Джулия Робертс: «Я учусь жить медленно»

Вам было почти сорок, когда вы решились стать матерью. Боялись, что с рождением детей свободы у вас станет меньше?

Д. Р.: О нет, я ничего не боялась! Хотя теперь мне кажется, что бы там ни говорили врачи, детей заводить имеет смысл как можно позже. Потому что, став родителем в зрелом возрасте, ты воспринимаешь их как… вознаграждение! Не как огромную ответственность, не как резкое изменение жизни… хотя это все так. Но главное – ощущение, что ты получил премию, олимпийскую медаль. «Оскара», в конце концов!

Это изменение жизни для вас не было слишком резким?

Д. Р.: Было. Но не резким, не то слово. Наоборот: это изменение от резкости к плавности, от скорости к продолжительности. Оказалось, что каждый день становится длинным-длинным. У тебя так много забот, так много чувств ты переживаешь с ребенком… Это как рапид в кино – движение в кадре замедляется, и ты можешь рассмотреть мелкие подробности, траекторию жеста, изменение мимики актера… С рождением детей жизнь стала медленнее, длиннее – потому что насыщеннее. Может быть, и поэтому тоже дети, которых я завела после 18 лет работы, расценивались именно как вознаграждение за эти 18 лет напряжения.

Как вы их воспитываете? Балуете, наверное?

Д. Р.: Я бы так не сказала. Балуем мы детей, когда у нас нет на них времени и мы откупаемся от них игрушками, подарками. Присутствием рядом, вниманием избаловать нельзя, я уверена. Тут недавно подруга спросила меня, видели ли дети фильмы со мной – хоть какой-нибудь, самый для детей безобидный. Ведь старшим восемь, пора уже им осознать, кто их мать. И тут я сообразила, что мы никогда, собираясь вечерами, не смотрим ни фильмы, ни телевизор. Мы читаем вслух книжки, обсуждаем новости, вместе что-то готовим. Словом, просто живем в эти моменты полностью вместе.

Но могут ли ваши дети не знать, что их мама – звезда? Как они к этому относятся?

Д. Р.: Как-то мы все старались не заострять на моей профессии внимание детей… Мама – это мама. Я стараюсь оценивать себя здраво: как обычную женщину с необычным родом занятий. Во мне нет ничего выдающегося, это профессия выделяет меня курсивом. И к счастью, рядом со мной есть люди, всегда готовые напомнить, что я обычный человек. В первую очередь самые близкие – муж, например. Так что дети в целом в стороне от звездной суеты. Иногда это, правда, принимает довольно комичные формы. Я со старшими была в Нью-Йорке, в зоопарке. Ну, все скачут у вольера с обезьянками, а ко мне так неуверенно подходит какая-то женщина и спрашивает: «Я не ошибаюсь, вы правда Джулия Робертс?» Я полностью теряюсь и шепчу: «Да, но мои дети об этом не знают. Вы ведь им не скажете?» Глупо, но так и есть. Был один эпизод с близнецами, когда мы оказались в Канаде, в Торонто. Шли по шумной улице – Дэнни, Хейзл, Финн и я. Детям было года четыре. Ну, мы с Дэнни разговаривали, Хейзл, как обычно, пребывала в своих фантазиях, она настоящая блондинка – романтична и мечтательна, а Финн тянул мою руку, он всегда куда-то несется – он не просто огненно-рыжий, а в целом огненный. Так вот, идем, и вдруг какой-то человек замечает меня, потом еще один, потом уже многие смотрят на нас. И кто-то говорит: «Да это же Джулия Робертс!» Я внутренне сжимаюсь, и тут Финн громко и жизнеутверждающе произносит: «Да, моя мама – Джулия Робинсон!» Вот это правда! Какая-то высшая правда – я могу быть Робертс, могла бы быть Робинсон или Джонсон. Потому что это измерение – слава, известность – не измерение моей личности, в нем мало общего со мной как человеком. В каком-то смысле мои дети помогают мне быть собой.

В своих интервью вы довольно холодно высказываетесь об эстетической хирургии, о ботокс-процедурах – это тоже желание быть собой?

Д. Р.: Понимаете, мои дети по моему лицу должны видеть, когда я счастлива, когда мне грустно, когда я смущаюсь и растеряна. Поэтому мне ботокс не нужен. И потом, лицо, оно же рассказывает историю – историю пережитого, испытанного, историю опыта. И мне хочется, чтобы моя история была именно об этом, а не о мастерстве хирурга.