Серьезный человек, говорит уверенно, утверждает безапелляционно, у него неизменно есть собственное мнение, и оно вполне компетентно. Но веснушек у него столько, что кажется, они вот-вот не выдержат толчеи и осыплются на пол потайной комнаты для интервью в здании бывшего казино времен Муссолини, где размещается пресс-центр Венецианского фестиваля. Я представляю, как веснушки скатываются с кончика его носа… И улыбаюсь совершенно неуместно. Он прерывается. Но вдруг и сам улыбается:
«Вы прямо как моя жена. Она смеется, когда я серьезно отвечаю на ее вопросы. Но ведь она задает такие вопросы, что ответ возможен только в форме лекции!»
Да, Эдди Редмэйн прочитал мне лекцию про важность равных прав для трансгендеров – он увлечен этой проблемой и поэтому свою роль в «Девушке из Дании» о первом известном трансгендере Лили Эльбе считает не столько кинематографической, сколько правозащитной. Он серьезно говорит, что жизнь все время подвергает испытанию человечность общества и каждого из нас – необходимостью учитывать сначала права женщин, потом представителей других рас, потом – сексуальных меньшинств, теперь – людей, сменивших пол.
Он говорит, как помогла ему в работе над ролью режиссер Лана Вачовски, сама не так давно «жившая в теле мужчины». Он с горечью рассказывает о судьбе американки Вики Томпсон, покончившей с собой после того, как ее приговорили к отбытию срока в мужской тюрьме в соответствии с паспортными формальностями… Редмэйн человек своего поколения и своей среды – его остро интересуют драмы мира, поскольку его собственная судьба и его окружение кажутся ему слишком благополучными, пресно-умиротворенными.
Он так и говорит: «Да что вы спрашиваете про меня? Скука одна – родился, сыграл, женился… Все интересное как раз вокруг!»
И знаете, в тот раз я смирилась. Да и время нашего фестивального интервью вышло. Поэтому я обещаю ему запросить еще одну встречу у его агента. И уж тогда его разговорить. Он сомневается, что мне удастся – потому что в нем же нет ничего особенного… Но когда мы встречаемся почти через год в Лондоне, в кафе в Бермондси (тут у него квартира, он ведь вырос неподалеку, в Челси, а коренной челсиец вне центра жизни себе не представляет), мне не приходится особенно стараться. Он теперь настроен говорить. И именно о себе. Потому что оказалось, что в его жизни есть «дополнительный смысл». Точнее, вот-вот появится.
Эдди Редмэйн: Ни с одной женщиной я не ждал встречи с таким нетерпением, как с ней! Я уже влюблен в нее! Знаете, я боюсь стать сумасшедшим отцом. Который затерроризирует дочь своей заботой. Но все говорит в пользу этой версии. С ее рождением все, абсолютно все изменится! (Айрис Мэри, дочь Редмэйна и его жены Ханны, родилась в июне, вскоре после нашей встречи. – Прим. авт.)
Psychologies: А что, собственно, изменится? Ваша жизнь уже в основном сложилась – у вас есть карьера. Есть «Оскар» за «Вселенную Стивена Хокинга». Есть «Золотой глобус», есть приз Британской киноакадемии. Есть театральные призы – «Тони» и приз имени Лоуренса Оливье. Уже есть имя. Что она может изменить? Украсить, дополнить может. Но изменить?..
Э. Р.: Мне кажется, она изменит меня. Она станет центром. За нее я буду нести – ну, хотя бы некоторое время – родительскую ответственность. Все мои сегодняшние ответственности профессионально-социальные. А тут будет ответственность, сообщенная самой природой... У меня есть потребность в такой ответственности. И мне станет менее страшно.
Вам? Страшно?
Э. Р.: Ага. Я боюсь. Я нервничаю до съемок и на них. Трясусь. Еще недавно мог заплакать, если в рецензии меня жестко критиковали. Не то чтобы я был таким уж перфекционистом. И не то чтобы я так уж обожествлял успех. Но я боюсь, правда. Боюсь не сделать настолько хорошо, чтобы я сам считал: вот это уж точно хорошо. Потому что в кино у тебя есть всего несколько часов, чтобы сделать это «хорошо». И ничего потом не исправишь.
Вот чего я больше всего боюсь. Возможно, это потому, что у меня нет профессионального актерского образования и естественных защитных механизмов, получаемых с ним. Я же искусствовед и в профессию пришел фактически из любительского театра.
Но по вам ведь не скажешь, что вы чего-то боитесь. Наоборот, вы выглядите и поступаете как уверенный в себе человек. Вы не побоялись выйти на сцену, имея за плечами только детский театр и университетский. И сразу в главной роли, причем женской…
Э. Р.: Тут нет никакой смелости! С вами так не бывало – чувство, будто все складывается по некоему сценарию – от завязки к развязке? Вы думаете, я не в курсе, что мне везло и везет? Я вполне осознаю, что это так. Я сначала играл в детском театре – это было лишь увлечение, а потом в Кембридже в студенческом. Но у нас был потрясающий руководитель, актер и режиссер Саймон Дорманди.
И когда Марк Райлэнс в Shakespeare’s Globe решил отпраздновать 400-летие «Двенадцатой ночи» постановкой с актерами-мужчинами во всех ролях... Вы ведь помните, что у Шекспира действует девушка, выдающая себя за мужчину? Так вот, тогда Саймон порекомендовал меня на роль Виолы. Я был юношей, играющим девушку, которая играет юношу. И, видимо, то, что я был так юн, делало мою героиню трогательной.
Мне было двадцать… 2002-й. Я и сам, наверное, был вполне трогательным. Да и испуганным. Я испугался этому везению – я учусь в Кембридже, совершенно не собираюсь становиться актером, просто играю в студтеатре, а тут – сам руководитель шекспировской труппы, бог британского театра Райлэнс берет меня на одну из главных ролей… Какая-то запредельная удача! Мне ведь в жизни, как вы понимаете, не пришлось особенно напрягаться – я из состоятельной семьи, жизнь всегда мне предоставляла много возможностей.
«Мне в жизни не пришлось особенно напрягаться – я из состоятельной семьи, жизнь всегда мне предоставляла много возможностей»
Тогда я считал, что уже совершил главный смелый поступок в своей жизни – я решил стать специалистом по живописи. По живописи. Я же дальтоник! И мой руководитель на первом курсе настоятельно рекомендовал мне античность, что понятно: там же только формы, а красок практически нет. Но я был увлечен искусством идей. Не приемов – красок, манер, – а идей.
И был влюблен в работы Ива Кляйна. Это искусство, которое добровольно ограничивает себя, чтобы говорить отчетливее, резче. Мне нравилась добровольность самоограничения… Словом, это было уже смело – поступить на историю искусств с дальтонизмом. Дальнейшей отваги я в себе не предполагал. И вообще во мне ее нет.
Но вы не боитесь сыграть трансгендера Лили Эльбе, мужчину, который осознал в себе женщину, и Стивена Хокинга, мужчину без мужского тела и стати… Разве это не смело для современного актера, который, как правило, вынужден пестовать в себе глянцевую маскулинность? А вы ведь еще и модель, участвовали в кампаниях Burberry…
Э. Р.: Разделять людей по какому-либо признаку совершенно непродуктивно, по-моему. Пестовать в себе что-то искусственное ради социального успеха… Это даже самая глупая из целей.
Вам хорошо говорить…
Э. Р.: Я-то знаю, о чем говорю! Стремиться надо к тому, что ты называешь счастьем наедине с собой. Для меня это жить полной жизнью, многое почувствовать и рассказывать о людях, которые изменяли мир к лучшему. Кто-то – самим фактом своего существования. Кто-то – героическим порывом. Мне правда больше нечего сказать по этому поводу.
«Главный смелый поступок в моей жизни – я решил стать специалистом по живописи. А я ведь дальтоник»
Я не считаю, что показать слабость стыдно. Я не считаю, что принадлежность к тому или другому полу накладывает обязательства. Я считаю, что в мире все предмет нашего выбора. Мне все равно, что думают люди, которые стремятся превратить реальность в расписание метрополитена – где все по часам и все движется исключительно по своим рельсам. Я не двигаюсь по рельсам.
А как вы двигаетесь?
Э. Р.: Ну, и от метлы, как видите, не отказываюсь. На ней проще пересекать границы.
Я знаю, что вы окончили Итон – закрытую школу для мальчиков. Аристократическое заведение, сверхпрестижное. Но ведь известно, что эти школы – дисциплина, прессинг успеваемости и воспитание командного чувства, дортуары и овсянка…
Э. Р.: У вас несколько литературный образ закрытой британской школы. Я бы сказал, диккенсовский. А мой Итон был радостным. Ты попадаешь туда в 13 лет, выходишь в 18. Ты проводишь там то время, когда в тебе формируется личность, ценности. И рядом с тобой такие же 13-летние. Неважно, что с тобой учится, скажем, принц Уильям – он как раз мой одноклассник.
Важно, что вот здесь вы все равны и все вместе. И переживаете одно. Главное в Итоне – это дружба. Те дружбы, которые завязываются в закрытых школах, – они на всю жизнь. Потому что эти дружбы нас и формируют. Все мои ближайшие друзья из Итона. Не из университета, не из театра – из школы. Нигде, никогда и ни с кем я уже не переживу это чувство общности судьбы. А это очень счастливое чувство.
Ваши родители, так заботившиеся о вашем образовании, – Итон, потом Тринитиколледж в Кембридже, – не удивились, когда поняли, что вы станете актером?
Э. Р.: Знаете, мое первое детское воспоминание такое: я сижу в коляске, дождь льет как из ведра, надо мной пластиковый козырек, и из-под него я вижу маму, у которой ветер выкрутил зонт. Промокшую до нитки. А мне тепло и уютно, несмотря на дождь. У меня с родителями связано чувство полной защищенности. И до сих пор я чувствую себя под их защитой – даже уже в ней не нуждаясь, а, наоборот, надеясь быть опорой им.
«Жилье в Лондоне – это сумасшедше дорого! Поэтому сейчас я… оплачиваю пару квартир, где живут молодые актеры»
А когда на горизонте засветило актерство, папа (финансист, человек из Сити, всегда имел дело с цифрами) все удивлялся: зачем выбирать столь конкурентное поле деятельности? И добросовестно представлял мне статистику – какой процент актеров занят в профессии. Ничтожный, понятное дело. А мама мне всегда помогала – она меня и надоумила пойти в детский театр. Хотя сама относится к искусству с почтительностью зрителя, дистанцированно…
Но, вообще, все это довольно странно – у меня три брата и сестра. Все в Сити, достигли высот, сделали карьеру, кто-то даже CEO… Я действительно белая ворона. После университета хотел работать актером, но не очень выходило – в пабах работал, барменом, официантом, – в общем, хлебнул папиной статистики на практике. А папа ни разу не произнес «Я же говорил!» Хотя я жил у родителей – вернулся к ним из Кембриджа, квартиру снять не мог. Это тоже была удача – что родители в Лондоне. Жилье в Лондоне – это сумасшедше дорого! Поэтому сейчас я… ну, оплачиваю пару квартир, где живут молодые актеры.
Но ведь и ваша жена вам не коллега…
Э. Р.: Ханна – главное мое достижение на сегодня. Да, она была антикваром, но ушла с работы, чтобы быть со мной – вместе ездить на съемки, не разлучаться. Ханна не просто жена. Мы познакомились, нам двадцати не было. Меня в привычном для меня смысле нет без нее.
А может, вы избегаете связей в кинотеатральной среде, потому что не чувствуете себя принадлежащим ей всецело? Вы там не как рыба в воде?
Э. Р.: Да я такая рыба, которую не устраивает вода! Вернее, я не хочу ограничиваться только водной средой. У меня есть все для жизни в ней, да. Но моя жизнь ведь не только там.
Следующие премьеры с Эдди Редмэйном
«Фантастические звери и где они обитают», приквел Дэвида Йэйтса о Гарри Поттере, выйдет в ноябре. Эдди Редмэйн сыграл главную роль – писателя Ньюта Скамандера, пережившего необычайные приключения в секретном обществе волшебников за 70 лет до того, как Гарри в Хогвартсе прочел его книгу.
Документальный фильм-исследование «Военное искусство с Эдди Редмэйном». Здесь актер выступает в роли рассказчика, исследователя феномена войн в живописи – от Первой мировой войны до иракской.
