Джоди Фостер: «Я не стесняюсь желания быть любимой»

Psychologies: Пожалуй, не меньше, чем своими фильмами, вы известны тем, что отказываетесь говорить о своей жизни вне экрана. Никто не знает причин расставания ваших родителей, имен партнеров или отцов детей. Вы не говорите и об отношениях с братом, написавшим книгу о вашем детстве. Чем это объясняется?

Джоди Фостер: Я не говорю о своей личной жизни и о своих гонорарах потому, что мне не хочется становиться ни сексуальным объектом, ни финансовым предприятием, ни предметом сплетен. Когда то, что для тебя важно, что ты ценишь выше всего, попадает на страницы газет… оно как-то принижается, становится тривиальным.

Но ваше молчание провоцирует сплетни…

Д. Ф.: Зато они рождаются без моего участия. Знаете, я начала работать в три года и с тех пор «на посту»: реклама, телевидение, потом фильмы… Я выросла в этом бизнесе. И однажды – раньше других детей – начала понимать: моя и только моя жизнь для меня очень важна. Помню, лет в 11 мне очень хотелось в Диснейленд. Тогда я сказала себе: если я туда и поеду, то без камеры светского хроникера за спиной. Не хочу, чтобы мой личный опыт транслировали, и не хочу переживать его «на камеру». Уже тогда мне было ясно: за право жить своей жизнью придется бороться – чтобы не лишиться ее. И не стала знаменитостью в том смысле, в каком ею стали, например, Мадонна или Майкл Джексон. Я не поп-идол, я просто актриса. И потому никто особенно и не пытался увидеть меня, так сказать, «без одежды». Я счастлива, что меня оставляют в покое. Да, я не Мадонна, красные ковровые дорожки и вечерние туалеты – это для меня тяжелая работа.

Начав работать в три года, вы не оказались лишены детства?

Д. Ф.: Нет, мне не кажется, что я вообще была чего-то лишена. Просто мое детство было иным, чем у других детей. Если бы я была дочерью, скажем, дипломата, у меня тоже все было бы иначе. Но нетипичное детство не значит нездоровое.

Но ведь ваше вхождение в индустрию было делом вынужденным, так?

Д. Ф.: Вы имеете в виду деньги? В какой-то степени да. Мои родители разошлись еще до моего рождения. От отца мы – мама и трое детей – получали по 600 долларов в месяц, да и то не каждый раз. Даже в 60-е этого было маловато… Мой брат Бадди начал сниматься в телесериале, потом я – в рекламе. Нашим агентом была мама. Она была предана нам бесконечно. Но она хотела делать мою карьеру. Понимаете? Она – мою карьеру. Она видела меня этакой Грейс Келли, которой не нужно было становиться принцессой Монако и которая могла бы поступать так, как она сама желает. Тут, наверное, было что-то фрейдистское, но мама моя так устроена, что не способна давить на кого-либо, – просто я жила в убежденности, что у меня есть предназначение. Работа была неким фоном нашего семейного существования – и нашей любви друг к другу, и игр.

Изменилась ли ваша жизнь после «Таксиста» Мартина Скорсезе? За первую серьезную роль маленькой проститутки вы были номинированы на «Оскар» в 15 лет…

Д. Ф.: Видите ли, я училась в частной школе – во Французском лицее. Дисциплина там была… не французская: жесткие правила, жесткий контроль над успеваемостью. Форма – гольфы, пиджаки и такие отложные воротнички, как у Питера Пена. Так что в глазах людей я читала: «Да-а… а она вовсе не «сладкая голливудская штучка». Но Голливуд все же влиял на меня: во времена моего детства там был принят некий джентльменский кодекс. Я на нем воспитана. Все эти люди, которые тогда руководили студиями, а теперь уже вышли из бизнеса, – они мне были как отцы или дедушки. Я и сегодня стараюсь вести себя так же: не важно, выпивали ли мы с вами до трех утра, знакомы ли уже вечность или только что встретились, – я не поставлю вам подножку в работе.

Вы стараетесь жить только по своим принципам?

Д. Ф.: По-другому жить нельзя, не получится. Двигаться по жизни вперед можно, приобретая друзей, а не врагов. Я это поняла, столкнувшись с таким количеством, извините, дерьма… Когда тебе врут в лицо, надо просто найти другой путь. Я никогда не просила об одолжениях, и мне ничего не доставалось даром.

Так что же такое для вас слава?

Д. Ф.: В ней все хорошо – и то, что тебе оказывается известное уважение, и то, что ты обеспечен, и то, что можешь делать работу, которая нравится. Только все время думаешь: как бы организовать жизнь так, чтобы известность тебя не сожрала?

Вы имеете в виду конкретную ситуацию? Когда Джон Хинкли, одержимый вашей героиней из «Таксиста», стрелял в президента Рейгана, чтобы привлечь ваше внимание?

Д. Ф.: Я имею в виду весь строй жизни в целом. А о том, что произошло после «Таксиста», я не говорю – с того самого момента, как это случилось. Тогда я неделю вообще не могла говорить.

Обычно вы играете сильных женщин. Повсюду: в «Молчании ягнят», «Комнате страха», «Иллюзии полета» – вы наступаете и защищаете. Вы и в жизни такая сильная?

Д. Ф.: Я играю сильных… потому что не знаю, как играть слабых. Не думаю, что в жизни я так уж сильна. Мне кажется, сильные люди не занимаются боевыми искусствами. А я серьезно занималась кикбоксингом… Но мне и нравится играть сильных, я считаю, это правильно. Такие фильмы могут изменить стереотипный взгляд на женщину. Таков, если хотите, мой гражданский выбор: я считаю, что нужно менять мнение общества о месте женщины.

Однажды вы даже отняли роль у мужчины…

Д. Ф.: Понимаете, когда ко мне попал сценарий «Иллюзии полета» – про человека, который в самолете теряет дочку, оказывается в центре заговора и должен своего ребенка найти и спасти… я просто сказала себе: я хочу это сыграть! Никто не сыграет так, как я, даже Шон Пенн – он должен был сниматься, а он – гений... Там женская роль, психологически женская. Когда этот герой теряет ребенка и ему внушают, что того в самолете не было, что он летел один, он начинает сомневаться в себе: в своем ли он уме? Но это не в природе мужчины. В его природе – указать пальцем на виновника: «Ты сделал это!» Это женская натура: вечно сомневаться в себе, своей истинности, целостности… А мужчины в поисках виноватого оглядываются вокруг. Они не так разрушают себя.

В этом фильме вы сыграли так, будто и сами пережили потерю ребенка…

Д. Ф.: Боюсь, все матери это переживали – не наяву, так в ночных кошмарах. Но я однажды и правда потеряла Чарлза, моего старшего сына. Меньше чем на минуту. Ему было два с половиной, сквозь толпу я видела его головку, но никак не могла пробиться к нему. Он кричал: «Мама! Мама!» Это было так ужасно… Знаете, я бы назвала это первородным материнским страхом – оказаться неспособной защитить своих детей. И дело не столько в том, что им может грозить какая-то опасность, сколько в том, что в жизни им придется столкнуться с массой несправедливостей, а ты тут почти ничего изменить не в силах.

Это единственный ваш страх? Есть ли что-то еще, чего вы боитесь?

Д. Ф.: Я боюсь собственно страха. Боюсь начать принимать решения из страха. Это очень распространено в кино, здесь многие работают без остановки, потому что боятся: сделай они паузу, их больше не пригласят. Они снимаются в проходных экшнах, потому что боятся, что других ролей не будет. Я тоже боялась: что не смогу поддерживать свою семью, что не буду нравиться людям… Это ведь так прекрасно – найти место, в котором чувствуешь себя в безопасности. И страшно его потерять. Но мне, слава богу, уже не 20. Я точно знаю: безопасное место нельзя найти – его можно только построить. И больше не намерена бояться и жить по принципу: больше денег, больше успеха. В какой-то момент понимаешь: лучше быть третьим, а не первым. Мне не нужно еще денег и всей той зависти, которую они приносят. Я не хочу быть Томом Крузом. Нет ничего плохого в самом Томе Крузе – он красив и талантлив и по-настоящему успешен. Но мне им быть не нужно.

Вас сильно изменило рождение детей?

Д. Ф.: Я работаю 40 лет, но работоголиком никогда не была. У меня просто не было другой жизни. А дети – это другая жизнь. Нет, просто жизнь. Потому что, когда постоянно работаешь, уходишь из реальности. Дети – это окончательная реальность. Меня всегда влекло к такой – реальной жизни. Может быть, потому, что у меня всегда была прочная связь с мамой. И с детьми так же. Но тут есть опасность: рискуешь однажды не обнаружить границу между собой и ими, не понять, где заканчивается твоя и начинается их жизнь.

Вы строгая мать? Разрешаете им играть в видеоигры?

Д. Ф.: У них в основном развивающие компьютерные игры. Не думаю, правда, что мне удастся запретить им видеоигры – это часть культуры их поколения. А культура как климат, ее не избежать. Вообще, мои дети ходят в нормальную школу и, надеюсь, получат хорошее образование.

Вы объявили, что вырастите детей одна. Силы дает то, что вы и сами выросли без отца?

Д. Ф.: Да, я отца практически не знала. Но не это главное. Мне обычно лучше одной, чем с кем-то.

Вы больше организуете свою жизнь как мать или как актриса?

Д. Ф.: Понятия не имею. Моя жизнь довольно утомительна. А мне не хочется быть усталой – я все мечтаю о роли, которая заставит меня выучить еще один язык или начать играть на флейте. Самой не получается – я быстро сдаюсь. Ну как в теннисе – две подачи пропустила и говорю партнеру: «Ладно, ты выиграл».

43 года – что это за возраст?

Д. Ф.: Женщины в 40 определенно более интересны, чем в 20. Мы дольше жили, больше уверены в себе. Уже нет смысла делать вид, что ты на гребне и в курсе, волноваться, классная ли ты. Быть тем, кто ты есть, – огромное преимущество.

Как-то вы сказали: «Знаменитости к 50 годам начинают мечтать о детях, чтобы их хоть кто-нибудь любил»…

Д. Ф.: Но при этом я никогда не утверждала, что надо стесняться желания быть любимым.