По меркам нынешних 20–30-летних, Вторая мировая война была давным-давно. Но для наших собеседников, чья юность пришлась на те годы, война стала мерилом всего, что было после. Они сразу согласились встретиться с нами. У каждого — своя история и свой счет к той войне. Зинаида Миркина и Ирина Карташева говорили темпераментно, эмоционально, подробно. Дмитрий Рундквист был сдержан и, волнуясь, старался точно подбирать слова. И каждый из наших героев постоянно уточнял: «Я ничего не выдумываю, так и было», «Сейчас это трудно представить», «Тем, кто это не пережил, невозможно меня понять».
По многим деталям их историй, по обыденным подробностям пережитого чувствовалось: наши собеседники знают о жизни что-то такое, чего мы знать не можем. Страх смерти, унижение, потери. Голод, усталость и разрушающее чувство собственной беспомощности... Но еще и вера в общее дело, ощущение связи со многими людьми, общей судьбы. Все то, что делает жизнь осмысленной. Переживание, увы, незнакомое многим нашим современникам.
Но вот что удивительно: в их рассказах не было отчаяния — наоборот, любовь к жизни. А еще было ясно и без слов: они справились, выдержали, выстояли. Сохранили себя, чтобы прожить долгую и яркую жизнь. Так что это еще и рассказ о том, как мы сильны, какими огромными личностными ресурсами располагает каждый из нас, часто не подозревая об этом. Может быть, это один из главных уроков войны, о котором напомнили наши герои.
«Жить без жалоб, жить с оптимизмом»
Ирина Карташева, 88 лет, актриса
Родилась в Ленинграде. Народная артистка России. С 1947 года играет в Театре имени Моссовета. Озвучила более 300 фильмов.
«Утро 22 июня было ярким, солнечным и очень счастливым. Мне 19 лет, и я влюблена! Часов в одиннадцать ко мне пришел Миша Погоржельский, однокурсник по театральному училищу и мой будущий муж. А в полдень мы услышали по радио выступление Молотова: война... Навсегда запомнилось, как мы идем с друзьями по набережной и солнце играет на куполе Исаакиевского собора, а за ним растет огромная черная туча. В тот момент я и почувствовала ужас, который надвигался на всех нас.
С мамой мы оказались в эвакуации в Саранске. Мама была очень сильным человеком, а мне мужества не хватало. Я пошла работать почтальоном в госпиталь, стала донором. Но словно и не жила — с войной закончилось все, о чем я мечтала и что любила. Миша ушел на фронт. Жизнь, казалось, кончена. И вот однажды прибегаю на почтамт, за письмами. На мне замызганный ватник, армейские ботинки. А там летчики. И они начинают шутить со мной, говорят комплименты, улыбаются. Я вдруг так остро ощутила: жизнь-то идет! Душа встрепенулась, я начала оттаивать, почувствовала себя молодой, привлекательной, талантливой. Я пришла работать в музыкально-драматический театр, ездила на фронт в составе фронтовой бригады артистов. Во время войны главным чувством был постоянный страх. И все-таки это не был тот ужас, как в 37-м, когда меня в один день лишили отца (он был расстрелян) и мамы (ее отправили в ссылку), выгнали из дома. (Я только недавно перестала пугаться ночных звонков.) В войну же у нас был общий враг, общая боль, общая борьба. По большому счету именно война научила меня быть стойкой, без жалоб переносить любые трудности, жить с оптимизмом».
«Вместе мы становились милосерднее»
Дмитрий Рундквист, 80 лет, геолог
Родился в Ленинграде. Академик РАН, лауреат Государственных премий СССР и РФ. Награжден орденами «Знак Почета» и «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
«В начале июня 1941 года мы переехали жить на дачу, под Ленинград. Мне было 10 лет, лето обещало быть спокойным и радостным. В ночь на 22 июня мы проснулись от страшного грохота. Поверить в то, что нас бомбят, было невозможно! Мы не понимали, что происходит, ведь между Германией и СССР был пакт о ненападении... Помню воздушные тревоги, бомбоубежище, долгую дорогу в товарном вагоне в эвакуацию в Свердловск и проводы, проводы, проводы новобранцев на всех станциях. В Свердловске уже мы сами провожали моего старшего брата: в 17 лет он ушел на фронт добровольцем. Когда я увидел Платона в шеренге новобранцев, он показался мне очень маленьким, и мое сердце сжалось… Я знал, что он может не вернуться, но чувствовал, что он поступает правильно, что другого пути нет, надо защищать страну. Я так уважал своего брата! Платон погиб в первом же бою. Эта потеря невосполнима, она сопровождает меня всю жизнь. Но тогда горе воспринималось как часть общей беды. Поддерживало чувство единения с одноклассниками, соседями, с сослуживцами отца. Мы жили общими переживаниями, взаимной поддержкой.Дети быстро взрослели. Если я проявил себя в жизни, то это во многом благодаря характеру, который сформировался тогда. Я очень рано научился отвечать за свои слова и поступки, понимал, что такое долг. Но общее горе делало нас и более милосердными, мы делились последним, помогали совсем незнакомым людям. И мы очень любили свою Родину. Сейчас, когда я вижу кадры военной хроники или слышу песни тех лет, я чувствую огромную гордость за свой народ. Если бы мы не выстояли тогда, фашизм уничтожил бы самое светлое и человечное, что есть в мире».
«Быть готовой к иным испытаниям»
Зинаида Миркина, 85 лет, поэт, писатель
Родилась в Москве. Во время войны поступила на филологический факультет МГУ. Автор более 30 книг, последняя — «Блаженная нищета» (Летний сад, 2010).
«Мне было пятнадцать, и первая реакция на начало войны была романтической, как у большинства моих друзей: вот сейчас мы Гитлеру покажем! А уже через несколько недель мы с мамой и маленькой сестрой уехали в эвакуацию в Новосибирск. Я вставала в 4–5 утра и шла за хлебом. В очередях стояли часами, я раскладывала учебник на спине того, кто был впереди, и так делала уроки. Мы с мамой отдавали сестре и приехавшей к нам тяжелобольной тете все что могли, а сами пили кипяток, чтобы заглушить голод. Летом школьников отправляли на трудовой фронт. Мы работали в совхозе по 12 часов, часто на 40-градусной жаре. Норма — 10 соток на человека. Казалось, это невозможно! Но мы это делали. Я держалась только на силе воли, жаловаться и в голову не приходило, ведь тем, кто на фронте, было труднее. Еще до войны у меня появились первые сомнения в советском строе, я знала о репрессиях, слышала, что на Западе живут лучше. Но война все это смела. Думалось: наверное, Сталин допустил перегибы, потому что надо было противостоять врагам. Вот победим — и настанет свободная жизнь. Как же я заблуждалась…
Победу я встретила в Москве, уже учась в университете. Тем, кто это не испытал, трудно понять, какое это было невероятное счастье. Как будто мы, как Атланты, держали на себе немыслимую тяжесть — и вдруг этой тяжести не стало, и мы смогли разогнуться. Казалось, все страшное позади. Я и представить не могла, что лишения военных лет вызовут тяжелую болезнь, что пять лет я буду прикована к постели. Военные тяготы оказались для меня подготовкой к гораздо большим испытаниям».
