«Есть, наверное, хотите? Вы ведь из Нью-Йорка ехали!» Она появляется будто ниоткуда на сонной улице крошечного курортного Монтока, рядом с рестораном «Кухня Джони», где я сижу на белой скамейке у длинного белого деревянного стола. Мимо меня проплелись две пары на пляж, в том же направлении девочка лет десяти протащила собаку, упирающуюся, как ослик, проехали двое мальчишек на велосипедах… И за 10 минут больше никого. Только теплый ветер, солнце, недалекие дюны. И тут она. Ниоткуда. В шляпе, прикрывающей лицо, и солнечных очках («сгораю до помидорности!»), в легком светлом платье без рукавов, совсем без косметики, но во всем великолепии миллиарда своих веснушек и огненной агрессии длинных рыжих волос. Я не успеваю даже воздуха глотнуть, чтобы ответить, что, вообще-то, я ехала из Лондона, а она уже бросает холщовую сумку на скамейку, бежит к стойке, заказывает нам две порции лучшего, что есть у здешней «гастрономической совратительницы» Джони (тушеная курица с коричневым рисом), тут же платит (не дай бог, я ей потом не позволю), садится напротив меня со стаканом имбирного безалкогольного коктейля со льдом и наконец расслабленно выдыхает.
Оказывается, Джулианна Мур стремительна. Судя по ее ролям, она серьезна и вдумчива, глубоко чувствует и искренне сопереживает. А она в первую очередь невесома и стремительна. И еще бела до прозрачности и сложена крайне деликатно. Когда я говорю, что у моей старшей дочери тоже веснушки, она забрасывает меня вопросами: по всему ли телу, может ли она загорать, не дразнят ли ее в школе, не комплексует ли она из-за них… Я удивляюсь: неужели четырежды номинант на «Оскар» до сих пор переживает из-за веснушек? Странное дело, но именно с этих легкомысленных веснушек и начинается наш вполне серьезный разговор.
Дж. М.: Дело в том, что они делали меня другой. Другой, чем все остальные. Рыжей вороной. Все детство. А это непросто — подростком хочешь быть как все, носить то же и танцевать так же. А тут это: ты иной. Но фокус в том, что то, что делает нас иными, делает нас. Так что я говорю о веснушках, потому что им я обязана тем, кем стала. Собственно, я поэтому и книжку эту написала*. Отчасти про свое детство.
Psychologies: Да, «Веснушчатая клубника», серия детских книг, бестселлер.
Дж. М.: Вот про это — про девочку, которая так отличается от сверстников и вынуждена доказывать, что она не хуже их. Вообще-то, восхищаюсь я другой рыжей и веснушчатой героиней — Пеппи Длинныйчулок. Но она именно что героиня. А я писала книгу про обычную девочку, которая не обладает Пеппиными сверхспособностями. Я писала книгу по психологии для детей, если хотите.
Честно говоря, я не верю, что внешность что-то определяет. Если ты не модель, конечно…
Дж. М.: В конкретных событиях жизни — нет. Но, извините, в нашем формировании наша внешность имеет огромное значение… И тут глупо лицемерить. Это я вам говорю как дочь военного, за 10 лет сменившая 9 школ. Папа был военным судьей, мы жили фактически по указаниям его руководства — куда его направят, туда и мы. Мы переезжали с места на место, с базы на базу, 23 раза до моих 18 лет! И в каждом новом месте иначе одевались, иначе говорили и танцевали — а это важно, когда тебе 14! Мне надо было приспосабливаться к новым нравам и устоям каждый год. Это сделало меня гибче, да. И показало, что, несмотря на все различия, люди везде одинаковы. Но я неизменно оказывалась иной повсюду. В какой-то степени мне нужно было преодолевать и эти веснушки, как я преодолевала прежние манеры и прежние привычки. Неужели вы считаете, что это не формировало меня?
Я просто не верю в определяющее значение внешности.
Дж. М.: А я верю Оскару Уайльду, который утверждал: только самые поверхностные люди не судят по внешности! В том смысле, что внешность не только проявляет в нас что-то, но и что-то в нас задает. Особенно в юности. Я тут заметила, что моя дочь, ей 13, становится… черт, да настоящей красавицей! Заметила и, скажу честно, струсила. Потому что ей тоже предстоит преодолеть диктат внешности. И проявить зрелость, чтобы не стать ее рабом. Мне эти проблемы не знакомы — я никогда не считалась бесспорной красавицей.
Вот как раз хотела спросить про детей. Обычно мы, родители, переживаем их подростковый возраст как испытание или кару господню.
Дж. М.: У нас пока все терпимо. Ни бунтов, ни скандалов. Понимаете, я все это время — с их рождения — переживаю ощущение… благословленности. У меня есть дети! Есть! Дети! Знаете, до встречи с Бартом (Барт Фройндлих, кинорежиссер, муж Джулианны. — Прим. ред.) я много лет прожила в браке. У нас с первым мужем не было детей. Но и до первого брака, задолго, я всегда знала, что у меня будут дети. Я всегда верила в семью. Возможно, из-за того, что выросла у своих мамы и папы, которые познакомились в 12 лет и с тех пор не расставались… В семье, которая все время переезжала и потому держалась одной командой — мы правда были очень близки. И когда я наконец встретила человека, который был готов стать моей командой, Барта, у меня появилось чувство… исполненности. А когда родились дети, сначала Кэл, потом Лив, я ощутила… да, какое-то благословение. Будто я наконец совпала со своим подлинным «центром». И потом… дети делают нас терпеливее. Поначалу ведь у них все медленно, первые шажки, обучение таким простым вещам. Мне говорят: это так изматывает, — а я считаю, совсем нет, просто это замедление твоего времени. Понимаете… Нас готовят к несчастьям, готовят оказывать им сопротивление, противостоять. Но кто когда готовил человека к счастью? И мы совсем не умеем его распознавать. А я распознала. И с тех пор вся моя жизнь подчинена нашей «команде». И Барт, и я стараемся больше работать летом — чтобы если уезжать, то всей семьей. Учебный год — это неотменимо, всегда в Нью-Йорке. Лето всегда здесь, в Монтоке. В этой рутинности я вижу прочность. А что еще нужно детям, кроме ощущения прочности их жизни? Может быть, поэтому пока у нас все тихо. И, между прочим, Калеб, например, в 16 лет взрослее, чем я была в 16 лет. У него есть девушка, у них серьезные отношения. Не то что у нас в их возрасте — разве что танцы… Но у нас все строго. Калеб знает, что я могу заглянуть на его страницу в «Фейсбуке» (запрещенная в России экстремистская организация). Потому что, черт возьми, не может быть никакого privacy в 16 лет! Хотя… В нашей семье все получилось как в моей: один родитель давал деньги и покупал что-нибудь прекрасное, а второй запрещал. Папа мне давал 50 долларов и запрещал сегодня выходить из дома, а мама говорила: сходи в кино на Бергмана, но денег сегодня не проси. У нас то же. Хотя я и помешана на дисциплине, до идеала нам далеко.
Но все-таки у вас не самая обычная семья. Муж моложе вас на 10 лет, первый ребенок родился, когда вы были уже во вполне зрелом возрасте…
Дж. М.: Да нет, у нас обычная семья. В смысле, у нас все произошло без всякого плана, естественно. Мы познакомились с Бартом, и я вполне отдавала себе отчет в нашей разнице в возрасте… Но потом наши отношения развивались, и возраст перестал иметь значение. Потом мы стали жить вместе. Потом родились дети. И возраст по-прежнему не имеет значения… Если несешь друг за друга ответственность… нет, конкретно возраст значения не имеет. А дети — разве важно, когда они родились, если по-настоящему важно, что они родились и с тобой?
1 Книга Джулианны Мур «Freckleface Strawberry» (Bloomsbury Juvenile US) вышла в 2007 году. Продолжение последовало в 2009 и 2011 году.
Вы допускаете, что разница в возрасте может все-таки оказаться фатальной и появится, извините за бестактность, «другая женщина»?
Дж. М.: Вполне. Но это тоже ведь будет естественно. Жизнь не обязана перед нами отчитываться, ей бессмысленно сопротивляться. Можно только помогать. Что происходит — просто происходит. Я не нарцисс, чтобы считать, что от меня зависит все, что все в зоне моей ответственности. И потом… как бы мы ни были привязаны друг к другу… У каждого из нас есть работа. И у нас есть дети. И у нас есть дом. И собаку кто-то должен отвезти к ветеринару. И в доме труба протекла… И в какой-то момент ты устаешь. Я вполне понимаю, как можно устать от этой счастливой рутины. Как можно устать от счастья. Понимаю.
Вам 53. Вы безусловно прекрасны, и это вовсе не пустой комплимент. Но старость… Она ведь что-то отнимет?
Дж. М.: И что-то даст взамен, я уверена.
А утрата привлекательности вас не пугает? Вы же и сами говорите о важности внешности.
Дж. М.: Я не особенно беспокоюсь о внешности — я же уже сформировалась как человек. И потом, выходит, у меня неплохие гены — я радикально не меняюсь. Конечно, старею, как все. Но не очень волнуюсь об этом. Я больше волнуюсь о том, что женщинам отказано в праве стареть. Стареть стыдно. Отрицается сам естественный ход жизни, времени.
А как вы смотрите на то, что не за горами расставание — дети ведь скоро вырастут?
Дж. М.: Знаете, я им уже сказала: поезжайте куда хотите, учитесь-работайте где хотите. Но там, откуда можно добраться на машине или поезде. Потому что если лететь, то, значит, это далеко. Просто я помню это чувство — какого-то сиротства. Когда родители остались в Германии, а я поехала учиться в Америку. Мне было 18. Мне они были очень нужны иногда. Но они были слишком далеко.
Вы не из тех родителей, которые стремятся опекать детей как можно дольше?
Дж. М.: Я как раз из тех. Когда лет пять назад Калеб начал сам ездить на метро — мы ведь живем в Нью-Йорке, тут без метро не обойтись, — я изо дня в день кралась за ним и наблюдала, все ли в порядке. Пока Барт не заразился тем же и не начал его преследовать. И вот тут я сказала: все, хватит. Надо держать себя в руках. Человек должен жить сам. Так что я себя сдерживаю, но, да, я из безумных родителей. Из тех, кто стремится к контролю. Проверяю Instagram (запрещенная в России экстремистская организация) дочери… Барт смеется: что ты надеешься найти кроме котят, цветочков и кексиков, которые они на уроке труда пекли? Там правда нет ничего другого. Что, я считаю, ужасное занудство — котята и кексики. Но я знаю, откуда у Лив это залипание. От меня же! Я склонна залипать, как клавиша в сломанном лифте.
И в чем, например, это выражается?
Дж. М.: Ну например… Мы тут недавно снимались вместе с Мишель Докери. А Мишель Докери, как известно, — леди Мэри в сериале «Аббатство Даунтон». А я маниакальный фанат «Аббатства». Так вот, к концу съемок Мишель начала от меня едва не бегать. Потому что я доканывала ее вопросами, что будет в следующих сериях, действительно ли Хью Бонневил так куртуазен и изыскан, как в сериале, и актриса, которая играет эту стервозу О’Брайен, горничную леди Грэнтам, что она за человек, не стервоза ли? Каждую съемочную паузу я бежала к Мишель за инсайдом… Несправедливо после этого обвинять Лив в занудстве.
Вы как мать похожи на свою маму?
Дж. М.: Вопрос в точку. Я все время себя с ней сравниваю. Хотя сравнивать глупо. Мама стала мамой в 19 лет, почти девочкой. Она осталась одна с троими детьми, когда отец ушел во Вьетнам… Ее материнство было испытанием. А мое — удовольствие. И все-таки я пытаюсь быть хотя бы не хуже. Понимаете, она была из тех людей, которые незаменимы. Не-за-ме-нимы. Она умерла 4 года назад, ей было всего 68. Я надеялась стареть рядом с ней. Она говорила: вот скоро мы будем двумя старушками… Мне так не хватает разговоров с ней! Она была психологом, социальным работником и знала столько о людях… О том, как по-разному они реагируют на радость или переживают горе… Теперь, когда ее нет, мне не с кем посоветоваться не только о жизни, но даже и о ролях. Я до сих пор не знаю, могу ли я без нее жить. Именно так: не знаю, могу ли я без нее жить. Как-то живу, но не знаю.
И поэтому написали книгу о ней?
Дж. М.: Не о ней буквально! Я написала о своем опыте жизни рядом с замечательным человеком. Который в чем-то был отличным от остальных. Книжка же так и называется — «Моя мама иностранка, но не для меня»**. Мама и правда была иностранкой — всю жизнь говорила с шотландским акцентом, хотя приехала в Штаты в 12 лет. Конечно, книжка в память о маме, но для меня она значит больше: она адресована детям, у которых мамы — иностранки и им от этого неуютно. И знаете, в этой затее было... Представьте: из двух десятков иллюстраторов я по рисункам, не встречаясь, выбрала одну художницу. Даже имени ее не знала. А оказалось, она из Гонконга, но живет на острове Йелл — это Шотландия! Представляете? Она живет в Шотландии, на родине моей мамы, и сама — мама-иностранка!
Вы верите, что это не случайность?
Дж. М.: Я верю, что любовь — не только чувство. Но и сила. Одна из стихий.
Смотреть
Джулианна не боится затратных ролей, истерических героинь, сбоя в имидже. Она играла в «Коротком монтаже» Роберта Олтмана обнаженной ниже пояса и полностью обнажалась эмоционально в «Ночах в стиле буги» Пола Томаса Андерсона. Мур все по плечу. И скоро мы убедимся в этом снова. В «Голодных играх» Фрэнсиса Лоуренса она будет главой тоталитарного государства. В «Седьмом сыне» Сергея Бодрова — ведьмой. А в «Звездной карте» Дэвида Кроненберга станет отчаянно догонять время. Хотя время для актрисы Мур как раз не представляет угрозы. «Голодные игры: Сойка-пересмешница» в прокате с 20 ноября. «Седьмой сын» в прокате с 1 января.
Больше чем звезда
Для Джулианы Мур есть вещи поважнее кино и карьеры. Это понятно: семья. И писательство. Но еще — ее активизм, ее «общественная миссия», как она говорит, на этот раз не скромничая, как обычно. Она открыто высказывается за права сексуальных меньшинств, участвует в благотворительных кампаниях, финансово поддерживает ряд фондов.
Убежденная феминистка, она активно участвует в движении Pro-choice, отстаивающем право женщин на самостоятельное решение об аборте.
Последовательный сторонник свобод и ответственности государства перед гражданином, она больше других голливудцев агитировала за кандидата в президенты Барака Обаму.
«Маниакальная мама» (по ее собственным словам), Мур — один из председателей организации Planned Parenthood, занимающейся здоровьем детей и матерей, и посол инициативы Save Children, чья задача — помощь детям в развивающихся странах.
2 J. Moоre «My Mom Is a Foreigner, But Not to Me» (Chronicle Books, 2013).
