкой, и вышиванием... Так вот, все эти нитки, пуговицы, бисер, заколочки для волос – все это махом высыпалось из ящиков на ковер, и потом разбирать все приходилось той, которой не повезло. И мы гонялись друг за другом с пылесосом, засасывая шлангом длинные волосы друг друга. Несмотря на четыре года разницы, Настя никогда не была младшей – ни по росту, ни по характеру, ни по мироощущению. Она всегда была «над»… Как я воспринимала это? Как крест свой. (Смеется.) Но если вдруг чужой ее обижал… Однажды я, уже взрослая, приехала к маме. Шла по улице, вдруг какой-то встречный мужчина, завидев меня, отшатнулся как от огня и убежал… И я вспомнила его мальчиком. Много лет назад, когда сестра гуляла во дворе, я услышала ее громкий плач и выглянула в окно: тот мальчишка швырнул горсть песка ей в глаза. Меня охватила такая ярость, что я выскочила на улицу и бросилась на него. Бит он был мною страшно, откуда только силы взялись.

В общем, мы с Настей горой стояли друг за друга. Мне было очень плохо, когда мы разбежались: поступив в Щукинское училище, я приходила домой только ночевать, а потом сразу вышла замуж и уехала из дому. И сестры рядом очень не хватало. Ни одну подругу, которая бы ее заменила, я так и не нашла... У нас и сейчас по-прежнему прочная связь.

Как и с родителями?

Е. Г.: Папа у меня уникальный человек – добрее его я в жизни людей не встречала. А мама для меня – пример самопожертвования. Она ведь много лет работала «за квартиру» в каком-то министерстве или ведомстве. А мы, как цыгане, ходили с мешками из одного дома в другой – сначала к папиной маме, бабушке Зине, с мешками, от нее – к маминой бабушке Лиде, опять с мешками. А когда наконец получили квартиру, мама пошла работать в детский сад, потом в школу – чтобы быть ближе к нам, рядом с нами. Мне кажется, она сильно переживала, когда однажды поняла, что мы выросли и уже не нуждаемся в ее помощи. А когда родился мой сын Алеша, у него появилась няня – думаю, маме непросто было с этим свыкнуться.

Почему же тогда вы взяли няню?

Е. Г.: За воспитание внука охотно взялись бы сразу четыре бабушки. (Смеется.) Ну подумайте, как это можно распределять равномерно, чтобы без обид? А у него кроме бабушек еще и родная тетя Настя, заведующая детским садом, в который Алеша, кстати, и ходил… Да уж, вниманием женским он, конечно, очень избалован…

Вы говорили, что в жизни мало встречали по-настоящему сильных мужчин. Нет искушения такого воспитать?

Е. Г.: У меня нет уверенности в том, что вообще можно кого-то воспитать. Привить хорошие манеры можно. И научить принимать решения самостоятельно, наверное, тоже. И объяснить, что есть не только слово «хочу», но и слово «надо». Все остальное уже сделано за нас. Мне остается надеяться на то, что природа наделила сына мудростью. Тем качеством, которое поможет ему принять и преодолеть то, что предложит жизнь.

Вашему поколению жизнь предложила непростой старт: распад страны, голодные и нестабильные 90-е, кризис в кино... Многих эта волна накрыла, а вам удавалось существовать словно вне времени, оставаться благополучной…

Е. Г.: Да. (Напевает.) «А за окошком вагоны, вагоны…» Которые проносились стремительно мимо меня. Я всегда чувствовала себя защищенной, независимо от того, какой высоты волны за бортом.

Почему, как вам кажется, кого-то захлестнуло, а вас пронесло?

Е. Г.: Не то чтобы я платила судьбе, чтобы она была благосклонна, или ублажала ее какими-то своими деяниями... Я просто стараюсь исправлять свои ошибки сразу, не откладывая. Как только почувствую дискомфорт. Потому что очень хорошо знаю: сегодня ты жив-здоров, а завтра тебя выключили, как свет, уходя из комнаты, – и ты погас. Не хочется оставлять за собой что-то плохое. Не знаю, что на меня так повлияло. Наверное, «Норд-Ост» и те страшные события, что с ним связаны… Или вот совсем недавно Дима Дьяконов (один из главных исполнителей в мюзикле «Красавица и Чудовище». – Прим. ред.), которому было-то всего 29, умер внезапно, без всяких видимых оснований. Чем это объяснить? Человек на взлете, сильный, красивый… Зачем? Не понимаю. Может, в напоминание другим о том, что нужно жить здесь и сейчас... Но я-то всегда это знала! Не думаю, что судьба должна преподносить такие страшные уроки только для того, чтобы лишний раз напомнить…

У вас очень насыщенная творческая жизнь, роли, концерты, ни одного пустого «окошка». Вам знакома боязнь остановиться, не догнать бегущий вагон?

Е. Г.: Да, такой страх есть. Или нет? (Вздыхает.) Ой, все равно я в этом смысле фаталист. Знаете, я не суетливая, не цепкая. Скорее я тихая. Тиха, уверенна и покойна. Ну и боец. Как это уживается во мне? Сложно сказать. Но все списывать на милости судьбы, по-моему, неправильно. Пусть люди думают, что это так, – мне не хочется ничего опровергать. Сама-то я всегда чувствую, когда надо бороться до конца, а когда – отойти в сторону и довериться течению. Просто когда вот здесь, внутри, появляется дрожь, тревога какая-то, я всегда ищу причину и делаю так, чтобы дышалось спокойнее. И нахожу, да. Вот спокойное, ровное дыхание – наверное, это и есть знак той гармонии, баланса, к которому я всегда внутри себя стремлюсь. Но я не говорю о штиле. Иногда хочется и бури.

Сегодняшний кризис не воспринимаете как бурю?

Е. Г.: (Смеется.) Кризиса я пока не отмечаю и крупой не запасаюсь. Обидно, конечно, что какие-то уже готовые, снятые фильмы лежат на полках. Но ничего: будем песни петь, платья будем шить из штор и на сцене играть. Мы еще не забыли те времена – они все-таки для меня ореолом романтики расцвечены. Переживем и эти. Я в этом смысле созерцатель и оптимист.

Вас, похоже, обошла и другая волна – гламурных ценностей, по-прежнему навязываемых телеэкраном: блеск нарядов и украшений, коттеджи, машины, престижные вечеринки… У вас иная иерархия ценностей?

Е. Г.: Моя внутренняя иерархия, созданная бабушками-дедушками и родителями, настолько крепка, что телевидение и журналы тут бессильны.

И что на ее вершине?

Е. Г.: Гораздо интереснее, каков фундамент, – разве нет? Абашкин (муж Екатерины. – Прим. ред.) мне говорит: «Гусева, купи уже себе шубу и думай о чем-нибудь высоком!» Конечно, я и без шубы могу думать о высоком, но вот если бы не поела (она бросает взгляд на пустые тарелки), интервью я вам точно не смогла бы давать. Художник должен быть голодным – кто это придумал?

То есть вы не согласны с мнением, что страдания помогают творчеству, а благополучие мешает?

Е. Г.: Чтобы сыграть Медею, не обязательно варить собственных детей, а потом кормить этим супом мужа. Фантазия гораздо богаче собственного жизненного опыта. Я считаю, что талант – это неравнодушие. Готовность впустить в себя любое переживание. Не вспоминать, как у тебя самой было, а чужую жизнь сделать своей и поверить в это. Например, спортсмены, уж наверное, лучше актеров знают, что такое разбитая голова и титановый сплав вместо сустава и чего стоит золотая медаль после того, как был парализован. Они это пережили, но не могут рассказать об этом так, чтобы и зритель почувствовал. А я могу. Я как проводник: напиталась этим, меня это ранит, а мое неравнодушие волнует и зрителя. Что не мешает мне относиться к роли как к игре. У меня другая жизнь.

Какой вы себя видите в этой жизни лет через 17, когда вам исполнится 50?

Е. Г.: (Надолго задумывается.) Я не знаю… боюсь туда заглядывать. Не хочу спугнуть… Вообще-то, мне хочется еще раз стать мамой. Может быть, и не один раз. Все-таки важное предназначение женщины – материнство. Я пока мало что сделала в этом смысле. А природа требует! (Смеется.) Есть такое ощущение, что все равно не своим делом я занимаюсь.